Ирина Звонок-Сантандер - Ночи Калигулы. Восхождение к власти
«Когда стану императором — что делать со спинтриями?» — неожиданно подумал Калигула. И прикрыл глаза, вздрагивая от зарождающейся похоти. Лежать на постели, прикрытой пятнистыми звериными шкурами!.. И пусть эти спинтрии — все, сколько их тут есть! — ласкают его!.. Десятки рук — мужских и женских! Десятки губ покрывают медленными томными поцелуями каждую частичку его тела! В жизни осталась ещё сладость, пока неизведанная Калигулой. Когда он станет императором — не будет ни одной, неизвестной ему!
Но как сильно римляне ненавидят Тиберия! Из-за спинтириев, из-за дикой нечеловеческой похоти, захлестнувшей старика! Не перенесётся ли ненависть народа на Калигулу, если он уподобится Тиберию? Гай вздохнул. Он хотел, чтобы его любили, как покойного отца, или как легендарного Гая Юлия Цезаря, имя которого носил сам Калигула.
* * *— Я знаю, почему ты приехал! — раздался над ухом Гая зловещий, скрипящий голос.
Обернувшись, он увидел Тиберия. Старик, прищурившись, смотрел на Калигулу и мерзко усмехался. Немощные сморщенные руки опирались на позолоченный посох, дряблый тяжёлый подбородок — на кисти рук. Император страшно исхудал и стал похож на высохший скелет, наспех завёрнутый в широкое полотнище тоги. Жидкие седые прядки волос облепляли полулысый череп. Венок из зелёных лавровых листьев обвивал морщинистый лоб, криво нависая над кустистыми седыми бровями.
— Цезарь!.. — Калигула поспешно приподнялся с травы.
— Молчи! — Тиберий предупреждающе выбросил вперёд дрожащую руку. — Не надо лести! Ты пришёл, чтобы увидеть, скоро ли я умру!
Император расхохотался — страшно, пугающе. Но взгляд болотных глаз оставался холодным. Калигула был вынужден перевести дыхание.
— Неправда, цезарь! — испуганно возразил он. — Я искренне желаю тебе долгих лет жизни!
Император насмешливо скривился. Каким проницательным казался угасающий, блеклый взгляд Тиберия! Калигуле показалось, что император читает самые потаённые его мысли. Те, никому не известные, заставлявшие Гая не спать ночами и приведшие его на Капри.
— Иди за мной! — отрывисто велел Тиберий и отвернулся от внука.
Медленно переставляя ослабевшие ноги, император побрёл прочь. Калигула последовал за ним. Утренняя роса ещё не высохла. Подол туники и края тоги Тиберия вскоре стали мокрыми и неприятно ударяли его по ногам. Но Тиберий упрямо шёл к одному ему известной цели. Старческие тощие ноги порою путались в густых травах, и Калигуле думалось, что император вот-вот упадёт. «Подхватить его, когда он начнёт падать?» — думал он. И злорадствовал: «Пусть упадёт грязный старикашка! Пусть во весь рост растянется среди травы, ударившись виском о камень или обломок колонны!»
Но Тиберий добрёл. Семьдесят шестой год доживал он. Двадцать второй год правил Римской империей! Двадцать второй год подряд подданые ждали смерти сварливого старика! А он жил назло всем. Даже назло самому себе! Он пережил двух сыновей — родного Друза и приёмного Германика. Пережил двух внуков, которых сам погубил. И теперь надеялся пережить третьего — Гая Калигулу!
Тиберий привёл Гая к самому краю скалы. Кряхтя и задыхаясь, повалился на скамью в белой мраморной беседке. Император стонал и отдувался, посылая проклятия тому, кто вынудил его забраться так далеко.
Калигула почти не слушал его. Закипая злостью, он смотрел на тощую шею Тиберия, на которой некрасиво вздулись сине-лиловые узловатые жилы. Почтительному внуку до смерти захотелось обхватить сильными ладонями шею Тиберия и сдавить её. И не разжимать её до тех пор, пока старик не перестанет хрипеть! А потом плюнуть ему в выпученные болотные глаза!
Но Калигула сдержался. Между невысокими оливковыми деревьями застыли крепкие солдатские фигуры — преторианцы, тенью следующие за императором. Гай вовремя заметил их. Он подошёл к краю скалы и, затаив дыхание, посмотрел вниз. Чайки пронзительно кричали, пролетая почти у самого лица Гая. Белая пена дрожала на волнах — где-то далеко внизу. Калигула ощутил тошнотворное головокружение и отполз от пропасти.
Тиберий уже отдышался.
— Сядь рядом со мной! — приказал он. Из старческой груди вырывался натужный свист.
Калигула послушно присел на край скамьи, подальше от деда.
— Ближе, — прошелестел Тиберий.
