Юрий Вудка - Московщина
Обычно психиатр Рогов сам навязывался зекам, но я проявил инициативу, и перед отъездом с огромным трудом добился аудиенции. Пресловутый скорпион предстал передо мной в обличьи улыбчивого, по-кошачьи вкрадчивого молодого человека с блестящими и цепкими карими глазами. Суть его концепции состояла в том, что мы все, простые смертные, по психиатрическому своему невежеству не имеем ни малейшего права вмешиваться в деяния всезнающих и всесильных жрецов психиатрии, которые одни только вправе решать, кого из смертных оставлять на свободе, а кого – в вечном заключении сумасшедшего дома.
– Все окружающие могут считать человека абсолютно нормальным, но мы, специалисты, с первого взгляда видим, что он ненормален! – твердил Рогов.
Как просто! Ни следствия не надо, ни суда, ни приговора. Достаточно святой и непогрешимой психиатрической инквизиции, которая никому (кроме КГБ) не дает отчета в своих действиях. Именем Науки!
Я поинтересовался, признает ли Рогов взаимосвязь между физическим и психическим состоянием пациента.
– Зачем вы задаете мне студенческие вопросы? – обиделся Рогов.
– А затем, что из всего множества истощенных зеков, над «диагнозами» которых вы работали, ни один не получил от вас подкрепляющую диету, которую дает иногда терапевт! Ни одному вы не дали даже витаминов, без которых разрушается и организм, и психика! Или вы практикуете только голодную профилактику?
– Вы не специалист, не специалист, не специалист! – истерически выкрикивал Рогов. Его будто заклинило на этом заклинании.
– А не объясните ли вы мне, по какой психиатрической закономерности политзеки «заболевают» только в конце тюремного срока, а не в начале или в середине? В психиатрии тоже есть «неотвратимость наказания»?
– Неправда, вот Яцишин! – нервно встрепенулся Рогов.
– Яцишина вы не признали сумасшедшим. Это мы его вам навязали силой! Назовите хоть одного политзека, которого вы по собственной инициативе отправляли на лечение не в конце, а в начале или в середине срока!
И я перечислил ему добрый десяток фамилий, осчастливленных «диагнозом» при мне исключительно по концу владимирского срока. Так, вместо долгожданного освобождения, человека ждет новое, бессрочное психиатрическое заключение…
Рогову ничего не оставалось как заявить, что вот на уголовников эта «закономерность» не распространяется…
Особенно возбуждался и трясся психиатр, когда я заводил разговор о Морозе, Лукьяненко и голодающем Федоренко, над отправкой которых в психушку Рогов усиленно трудился. Он наотрез отказался поведать мне что-нибудь об этих людях и их «диагнозах». Особенно показательна история Лукьяненко, который отсидел 15 лет (а был приговорен к расстрелу) за одну лишь высказанную идею об отделении Украины. Лукьяненко – из Чернигова, который вот уже несколько сот лет «благоденствует» под московским ярмом. Он дважды оказывался во Владимирской тюрьме. Во время первого пребывания там он чуть не умер от отравления. Большевики что-то добавили в пищу. Вся отравившаяся камера написала жалобы об этом. Но только через несколько лет, когда Лукьяненко за лагерное сопротивление попал в тюрьму вторично, а срок его заканчивался, Рогов на основании той старой жалобы отправил Лукьяненко в психушку, где ему приписали «ипохондрию» и дали вторую группу инвалидности как «психически больному». Это позволяло после «освобождения» в любой момент арестовать человека под тем предлогом, что больной «возбудился». Лукьяненко решил использовать висящий над ним дамоклов меч и в родном Чернигове потребовал пенсию «по инвалидности». Оказалось, что роговская «инвалидность» для пенсии не годится! Она может действовать только в негативном направлении, как основание для ареста, но не для пенсии.
Под конец моего пребывания во Владимире на поверхность выплыло новое лицо: оперуполномоченный Угодин. Опера бросили «на подкрепление» в связи со скандальным выходом информации о тюремных ужасах. После моего отъезда опер стал начальником тюрьмы.
Отличился он тем, что решил не выпускать из тюрьмы абсолютно никаких бумажек, даже подцензурных. Начиная с XXV съезда КПСС практически была полностью блокирована переписка политзеков. Все письма подряд автоматически конфисковывались без объяснения причин. Съезд окончился, но положение не изменилось. То же самое произошло с жалобами. Все формальные законы были отменены. В лучшем случае Угодин лично отвечал (устно) на жалобы в любую инстанцию:
– Вот вы пишите, что я совершаю беззаконие. На самом деле я прав. Понятно?
