Николай Кочин - Князь Святослав
С перепугу патриарх явно пересолил. Это было неприятно новому василевсу, основательно штудировавшему античных классиков, поклоннику Аристофана и Лукиана.
Он сделал усилие и очень ласково прервал патриарха:
— Благослови, владыка, на мирное царствование.
Полиевкт облегчённо вздохнул, приосанился. Широким крестом он благословил василевса неторопливо, истово, усердно. (Всё обошлось, слава богу, по чину!).
Цимисхий сказал смиренно, опустив глаза в землю:
— Помяни, владыка, в своих молитвах и богоугодного Никифора, павшего от руки закоренелых злодеев. Правосудие покарало их. Я принял меры…
— Ия уже предал их анафеме. Пусть впредь это несчастье не тревожит твою совесть, наше солнце мира, божественный василевс, священный август, автократор вселенной…
В кругу элиты Цимисхий всегда произносил этот титул василевса с насмешкой, но сейчас он ему очень нравился. Иоанн от удовольствия даже закрыл глаза, чтобы вдоволь насладиться непривычным переживанием. Потом спросил доверительно:
— А уж как поступить, владыка, с августейшей Никифора супругой, которая не очень-то, как говорит молва, ему благоволила… Это уж как угодно вашему преосвященству…
Цимисхий был уверен, что только такой ценой он заслужит прощение патриарха.
— После такого несчастья, постигшего августейшую супругу, — сказал, вздыхая, патриарх, — богоугоднее было бы для неё предаться самоуспокоению в одном из вверенных мне монастырей. Пусть выплачет горе…
— И я так же думаю, — сказал василевс. — Горе у ней неутешное, владыка.
Цимисхий не прометился. Он точно угадал намерение патриарха.
Полиевкт между тем спросил, когда Цимисхий намерен короноваться и в каком храме клиру готовиться к этому великому торжеству.
— Богоугоднее в храме Премудрости божией…
Какая деликатность! Патриарх чутьём угадал, что Цимисхию приятнее короноваться не там, где короновался Никифор.
— И я так же думаю, — ещё задушевнее ответил патриарх.
Вырвавшись из лап Цимисхия, патриарх тотчас же после аудиенции созвал своих митрополитов и получил от них согласие на анафему василевсу. Тайный этот сговор происходил в одной из обителей, где иногда проводил досуг владыка. Подходило время коронации василевса, а патриарх в столице не появлялся. Цимисхий находился в страшной тревоге, когда к нему пришёл паракимонен Василий.
— Владыка, — сказал он. — Нас постигла беда.
Может быть первый раз в жизни этот железный и проницательный человек усомнился в своей силе ума. Василевс дрогнул. Даже в самых трудных обстоятельствах паракимонен не произносил такого слова — «беда!»
Василий рассказал обо всем, о чём донесли ему соглядатаи, а также несколько митрополитов, усомнившихся в рискованной затее патриарха.
— Что же делать? — спросил Цимисхий.
— Идти к нему на поклон…
— Это невозможно! Чтобы я…
— Но это единственное и самое верное средство. Лучше сто раз унизиться, чем лишиться короны вместе с головою.
— Ты думаешь, что до этого может дойти?
— Ещё когда Полиевкт стоял здесь перед тобою на коленях, он уже решил про себя, как ему поступить. Один раз он простил цареубийцу, а второй раз не простит. Твоё величество недостаточно постигло всю глубину коварства духовных пастырей…
При слове «цареубийцу» Цимисхий закрыл лицо и вздрогнул. Если паракимонен не пощадил царя и слово это произнёс, стало быть — дело не только плохо, катастрофично.
— Если один раз он простил… — повторил Василий. — Второй раз он не простит… А какое время сейчас: брось искру, столица вся превратится в пламень… Торопись, владыка… Час промедления может стоить жизни…
Цимисхий в изнеможении осел в кресло. Потом он произнёс со страданием в голосе:
— Я знаю — эти гнусные святоши-монахи меня унизят: наложат эпитимию…
— Только бы это…
— Ещё будет ломаться, не сразу примет…
— Идти на все… На все унижения… Никто не узнает… И всё будет отмщено… И всё поглотит Лета.
— Иду! Унижение стоит престола, — твёрдо сказал царь.
Он встрепенулся. Это был — полководец перед сражением. Лицо спокойно, ни капли суетливости, весь — решимость…
Он позвал слуг, оделся патрикием, закрыл лицо.
— С богом, — сказал Василий. — Кто сумеет себя ограничить, победить, сумеет это сделать и с другими. Иди, с готовностью делать все, что прикажет патриарх… Соглашаться со всем, что изречёт.
