Вячеслав Шишков - Емельян Пугачев (Книга 3)
– Можешь ли по-казацки ездить?
– Усижу, батюшка, не раз езжала, – с безоглядной решимостью ответила Даша. Она все на свете позабыла, в её мыслях – лишь незабвенный Митенька.
Ей подвели коня. Она, как во сне, не вполне сознавая происходящее, взобралась в седло.
– Постойте тут, пождите меня, – сказал своим Пугачёв. И оба с Дашей рысью поехали в царскую ставку.
– Ну, слезай, – сказал Пугачёв девушке, – я сейчас, – и вошел в палатку с канцелярией.
У входа стоял какой-то полнотелый казак с рыжими усами, на рукавах позументы. Невысоко над городом висела серебристая луна, к ней тянулись от потухавшего пожарища легкие дымки. На дальнем взгорке, видимый теперь издалека, словно каменный орех, очищенный от скорлупы, высился многострадальный кремль с башней и соборами. Возле палатки, где стояла Даша, пылал костер.
Вдруг полы палатки распахнулись, вышел Пугачёв, он вел за руку рослого, красивого с белокурыми волосами молодого человека.
– Вот твой суженый, – проговорил Пугачёв, подталкивая офицера Горбатова к ошеломленной девушке. – Вот твой любезный, – повторил он и, вскочив на коня, умчался. Движения его сердца были искренни и внезапны. Он был уверен, что Даша и Горбатов, два цветка с одной гряды, встретятся – водой не разольешь. Ну, до чего приятно доставить людишкам хоть какое ни есть счастье!
Конь скакал, как зверь, вокруг вихрились ветерки.
В изумлении стояли один против другого молодые люди. Они всматривались друг в дружку обостренными воспоминающими глазами. И вот…
– Даша!
– Я вас не знаю…
– Даша, Дашенька! Я Горбатов…
– Андрей!.. Неужели ты?!
Все пред ними исчезло, только кусочек тверди под ногами да их двое.
Они разом бросились друг другу на шею.
2
Пробегавшая беленькая собачонка, хвост калачом, наспех обнюхала их и, слезливо всхамкнув, поскакала дальше – разыскивать своих хозяев.
Подхватив Дашу под руку, Горбатов повел её подальше от людей, в сторонку. Он усадил её на чей-то брошенный сундук. Она все еще не могла прийти в себя, дрожала. Первый её вопрос был о Мите Николаеве. Андрей Горбатов колебался, ему больно было взволновать девушку горестным известием.
– Говори всю правду, – сказала она и подняла на него глаза свои. – Чувствую я, почти что наверное знаю: он погиб. Только ради господа бога не скрывай, расскажи все, что знаешь…
Горбатов стоял возле нее, она сидела. Луна светила ярко, ему хорошо было видно лицо девушки со страдальчески вскинутыми бровями. Он сказал ей, что сержанта Николаева давно нет в живых, что в его смерти повинен некий злодей, атаман-предатель, тогда же казненный.
Даша со стоном уткнулась в платок, в отчаяньи замотала головою.
Горбатов сел рядом на сундук, взял Дашу за руку и старался успокоить ее.
– Значит, все кончено, – сдерживая глухие рыдания, проговорила Даша.
– Мне теперь один путь – в монастырь.
У Горбатова обмерло сердце, он отстранился от нее, воскликнул:
– Даша! В твои-то годы?
– Я буду молиться за его душу.
– Его душа, чаю, не очень нуждается в чьих бы ни было молитвах. Он мученик.
Даша снова приложила платок к глазам. Горбатов сказал:
– Тебе надо думать о том, как бы устроить жизнь свою, она вся впереди, а не бежать от жизни…
Даша вскинула голову и с особой пристальностью, будто вспомнив самое главное, уставилась в лицо Горбатова заплаканными глазами. Затем спросила:
– А ты-то, ты-то, Андрей, как попал в плен к разбойнику?
Андрей Горбатов, шумно задышав, поднялся. Он вдруг уразумел, что между ним и Дашей – пропасть, что она, из бедных бедная, давно осиротевшая дворянка, ненавидит Пугачёва и все дела его. А ненавидит потому, что обо всем, что касалось Пугачёва, имела самое превратное понятие. И вот он начал исподволь, с одним желанием направить её мысли в нужное ему русло.
У костров по всему лагерю после легкой выпивки началось безудержное веселье. Старик-богатырь Пустобаев, сидя подле бурлацкого костра и потряхивая бородой, рассказывал бурлакам о том, как он однажды вступил в борьбу с медведем – цыганы ручного медведя водили – и как он, понатужившись, перебросил зверя через поленницу; и еще рассказывал, как на царской свадьбе довелось ему «возгаркнуть» многолетие. «Вот было попито-погуляно!» Секретарь Дубровский от нечего делать играл на утоптанном месте с мягкотелым Давилиным в орлянку. Поп Иван, с трудом воздержавшийся от выпивки, сидел возле палатки Ненилы, обучал девочку Акулечку молитвам и без передыху дымил цыганской трубкой. Атаманы Овчинников и Творогов разъезжали по лагерю с отрядом казаков, следили за порядком, скандальных «питухов» приказывали хватать, тащить к пушкам под караул – на продрых. Брант и Потемкин, независимо друг от друга и как бы сговорившись, писали графу Меллину, находившемуся с отрядом неподалеку, чтобы он немедля следовал в Казань. Монахини, возвратившиеся вместе с игуменьей в монастырь, близки были к отчаянию. Игуменья послала к губернатору трех своих рясофорных стариц с известием о том, что злодей похитил Дашу.