Не было никакой реакции даже на жалобу с вещественным доказательством – выловленной в баланде жирной личинкой мухи. Никто не обратил внимания ни на заявление, ни на приложенного к нему червяка.
* * *В этот период мне довелось услышать рассказ участника войны Судного дня, которого я не могу назвать по имени из соображений его безопасности. Целая советская армия (около 50 000 чел.) была тайно переброшена в Сирию накануне войны. Делал это советский «мирный» флот, который выполняет не только шпионские задания…
Солдат погрузили в трюм траулера и в кромешном мраке, в духоте, повезли, как скот, не предупредив даже, куда. Подниматься на палубу запрещали. Возбужденное пушечное мясо в своем трюме нервозно обсуждало вопрос о том, куда же их везут: на Кубу? во Вьетнам?
Вблизи неведомого берега бойцам объявили:
«Евреи воюют с арабами. Мы будем на стороне арабов!»
Потом на военных машинах их в каких-то нейтральных униформах повезли через столицу к фронту. Арабы узнавали «старших братьев» и, вместо приветствия, запускали в них каменьями. Всюду висели карикатуры на дядю Ваню, который одной рукой дает арабу оружие, а другой – вытаскивает последнее у него из кармана.
Сначала их ракетный комплекс размещался за Голанскими высотами, в пустыне. Солдаты плакали, заслышав канонаду. Они не понимали, зачем их привезли сюда умирать.
Потом их направили на подвозку боеприпасов передовым частям. Израильтяне тайно прилетели на вертолете и устроили засаду в придорожных холмах. Первыми же внезапными выстрелами они подожгли головной и замыкающий бронетранспортер. Солдаты заметались в ловушке под огнем крупнокалиберного пулемета. Кто-то кричал «мама!», кто-то бился в истерике. Один офицер вытащил пистолет и с криком: «Вперед, за родину!» бросился навстречу опасности. Его тут же прошило пулями. На глазах выжившего парня очередь скосила его земляка, который погиб, не зная зачем, ради интересов московских угнетателей. В этом был особый ужас ситуации: насильно мобилизованные и согнанные в кучу юноши из порабощенных народов помогали порабощать очередную страну и гибли под ее пулями. Самым страшным, что запомнилось очевидцу, был мозг его несчастного земляка, который вытекал из простреленной головы мертвеца…
Когда-то советские люди пели: «…не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна». Теперь эти слова заменены более абстрактными: «…не нужно мне солнце чужое, чужая земля не нужна». Потому что уже наступает очередь турецкого берега и Африки.
Москва рвется к Иерусалиму, перекрестку трех континентов. Иерусалим лежит на пути к нефтяному Персидскому заливу, на берегу которого – ключ к мировому господству.
Многие верующие в лагерях толковали Иезекииля, объявляя Москву таинственным Гогом, а Израиль – твердыней, у подножия которой он найдет свою могилу.
59. БАНДИТЫ В ПОГОНАХ
И вот кончается мой тюремный срок. Внезапно меня досрочно дергают из камеры.
– За вашу и нашу свободу! – напутствуют друзья.
Однако вместо этапа меня бросили на несколько дней в камеру… Кронида Любарского! Зачем? Мы терялись в догадках. Между тем поспешно обменивались новостями. Опер Угодий, оказывается, хотел параллельно нажиться. С одной стороны, он с момента присвоения Крониду премии Швейцарского комитета защиты прав человека полностью прекратил его переписку; с другой, – подсылал к нему людишек, предлагавших «с гарантией» доставлять его письма нелегально по 30 рублей за штуку.
Ларчик невероятной встречи с Кронидом открывался просто: чекисты уже готовили акцию и надеялись изъять у меня при отъезде массу Кронидовских материалов…
Первым делом при переводе в этапную камеру в конце марта 1976 года у меня якобы «на проверку» забрали все бумажки: старые письма, полученные через тюремную цензуру – целые пачки; открытки, семейные фотографии, купленные в ларьке конверты, бумагу, почтовые марки. Забирали книги, журналы, газеты до последнего клочка. Вскоре стало ясно, что возвращать менты ничего не собираются. Я объявил голодовку-бойкот. Не обращая на это внимания, менты вскоре приволокли меня, как сноп, вместе с вещами в кабинет на шмон. Отбирали последние клочки бумаги, потом принялись за одежду. Куда-то унесли мой бушлат, взамен бросили чью-то грязную засаленную фуфайку. Денежную квитанцию отобрали тоже.
