Василий Ян - Батый
Утром передовая тысяча, с которой ехал Бату-хан, прибыла к берегу, поросшему старым сосновым лесом. Внизу изогнулась заснувшая подо льдом река.
На другом берегу, на холме, виднелся небольшой деревянный городок, опоясанный бревенчатыми стенами. В беспорядке теснились дома, пестрые терема, амбары, небольшие церквушки. Засыпанный снегом городок был окутан сизым дымом, клубившимся над деревянными крышами.
Хотя великий князь уже послал в Москву своего младшего сына, Владимира, однако здесь, видимо, еще не ожидали такого скорого прихода врага. К городу тянулись обозы, шли люди к реке и обратно. Бабы на коромыслах несли деревянные ведра. У проруби на реке стояли сани с бочкой. Человек доставал черпаком воду. Несколько женщин, стоя на досках у проруби, били вальками по вымытым портам.
Черные маленькие срубы, из которых валил густой пар, выстроились вдоль берега реки. Голые люди выскакивали оттуда, бежали к проруби, окунались с головой и стремглав возвращались назад.
Бату-хан указал плетью на черные трубы:
– Что делают эти безумцы?
– Эти домики называются «мыльни», – объяснил толмач. – Там люди бьют себя березовыми вениками, моются горячей водой и квасом, затем окунаются в проруби на реке. Это очень полезно. Оттого урусуты такие сильные.
Бату-хан важно заметил:
– Кто смывает с себя грязь, тот смывает свое счастье. Не потому ли монголы счастливы в боях, что никогда не обливаются водой и не моются?
Бату-хана заинтересовали большие лодки, перевернутые кверху днищами и лежавшие рядом на берегу. Другие барки застыли во льду. Около них ходили люди, дымились костры.
– Здесь живут купцы и их слуги, – сказал толмач. – На этих лодках купцы ездят в Булгар и к латынянам[179] через Смоленск. Купцы эти из-за ранних морозов застряли в Мушкафе.
– Я хочу видеть иноземных купцов. Я буду с ними говорить! – сказал Бату-хан. – Их не надо резать, а поймать и привести ко мне.
Бату-хан на вороном коне остановился около высокой вековой сосны. Невдалеке в снегу зарылась крохотная, осевшая набок избенка. В ней, несомненно, были люди: через волоковое оконце над дверью выходил дымок. Два нукера стали трясти грубо сколоченную дверцу. В избушке послышался кашель и сердитый окрик:
– Чего надо? Леший тебя задери! Не ломай избу-то! Опрокинется.
Монголы продолжали дергать дверь.
– Да постойте, окаянные! Сейчас заверну подвертки. Дайте обуться.
Маленькая дверца открылась. Согнувшись, вылез тощий человек в сером армяке. Его сморщенное лицо обросло белыми волосами, торчавшими в стороны, как перья. Красные глаза слезились. Подняв ладонь к седым бровям, он всматривался в обеспокоивших его нукеров. Они подхватили его под локти и притащили к Бату-хану. Старик был длинный и высохший. Жизнь в низкой избушке приучила ходить согнувшись, и он напоминал колодезного журавля, который то наклоняется, то выпрямляется.
– Ты кто такой? – спросил Бату-хан.
– А здешний могильщик.
– Как тебя звать?
– Неупокоем звать, а по-хрестьянскому – Никитой, про него же сказано, что «его беси не приемлют».
– Что такое?
– Что?! Да святой Никита – мой покровитель, а его беси боятся и от него бегают.
– Такой человек мне нужен! – сказал Бату-хан.
– Какой с меня ляд! Стар я да болен.
– Что ж ты тут делаешь?
– Грехи замаливаю, и если кто попросит, так от того я бесей отгоняю.
– Какие такие «беси»?
– Такие смрадные паскудники, со рогами, со хвостами, иногда человеческий лик имеют. А коли человеку нагадят – так радуются.
– Я их знаю! – сказал Бату-хан. – У нас они называются красные мангусы. И у нас они на людей похожи и мне делают много зла. Ты полезный человек. Проси у меня, что ты хочешь.
– Не знаю, как и величать тебя, – позволь мне с моей клячонкой ездить вокруг Москвы по красным селам и хоронить покойников. А кто брошен, без сродственников, – тому, несчастному, глаза закрыть. Ты уж дай мне какую-нибудь грамотку, чтобы твои стервецы меня не изрубили.
Бату-хан кивнул головой:
– Юртджи, надень ему на шею деревянную пайцзу. Она спасет его от нашего меча.
Помолчав, Бату-хан обратился опять к могильщику Неупокою:
– А можешь ли ты отгонять болезнь?
– Могу, великий хан мунгальский. Заговоры такие бывают и настойки, травы сушеные, – отгоняют и болезни, и кручину. Как рукой сымают…
Но Бату-хан уже не слушал Неупокоя.