В это время «злодей» вел деловые разговоры с купцами, благодарил их за деньги, за оружие, за полсотни купеческих работников, вступивших в его армию.
…А эти двое, взявшись за руки, неспешно ходят взад-вперед по луговине за палатками и под голубоватым светом луны говорят без умолку.
Изложенные с горячностью, со всей искренностью доводы Андрея показались Даше убедительными, и после резких возражений, переходящих в крик, она постепенно успокоилась.
С нею никто за всю жизнь не говорил так серьезно, так умно и убедительно, как говорил сейчас Андрей. Она со всеми своими мыслями как-то неожиданно для себя подчинилась ему и во многом стала согласна с ним.
Теперь она этого чернобородого человека с открытым к добру сердцем никогда больше не назовет «злодеем». Но как же, как же человек этот не смог уберечь от погибели Митю Николаева!
Впрочем… «да будет, господи, воля твоя», – и Дашенька мысленно перекрестилась.
– Да, наша встреча – чудо, превеликое чудо, – с каким-то благоговением сказала она и на миг подняла свой взор к небу. – Но как ты мог узнать меня, Андрей? Так вот, сразу?
– Какая-то сила шепнула мне, заглядывая в такое милое, знакомое с детских лет лицо. Мои родители, ты ведаешь, были неимущи, а твои еще беднее. Наши усадьбы соприкасались. Яблони вашего сада глядели в наш, и цветы ваших вишен осыпались на нашу землю. Боже, до чего было хорошо существовать! Невозвратимое детство…
– Помнишь, как мы играли в любовь, Андрей? Ты был моим женихом, я твоей невестой.
– Мы играли, – ответил Горбатов, – а наши родители, по крайней мере мои, считали это дело решенным. Мне в ту пору было лет четырнадцать, а тебе, Даша, восемь… И вот ты, ангелоподобная девочка, на протяжении каких-нибудь двух-трех месяцев лишаешься родителей, и мою Дашу увозят от нас добрейшие Симоновы сначала в Москву, затем в Яицкий городок… И знаешь что, Даша? Я, мальчишка, без памяти был влюблен в тебя, ей-ей! Я места себе не находил после того, как разлучили нас. Я плакал не один день, клянусь тебе, и надо мною все смеялись.
Они остановились, ласково и нежно заглядывая друг другу в глаза.
– А я разве не любила тебя? Ты думаешь, я не плакала? Я помню твои первые письма ко мне… А потом ты замолчал. Почему?
– Потому, что со мной самим стряслось ужасное…
– Ужасное? – передернув плечами, испуганно переспросила Даша. – Расскажи, Андрей.
– Изволь, – согласился Горбатов. – Только допрежь я хочу сказать тебе, знаешь что?
– Нет, не знаю.
– Гм, не знаешь? – проговорил Андрей дрогнувшим голосом, глаза его загорелись. Он стиснул руки девушки и тихо сказал:
– Я люблю тебя.
– Безумный! Сомуститель мой… – простонала Даша, она больше ничего не успела сказать, отдавшись ласкам Горбатова. Впрочем, она вскрикнула:
– Милый!.. Я тоже люблю тебя!.. – И тут же, как бы спохватившись, добавила:
– А как же Митя? Как же память о нем?
– С Митенькой кончено, – проговорил Горбатов. – Живому о живом думать предлежит, а никак не о мертвом. Вот ты встречу нашу чудом назвала.
Верно… Чудо и есть. И я чаю, судьба не зря столкнула нас. Ты, Даша, должна стать моей женой. Согласна ли?
– Безумный! – снова воскликнула Даша и в сильном волнении готова была разрыдаться. – Так быстро решить. Возможно ли?
– Чем скорее, тем лучше. Ты сама видишь, каковы обстоятельства. Надо быстро, не колебаясь. Нерешительность – удел слабых.
Даша посмотрела на него с раздумьем и жалостью, затем вымолвила:
– Довольно, Андрей… После… А теперь расскажи о себе.
И они опять принялись ходить по луговине. Луна обливала их голубоватым сиянием. И под благодетельными брызгами этого серебристого дождя душа девушки распускалась как бы заново. Но в отуманенной голове её копошились беспокойные, раздернутые мысли: то укорчивые вопросы самой себе и неясные, сбивчивые на них ответы, то запоздалый, может быть, голос совести, что вот она, легкомысленная девчонка, столько хлопот наделала всечестной игуменье Ираклии и сестрам во Христе, принявшим горячее участие в судьбе ее. Ждут, поди, ждут и в великую впадают горесть. А Симоновы, а тень Мити Николаева, а этот неразрешимый для нее вопрос, так настойчиво высказанный соблазнителем её Андреем?..