Через несколько часов василевс возвратился. На нём не было лица: измождённый вид, блуждающий взгляд. Это был по виду страдалец, истязаемый судьбой…
— Он наложил на меня эпитимию, — сказал Цимисхий Василию слабым голосом, — точно на блудливого мирянина… Каждую ночь в течение месяца я должен отвесить перед иконой тысячу поклонов.
— Выносливость — первое условие полководца, — весело ответил паракимонен.
— Да… Ещё он заставил меня исповедаться при этом… И сознаться… во всех грехах… и в этом… О, ужас… Какие пережил я минуты унижения… Ненавижу самого себя, мой друг.
— Это они любят, когда у них каются… признают грехи… Если бы не было грехов и раскаяния, и монахи и церковь были не у дел, не нужны, — сказал паракимонен рассудительно.
— Всё состояние велел раздать нищим… Всё до последней номисмы…
— Богатство — пустяки. Его ценит только тот, кому оно недоступно.
— И взял слово с меня, чтобы я женился на этой старой облезлой корове…
— Эта корова стоит короны, — сострил Василий.
— О! — застонал Цимисхий. — Я не в силах забыть этого позора… какого мне не причинял никто… Единственно, о чём я думаю, найду ли в себе ума, чтобы изобрести этому заплесневевшему монаху самую ужасную месть…
— Владыка, — Василий склонился и поцеловал край его одежды и прошептал, — об этом есть кому позаботиться…
— Ах, паракимонен, если бы были при дворе все такие слуги, как ты! Как чудно сказал Менандр: «Выносливость осла познаётся на крутой дороге, верность друга — при невзгодах».
Василий приложился устами к колену василевса.
И вскоре Полиевкт возложил на голову Цимисхия царский венец во храме Премудрости Божией. Как было условлено, громогласно перед самым коронованием патриарх потребовал от Цимисхия удаления Феофано из столицы в монастырь и обнародования имени убийцы Никифора.
Царь публично назвал убийцей Никифора своего друга Валанта и его сообщников, которые уже казнены. Цимисхий даже не простился с Феофано, даже не захотел увидеться. И она в тот же день была отправлена в монастырь — «утешаться».
Цимисхий искоренял всякие беспорядки: воровство, разбой, грабежи, возникающие в моменты государственных перемен. Он велел всех преступников вешать по дорогам и площадям. Несколько дней их трупы качались на ветру. Он удалил с должностей и постов всех ставленников Никифора, одних заточил, других умертвил, третьих отослал в глухие провинции без права появляться в столице. Все высокие посты он отдал родственникам своим и тем, кого считал безупречно преданными друзьями. Особенно тем, кто поддержал его в дворцовом перевороте.
Как и все узурпаторы, приходящие к власти, он стал заигрывать с народом: устроил бесплатные угощения, зрелища. Появлялся на улицах, входил в нужды и заботы простых людей, защищал их от чиновников. Всё своё имущество он разделил на две части: одну велел раздать окрестным крестьянам, другую бедным и больным. К больным приходил он сам, раздавал им подарки на глазах у народа.
Он знал, что Никифора считали скупым, распространяли про его скупость острые шутки и анекдоты, поэтому всюду и везде выставлял на вид свою доброту, щедрость, сыпал деньгами и вскоре опорожнив свои личные сундуки, принялся за государственные. Расчётливый и холодный паракимонен вовремя его остановил, сказав, что всего того, что он сделал достаточно для приобретения любви в народе, а излишества в заигрывании с народом может сделать царя смешным и повредить его популярности. После сурового Никифора, приветливость, любезность, весёлость нового василевса, а особенно исключительная щедрость и доброта казались дворцу обаятельными, народу приятными, чиновникам — утешительными.
Тотчас же принялся он за упорядочение государственных дел, с пылом необыкновенным. Учитывая значение законности в глазах народа, Цимисхий огласил торжественное заявление, как это сделал в своё время и Никифор, что он лишь опекун законных, но малолетних наследников Василия и Константина, и вынужден был принять власть, исключительно из-за того, чтобы исполнить свои обязанности перед ними, сохранить престол этим законным василевсам, в мыслях даже не держит стать царём, а только «отцом цесаревичей», опекуном и другом.
В сущности он только повторил формулу обещания, которую в своё время так же торжественно и со слезой провозгласил Никифор. А во всем остальном он стал поступать вопреки всему тому, что делал его предшественник. В пользу церкви, ненавидевший Никифора, он отменил закон, требовавший обязательного утверждения царём епископов. Отменил и тот указ, который запрещал монастырям и церквам приобретать недвижимое имущество. И даже отдал все свои поместья, лично ему принадлежавшие в пользу богоугодных заведений.
