Валериан Правдухин - Яик уходит в море
— Так уж приготовься, милок. Попорем и тебя маненько. А друг пущай поглядит, посочувствует, — сердечно проговорил Игнатий и любовно оглянулся на Алешу.
Венька с оторопью посмотрел вокруг себя. Участливо и радостно поглядывали на него со всех сторон казаки. Ему показалось, что многих из них он видит впервые: непонятно даже, откуда могла явиться эта встрепанная, отвратительная бороденка старика Вязова, длинная, морщинистая, веснушчатая шея Пимаши-Тушканчика, мышиные глазки Яшеньки-Тоски и эта сказочная, заячьего покроя, бородища Иньки-Немца. Всё — и горница, и подслеповатые ее окна, и солнце на желтых камышьих крышах, и чириканье воробьев на плетнях — все быстро отодвинулось куда-то в сторону и поплыло так же страшно, как тогда весною будара с Алешей.
«Забазлать, што ли?» — подумал Венька, часто-часто моргая черными ресницами.
Ноготков, отдуваясь и фыркая, втащил на двор большой пук сырого тальнику. С казака каплями бежала вода: видно было, что он плавал за лозами через Ерик. Солнце играло на мокром лице Ноготкова, пробежало стрелами по зелени талов и рассыпалось скачущими зайчиками по пологу, для удобства разостланному на земле. Казаки деловито и заинтересованно собрались в кружок. Молчали. Уже никто не трунил над преступниками. Пороть взялись тот же Василий Ноготков и Пашка Гагушин.
Первым ввели на полог и положили Лукашку. Он сначала покраснел, потом лицо его обесцветилось и побледнело. Он не оказывал никакого сопротивления, ни на кого не взглянул ни разу. Отец его ушел со двора, так и не сказав за все время ни слова.
Лакаев деловито спустил с казачонка штаны, обнажив худой зад. У Веньки перед глазами заплясали зеленые круги. Ему показалось, что он сорвался и летит в омут. Душно! Лицо его, как у глухонемого было искажено напряженной мукой. Похоже было, что он только что потерял самое сокровенное, такое, без чего уже не будет жизни, — вспоминает, где потерял и не может вспомнить; хочет закричать — и не в силах раскрыть рта… С трудом поднял он глаза к небу. Бежали, как всегда по утрам, курчавые, легкие облака. Веньке их стало нестерпимо жаль, ведь они убегают безвозвратно! Высоко по жидкой сини неба с чивиканьем весело скользили острокрылые, золотые, зеленоватые щуры. Они ловили насекомых, летая с раскрытым клювом. Метались юркие ласточки меж ними. Поднималось горячее, желтое солнце. Все это было теперь совсем отдельное от Веньки, впервые холодное и безразличное. Венька увидал покрасневший от ударов зад Лукашки. И ему странно подумалось: «Стыд иметь человеку тело, особливо эти вот места, а их открыли и секут нарочно по ним…»
Старики похваливали Лукашку:
— Молчит, паршивец. Во что значит природный казак. Джигит парень!
Теперь повели на полог Веньку. Он застыл и окоченел, но, ступая на белый холст полога, повернул лобастую свою голову и посмотрел на Пашку Гагушина, державшего его за под мышки, остановившимся странным взглядом. Тот даже оторопел:
— Ну, ну, не таращь зенки-то, будто невеста! Иди, иди, бычок, не кобенься!
Алеша увидел отчаяние в глазах Веньки, подскочил к нему и рванул его за руку:
— Беги за мной!
Их перехватили у самых ворот. У, как загикали, заулюлюкали казаки! Можно было подумать, что в поселок забежал матерый волк.
— Держи, держи их!
— Оглаушь их, воров, чтоб не брыкались!
— Плеткой бы их той высечь до крови!
— Пори и попова пащенка! Он самый вредный!
Ребят с хищным ликованием потащили к лобному месту. Там стоял Лукашка, оправляя штаны и косо улыбаясь сквозь плачущий рот. Алеша рванулся из рук Гагушина Мирона и закричал исступленно:
— Тас-Мирон! Тас-Мирон! Не смей! Папа вас всех убьет! Всех!
Казаки смеялись:
— Авось не всех. Кого, може, и помилует.
Они были в самом хорошем настроении.
Алешин крик услыхал Асан-Галей, проходивший мимо. Он взглянул в щель плетня, понял, что там творится что-то неладное и бросился во весь дух домой.
Веньку уже затащили на полог. Руки, ухватившие его крепко за локти, были горячи, и впервые в жизни теплота человеческого тела показалась ему пакостной. Казачонок увидал чей-то оголенный, ужасно толстый локоть, волосатый и пупырчатый. Рванувшись изо всех сил, он вцепился в него зубами. Василий Ноготков заорал благим матом и двинул Веньку локтем по лицу. Казачонок упал на землю и, как зверь, с поражающей быстротой побежал на четвереньках. На него злобно навалились двое рослых казаков.
— У, злыдень! Будто волчонок!
Веньку уже растянули на пологе. Чьи-то поганые руки возились над его штанишками. Омерзительно было прикосновение чужих пальцев к телу. Венька все еще дергал ногами и тряс головою. Старик Вязов сердечно его успокаивал:
— Ничо, ничо, парень, потерпи. Без смерти нет вселенной, без брода речки… Для твоего же благоденствия трудимся, для красоты твоей судьбинушки. А вы не мучьте мальчонку, поворачивайтесь скоро.
Свистнула в воздухе талина. Еще и еще. Венька сразу ослаб, его затошнило. Он решил бесповоротно, что он умрет. Ни за что он не останется на земле с этими людьми!. Талина все сильнее и сильнее жгла его. Венька убьет всех людей, всех, кто находится сейчас на дворе. Убьет, а потом умрет сам. Жалости ни к кому не будет… А все-таки как больно, что кончилась его, Венькина, жизнь. Еще вчера только было так хорошо и светло!..
Это было последней мыслью казачонка.
Затем его подхватило, понесло и завертело черным, бесшумным ветром. Он безвольно, словно клок сена, несся в темноте, замурованный внутри большого черного шара. Шар вертелся без устали и смысла, и Венька бился об его смутные стены. О, как бессмысленно и тошнотно было это бесцветное кружение! Падал вокруг дождь… Нет, это не дождь, это были его собственные слезы.
Луша перебегала улицу. Высунув из окна белесую голову, рябая Хинка Вязова весело закричала ей, будто сообщала о большой радости:
— Вашего Веньку порют!.. Орет здорово. Белугой!..
Во двор поселкового правления Луша влетела стремительно, поддерживая на ходу свои тяжелые волосы. Она увидала, как остролицый Пашка Гагушин, стоя на коленях, высоко заносил над Венькой руку с талиной. Женщина молчком проскользнула кому-то под руки и с силой рванула Пашку за плечи. Гагушин от неожиданности перевернулся через голову и смешно уселся на земле, раскинув ноги.
— Да что вы делаете, окаянные?.. Да что вы, ополоумели, заразы? Да я вам горло перегрызу за него! Ну, ты… Поди вон, падло!
Она растолкала державших Веньку казаков и, дрожа от гнева и скорби, опустилась перед мальчонкой на колени и стала оправлять на нем одежду.
Толпа на минуту растерялась… Быстрее всех спохватился Тас-Мирон:
— Чего это, чего это она? Баба хочет суд стариков нарушить? Гони ее взашей!
Луша резко повернулась к нему, забыв о своих волосах. Они сизыми полосами рассыпались по ее спине. Гневно блеснули ее длинные и узкие глаза:
— Цыма ты, скалдырник!
Толпа зашумела:
— Ишь ты, Аника-воин!
— Разъело ей губу-то по ночам с мужиками бороться?
— Долбани ее по загривку, Василий!
Угрожающие голоса становились все злее и злее.
— Заверни-ка ей салазки!
— А еще лучше — подол ей заголить да дегтем вымазать!
Казаки горячили друг друга. Задние толкали в спины передних. Особенно кипятились и выходили из себя старики. Игнатий Вязов тыкал в Лукерью бадажком и шипел:
— Утишите ее, утишите, станишники! Ну, ну… Аль бабы стали бояться?
Двое казаков вцепились в женщину и потянули с полога.
— Не трожьте! Вы!..
Луша от предельного гнева и презрения не могла даже подыскать ругательств.
— А-а, да что там!.. Тащи дегтю!
Пухлый Василий Ноготков стремительно и ловко обхватил Лукерью за поясницу, привстал на левое колено, оторвал ее от земли и, перевернув три раза в воздухе, бросил на полог.
— Вяжи ее! К столбу негодницу! — заревели хриплыми, визгливыми голосами Тас-Мирон, Вязов Игнатий, Яшенька-Тоска. — Сдирай юбку с потаскухи! Пущай вперед на пупыр не лезет!
Конфузясь ушел незаметно в ворота Инька-Немец.
Луша по-звериному проворно привстала на колени и на локоть, готовясь к последней защите. Глаза ее сквозь волосы, закрывшие ей лицо, отчужденно и дико глядели на толпу. Ее белое, прелестное покатное плечо поднялось из-под разорванной голубой кофточки. Под клетчатой юбкой ясно обозначились стройные, готовые к прыжку, ноги. Она бегала взглядом по толпе и хорошо видела, что пощады ей не будет. Женщина с отчаянием в душе решила, что она будет драться насмерть и ни за что не дастся живой на поругание. Ее уже обходили стороной Сергей Вязов и Пашка Гагушин. Ноготков стоял наготове с синим кушаком в руке… И в этот самый момент рядом с пухлым и низким Васильем неожиданно вырос поп Кирилл. Он казался в два раза выше Ноготкова. Был он без шапки, пышные его волосы были встрепаны. Видно, что он бежал сюда. Рыжекудрый, до крайности возбужденный и еще мало знакомый толпе, он невольно заставил казаков остановиться. С силой и уверенностью в своем праве, он оттолкнул Ноготкова, даже не взглянув на него. Помог подняться на ноги Луше (она вырвала от него руку и встала сама) и подхватил Веньку на руки.