Калигула придвинулся не намного, лишь на ширину ладони. Полудохлый, умирающий Тиберий вдруг резко потянулся к Гаю, чуть не упав. Но не упал. В дряхлом теле скрывалось ещё много сил. Недаром Тиберий так холил его с ранней молодости! Вцепившись пальцами в руку Гая, Тиберий властно притянул его к себе. Следы от длинных кривых ногтей остались на руке Калигулы.
— Хочешь стать императором? — устрашающе прошипел Тиберий.
Калигула испуганно дёрнулся и умоляюще округлил глаза.
— Не отрицай! Я знаю, что это так! — безжалостно настаивал Тиберий. — Ждёшь моей смерти? Смотри, как бы тебе не пришлось издохнуть раньше!
— Дедушка, прошу тебя… — Калигула сжался в комок, словно в ожидании неминуемого удара.
— Видишь Неаполь? — неожиданно спросил дед.
Калигула выпрямился и оглянулся. С беседки на скале был виден Везувий. А за ним нечётко угадывался далёкий светлый город, тонущий в золотистой туманной мути.
— Вижу, — прошептал он.
— То селение около южной, близкой к нам окраины называется Байи, — говорил Тиберий, тыча кривым пальцем по направлению к Неаполю.
Калигула молчал в недоразумении. Ну, Байи! Ну и что?!
— А тот мыс, за Неаполем видишь ли? — Тиберий, прищурившись, указал на выступающий далеко в море мыс, на север от Неаполя.
— Вижу.
— Это Путеолы, — усмехнулся Тиберий.
Калигула, морща лоб, рассматривал то деда, то незначительный, небольшой городок Путеолы, примостившийся на оконечности мыса. Он все ещё не понимал, к чему клонит цезарь.
— Так вот! — торжествовал Тиберий. — Ты станешь императором только тогда, когда на коне проскачешь путь, напрямик ведущий из Байи в Путеолы!
Калигула низко склонил голову, чтобы укрыть от императора злобу и обиду, охватившие его. Безмятежная водная гладь залива отделяла два места, названные Тиберием. Неискоренимая ненависть Тиберия отдаляла Калигулу от заветного императорского венца!
— А если я сумею проскакать на коне до Путеол? — Гай неожиданно поднял голову и заглянул в глаза императору.
— Утонешь! — презрительно усмехнулся тот.
— Если упрямый человек чего-то хочет — находит способ достичь желаемого! — Калигула просительно улыбнулся, стараясь жалобной улыбкой смягчить ответ и не рассердить Тиберия. — Я могу верхом на коне взойти на корабль, плывущий в Путеолы.
— Попробуй! — старческий кашель внезапно охватил Тиберия. Старательно откашлявшись и сплюнув зеленоватую слюну, он хладнокровно продолжил: — Ещё никому не удавалось обмануть судьбу. Не удастся и тебе! Я решил назначить наследником Тиберия Гемелла. Завещание уже готово.
Редкие крупные слезы оставили на розовом гравии мокрые пятна. Калигула плакал. Тиберий торжествовал.
— Я люблю моего брата, — униженно прошептал Калигула, цепляясь за последнюю надежду. — Но Тиберий Гемелл ещё не достиг совершеннолетия.
— Осталось полтора года, — насмешливо кивнул император. — Но я уверен, что доживу до этого.
«Ты сдохнешь раньше, чем думаешь!» — настойчиво, до умопомрачения, думал Калигула. Император насмешливо изучал обиженно вытянутое лицо внука: «Ничтожество! Он никогда не посмеет всерьёз воспротивиться мне!» О, если бы Тиберий знал, как умеют мстить оскорблённые ничтожества!
LXV
Проводив Калигулу насмешливым взглядом, Тиберий облегчённо вздохнул. Правителям трудно любить родственников. Им кажется, что родные нетерпеливо ждут их смерти, чтобы получить власть. И часто — слишком часто! — правители правы.
— Счастлив Приам, переживший всех близких! — прошептал Тиберий, вставая со скамьи. Ему казалось, что эти слова непременно нужно произнести стоя, чтобы подчеркнуть их торжественную правоту. Ведь эта фраза стала жизненным правилом императора Тиберия — второго из славной, страшной династии Юлиев-Клавдиев.
Тиберий стоял, задрав подбородок и расправив плечи, — высокий, как и прежде; но уже не крепкий и статный, а до невозможности тощий. Белая тога трепетала на ветру. Белые жидкие волоски облепили шею. И лицо, изъеденное белесыми язвочками, сливалось с белизною одеяния и волос. Тиберий накануне смерти стал похож на собственные статуи, установленные в храмах империи.
Долго стоять он уже не мог — сил не хватало. Снова закашлявшись, император почти рухнул на скамью. Обхватил руками закружившуюся голову и устало прикрыл глаза. И неподвижно замер, ничего не видя и не слыша. Время текло, но старец не замечал безудержного бега минут.
— Славься, великий цезарь, — тихо проговорил некто, склонившийся перед Тиберием.