Вдали, позади городка Мушкафа, к небу поднялся густой черный дым. Загорелись сразу три села. В клубах дыма вспыхивали дрожащие красные языки огня. Старые дома горели сухим высоким пламенем, выбрасывая пылающие головни. Они падали на соседние дома, и пожар разгорался сильнее. На реке и в городке забегали люди. Водовоз, бросив черпак и нахлестывая коня, промчался к городским воротам. Бабы, схватив порты, врассыпную побежали в разные стороны.
– Шейбани!.. Хан Шейбани пришел! – заговорили монголы. – Шейбани набросился на Мушкаф с другой стороны, раньше нас!
Подъехал Субудай-багатур и прищуренным глазом всматривался в горевшую сторону.
– Откуда свалился Шейбани? – спросил Бату-хан.
– Шейбани-хан поджигает город, – говорил Субудай. – Он примчался по льду через реки Жиздру и Угру, торопясь обойти нас. Он не дает жителям скрыться в лесах. Прикажи окружить город с этой стороны и вылавливать купцов и ремесленников. Скоро молодой князь Ульдемир придет к тебе с поклоном и мольбой.
– Я останусь здесь, на горе, – сказал Бату-хан, сходя с коня. – Пусть мне ставят юрту.
Субудай-багатур возразил:
– Невдалеке отсюда, в лощине, где нет ветра, стоит селение. Там ты, джихангир, можешь выбрать себе теплый чистый дом.
– Не хочу. Мы с тобой привыкли спать у костра.
– Верно, – сказал Субудай. – Но для чего в этот сердитый мороз коптеть в дыму? Мушкаф голыми руками не взять. Там сидит хитрый старый воевода. С ним придется повозиться немало дней.
– Пусть, но Мушкаф будет мой!
Бату-хан и его брат Шейбани-хан осаждали Москву пять дней. Жители укрылись за прочными бревенчатыми стенами и отчаянно бились, сбрасывая татар, влезавших по приставным лестницам. Воевода Филипп Нянька и князь Владимир руководили защитой, сменяли усталых бойцов и посылали помощь на особенно опасные места.
На пятый день прибыли метательные машины. В город полетели длинные стрелы с пылающей паклей, намоченной горючей жидкостью. Деревянные дома загорались сразу в нескольких местах. Жители уже не поспевали их тушить.
На берегу между двумя дымящимися кострами, на ковре, переброшенном через упавший ствол сосны, сидел Бату-хан. Рядом – Субудай-багатур. Они равнодушно смотрели на горящий город. Что для них пылающий Мушкаф?! – одним городом больше или меньше, не все ли равно? Много лет они разоряли Китай, Хорезм и другие страны, сжигая и громя города…
К джихангиру подъехали нукеры, гоня пленных. Раздетые, без шаровар, посиневшие от холода, они все же старались сохранить гордый вид, хотя и были перевязаны веревками.
Среди них выделялся один пленник, хорошо одетый, – видно, его не коснулась татарская рука. На нем была широкая малиновая шуба-безрукавка, отороченная соболем. Рукава шелкового кафтана, шерстяные полосатые чулки, башмаки с металлическими пряжками, бархатная шляпа с широкими полями и пышным пером – все это говорило об иноземном происхождении пленника.
Пленных кроме нукеров провожали факих Хаджи Рахим и старик Назар-Кяризек. Они подошли к Бату-хану и остановились.
Сухой, с морщинистым лицом, козлиной бородкой и бегающими глазами, Назар-Кязирек выступил вперед, стараясь придать себе особую важность. В одной руке он держал конец веревки, которой были связаны пленные, в другой – обнаженную кривую саблю. Назар снял малахай и опустился на колени перед владыкой монгольского войска. Нарядно одетый пленный тоже снял шляпу.
– Становитесь на колени! – крикнул Назар-Кяризек.
Пленные опустились в снег.
– Кто эти люди? – спросил Бату-хан.
– Ты пожелал увидеть иноземных купцов. Вот они здесь, перед тобой. Они владеют большими ладьями и складами товаров. Мне и факиху Хаджи Рахиму с большим трудом и опасностью удалось освободить их из арканов и привести сюда. Вот этот нарядный купец – их старшина. Он тоже был ободран дочиста, и синяки на его лице говорят, что он близко познакомился с могучей татарской силой. Но все же, стремясь почтить тебя, ослепительный, он вытащил из тайника спрятанную праздничную одежду, чтобы в достойном виде предстать перед твоим сверкающим лицом.
– Пусть он расскажет, – сказал Бату-хан, – кто он такой, как его имя, из какой страны и города он прибыл? Какие у него дела в городе Мушкафе?
Старшина купцов поднялся, выставил вперед ногу, склонился низко перед Бату-ханом, махнул широкой шляпой с пером перед собой, точно сметая снег. Купец заговорил по-русски, видимо, хорошо и давно зная этот язык, а толмач переводил его речь:
