Владимир Успенский - Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине
- Тут тоже смерть!
- До зимы не протянем!
Михаил Иванович послушал реплики, посоветовал:
- Если вы зарежете лошадь, то получите пятнадцать пудов мяса и можете продержаться с травой и сеном.
- А если нет лошади?
- Товарищи, если лошади нет, коровы нет, жены нет, то незачем сидеть! Я говорю о большинстве населения. Все зависит от нас самих, надо и голод уметь побороть.
- Как его поборешь-то?
- Все помрем! - резанул уши горестный бабий крик.
- Вопрос во времени, когда помрем! - Михаил Иванович повысил голос, чтобы преодолеть нараставший шум. - Нам желательно, чтобы люди не умирали. Ведь в Самарской губернии населения три миллиона, и чем больше сохранится, тем лучше. Власть, конечно, будет делать все, что может.
- Власть сумела взять, а дать не умеет! Калинин поискал глазами, кто крикнул столь злобно? Не нашел.
Продолжал сдержанно:
- Семена идут, товарищи, но не так скоро. Теперь говорят: власть сумела взять. Власти надо прокормить войска, наконец, мы сейчас берем от людей в урожайных районах для того, чтобы вам привезти... Мы много не взяли у вас хлеба. По существу говоря, очень небольшую часть. А теперь уже три месяца возим в Самарскую губернию, разумеется не в деревню, а в город... У вас полей сколько засеяно? Вероятно, в первый год войны было засеяно процентов девяносто, во втором меньше, а в третьем и четвертом - еще меньше. Крестьянство здесь не испытывало голода, оно лишь недавно начало голодать, а у нас, в центральных губерниях, с шестнадцатого, года; поэтому у нас приспособились бороться, у нас нигде не было слов, что мы для Советской власти не будем запахивать, этого у нас не услышишь. А у вас, когда я был в девятнадцатом году, я слышал: на черта мы будем пахать, паши не панш, все равно возьмут. И если бы мы ни одного пуда в девятнадцатом году не взяли, вы что же, представляете, что вы сейчас не голодали бы? Ну, конечно, может быть, пять человек не голодали на всю деревню, а остальные голодали бы так же.
- . Нет, мы бы не все голодали, друг но дружке были бы сыты!
- Я. ведь знаю, как в одиннадцатом году вы друг по дружке жили, - махнул рукой Михаил Иванович. - Я знаю, как умирали в девяносто первом году, старики, наверно, помнят, сколько людей умерло.
- Это от холеры! - крикнули в ответ.
- Оно всегда так, - нашелся Калинин, - как голод, так и холера, как война, так и тиф...
Ему пришлось умолкнуть, пережидая, пока затихнет шум, поднявшийся после этих слов. Трудно было разобрать отдельные голоса. Какого-то крестьянина кричавшего особенно громко, подхватили под рука две высокие бабы, повели в сторону.
Представитель губисполкома опасливо поглядывал по сторонам. Редко, знать, толкует он с.людьми. А говорить с ними надо напрямик, ничего не скрывая и ничего не боясь.
- Правительство со своей стороны сделает все, что может, - повторил Михаил Иванович. - Я думаю, ярового даст побольше, чем озимого. Около миллиона пудов даст.
- Это как капля в море!
- Да, это сравнительно мало... Вам сколько требуется в Самарской губернии, миллионов шесть на губернию?
Кто-то ответил сухо и четко:
- Три миллиона шестьсот тысяч пудов должны везти, а остальное своими средствами.
- Ну, если мы везем одну третью часть, то это больше, чем можно ожидать. Вам больше с вашей скотиной не засеять, чем одну треть.
- Сейчас мы еще в состоянии посеять, - сказал председатель волостного исполкома Головин. - С осени совсем не засеем.
- Я сам сознаю это. Поэтому у нас все внимание направлено на то, чтобы озимые семена сюда доставить. Вопрос в том, что их надо привезти, надо собрать. Время идет. Во всяком случае, надо пахать, хотя не так много, но третью часть приготовить. Я думаю, что с будущей недели начнет поступать хлеб.
- Двадцать пять тысяч пудов семян прибыло, - подсказал представитель губернии.
В наступившей тишине прозвучал чей-то вздох, потом тихий, безнадежный голос:
- Все равно конец.
- Ну да, - резко ответил Калинин, - если опустить руки, тогда лучше утопиться в вашей речке.
- Так просто идешь, и руки у тебя, как плети, - словно сам себе жаловался человек, - и не тянутся они ни к какой работе.
- Я это знаю... В восемнадцатом году голодал, - ответил ему Михаил Иванович. - Все как-то тебе есть хочется, спать ложишься, хочется есть, ребятишку любого спроси, только жрать хочет. Не беспокойтесь, мы тоже великолепную школу голода пережили. Когда всякую дрянь ели... Очистки картофеля и того хуже... Все это было, все это испытано. Но опускаться нельзя. Это все равно что в холодные дни, когда вы идете в метелицу, когда захватывает вьюга зимняя, у вас является желание лечь. Кто ложится, тот умирает, а кто идет, выбиваясь из сил, тот выживает... Помощь вам будет недостаточна, в особенности для прокормления. Может быть, по два пуда в год. Но я думаю, что если примешивать суррогаты, то как-нибудь продержитесь.
Михаил Иванович смахнул пот со лба. Он понимал, что каждая его фраза, произнесенная здесь, будет известна всей округе, и хорошо, если слова его подбодрят тех, кто ослаб душой, вольют веру и силы, необходимые для борьбы за самое главное - за жизнь.
- Товарищи, я предпочитаю меньше обещать, чем дать. Миллион пудов, думаю, будет наверное, даже при неблагоприятных обстоятельствах... Лучше поскупее быть в обещаниях. А когда даешь, попроще давать. Положение трудное, но сказать, что в августе придет продовольствие - нельзя. Не раньше конца сентября придет...
Снова шум заставил его умолкнуть. Он терпеливо ждал, давая людям возможность излить накопившуюся горечь.
- Хочу прямо сказать, товарищи: надо хлеб беречь, как жену муж бережет, когда любит. Надеяться на то, что привезут сколько надо, нельзя. Привезут - слава тебе господи. Рассчитывать надо на два пуда. Я ведь сам крестьянин и умею рожь на обухе молотить не хуже, чем вы. И знаю, что с двумя пудами можно прожить. Но, конечно, всегда в животе будет чувствоваться. Ну что же: голод есть голод. А может быть, по пять пудов привезем, тогда скажут, что Калинин прислал больше, чем обещал...
Михаилу Ивановичу хотелось оставить людям маленькую надежду. Он знал: государство все сделает, чтобы добавить к минимальным двум пудам хоть немного. Но он должен быть суровым, должен настраивать людей на то, чтобы они прежде всего боролись с голодом сами.
- Жидков скажет! Жидков говорить будет, - загомонили женщины. Видимо, знали они этого человека в старой гимнастерке как ходатая по бабьим делам. И впрямь - о женщинах и детях повел он речь.
- Хотел бы попросить товарища Калинина, так как в настоящее время есть красноармейки, мужья которых четыре года проливают кровь за нашу Советскую республику, а семьи остаются на произвол судьбы. Действительно, в те годы они были обеспечены и им помогали дружно, но в настоящее время они оставлены на произвол судьбы, так же как и красноармейцы, которые кровь проливали на фронте и прибыли в бессрочный отпуск по демобилизации, остаются без ничего... А также у нас есть вдовы и калеки, но приюты категорически отказываются и не принимают их и говорят, что нечем кормить. Мы входим в положение, но я бы спросил товарища Калинина, какие меры будут приняты с сиротами? И также я попросил бы товарища Калинина посмотреть на этих несчастных, может, где откроют столовые, потому что в нашей волости отказали. Я неоднократно ездил в губернию, обращался, но нигде содействия не получил...
Едва только умолк Жидков, с места горячо и быстро заговорил пожилой крестьянин:
- Что же теперь, думает ли высшая власть Самарскую губернию хотя бы поддержать? Без Самарской губернии не может Россия никогда прожить. Всем известно, народ трудолюбивый, копошится, как жук, несмотря ни на какие тяготы, и если бы они не хотели поддержать Россию, то без Самарской губернии, я уверен, не может ни одно начальство прожить. Все погибнут без этого народа!
Послышалось всхлипывание, плакали женщины, покряхтывали мужики.
- Товарищи, нового вы ничего не сказали, - мягко, успокаивающе произнес Калинин. - Вы все стараетесь агитировать, как будто бы я не верю. Ведь иначе я бы не приехал к вам, если бы не было голода. Достаточно взглянуть на ваших лошадей, чтобы увидеть состояние вашего хозяйства... Правительство отлично понимает, что Самарская губерния - одна из лучших губерний. Поэтому для нас самих выгодно, чтобы побольше людей осталось.
- Мы помираем, а вы тех кормите, которые только молоточками стучат!
Калинин круто повернулся на голос, заговорил, сдерживая гнев:
- Но ведь эти рабочие везут на себе огромный груз. Они четыре года голодают, но молоточком все-таки стучат... Ведь я сам на фабрике работал лет двадцать. И когда вы кричите, что с утра до ночи, как черви, роетесь, я бы посадил вас на фабрику, вы бы сказали: нет, я лучше червячком поработаю... Лучше крестьянского труда нет. Но спасти вас может только рабочий, без его помощи мы не могли бы доставить вам хлеба. Если бы даже железной дороги не было, то и тогда без рабочего вы не могли бы обойтись, ибо железо вам нужно, без железа крестьянского хозяйства не может быть. У нас на севере хоть леса есть. Черт с ним, с железом, я сделаю сошник с деревянными ножками, а на вашей земле не выедешь на деревянных, да и дерева-то нет. Поэтому мы бережем рабочего, как вы бережете хорошую лошадь. Вы думаете, слесаря, кузнеца, столяра легко найти? Вы знаете, что хорошего кузнеца труднее достать, чем хорошего попа? Вы говорите, что не надо рабочих, пока хлеба нет, но, когда хлеба достаточно появится, вы скажете: надо железа. Вы представьте себя хозяином не своей хаты, а всей деревни. Что вы требуете от своего старосты? Чтобы он не пускал скотину в хлебные поля. Чтобы он держал общественный сараи в порядке. Те же самые обязанности и у государства - обязанность в момент невзгод прийти на помощь. Только при общей помощи можно жить, а если каждый замкнется в своей деревне, так далеко не уйдем... Вы знаете, прямая борьба кончилась только в нынешнем году; года два мирной жизни - тогда мы изживем голод. А когда мы мало-мальски подработаем, тогда приступим к улучшению крестьянской жизни.
