Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 (СИ) - Шульман Нелли

– Я представляла себе, что это он…  – девушка покраснела, – и ночью я тоже так делаю…  – выходя из университетских аудиторий, она искала глазами рыжеватую голову:

– Его здесь ждать нечего, – напоминала себе Данута, – я для него случайная связь. Тем более, он не знает, на каком факультете я учусь…  – она очнулась от восторженного голоса соседки:

– Смотри, какая девушка красивая. Она похожа на Софи Лорен…  – Данута едва не ахнула вслух. Ее бывшая подопечная, Дора, водружала на темные локоны изящную коронку:

– Для советской молодежи важны политические знания, – важно сказал ведущий, – знакомство с нынешней международной обстановкой. Товарищ Левина, студентка первого курса истфака МГУ, проявила блестящую эрудицию. Она достойна венца королевы общественных наук…  – зал дома культуры взорвался аплодисментами. Ведущий добавил:

– Я не могу оставить без внимания и замечательное выступление тоже товарища Левиной, то есть Надежды, признанной нашим жюри королевой искусств…  – у Дануты даже закружилась голова:

– Они близнецы, и непонятно, кто из них Дора. Судя по всему, она выписалась из больницы, у нее все в порядке…  – бравурный марш смолк. До нее донесся знакомый голос:

– Браво, Надя, браво, Аня…  – Данута замерла. Камера оператора задержалась на лице Павла. Беззаботно закинув ногу на ногу, он обнимал девицу со взбитыми в башню волосами, в модном, облегающем кардигане и пышной юбке:

– Ура, – не унимался юноша, – ура королевам студенчества…  – Данута закрыла глаза:

– Он развлекается и не думает о тебе. Оставь, с ним все закончено…  – девушка убавила звук телевизора. Света согласно кивнула:

– Спасибо, а то они очень шумят. Но передача действительно веселая, надо сходить на запись, – Данута со всей силы ткнула себя иголкой в палец. Алая капля поползла к вышиванию. Сунув палец в рот, Данута ощутила солоноватый привкус крови:

– Забудь о нем, – повторила себе девушка, – вы никогда больше не увидитесь.

Товарищ Рабе, каменщик строительного треста, оказался в доме культуры МГУ на улице Герцена случайно.

Секретарь комсомольского комитета общежития поручил Генриху, как он выразился, важное задание. Парень покачал пальцем у себя над головой:

– Сведения из горкома, самые точные. На следующей неделе объявят о переименовании Сталинграда в Волгоград. Надо подготовить ребят, – секретарь со значением покашлял, – сформировать общественное мнение. Ты будущий педагог, у тебя получится хорошее занятие в рамках комсомольской учебы…

Комсомольская учеба, осточертевшая Генриху еще в ГДР, продолжалась и в Советском Союзе. Два раза в неделю работников треста собирали для политических информаций. Сидя над стопкой взятых в библиотеке книг о героизме защитников города, Генрих вздохнул:

– В Берлине я хотя бы ходил в увольнительные к сестре Каритас, а здесь я даже не могу послать ей открытку…  – корреспонденцию, отправляемую с почтамта, перлюстрировали. Генрих не был уверен, что за ним не следят:

– У сестры Каритас абонентский ящик в ее почтовом отделении, но если за мной ходят топтуны, любая открытка, даже самая невинная, может вызвать подозрения…  – он не мог завести себе Библию. В букинистических отделах религиозную литературу не продавали, церкви Генрих посещать опасался. Он, впрочем, помнил Писание почти наизусть:

– В Рождество придется работать, – недовольно понял Генрих, – или попробовать отговориться учебой? В институте объясню, что мне дали дополнительные смены на стройке…  – он был рад хотя бы тому, что комсомольская учеба проходила только в общежитии:

– Они понимают, что я не могу разорваться, – мимолетно улыбнулся юноша, – еще и в школе разведки нас грузят, как бы сказала мама, этой шелухой…  – выдав ему задание, секретарь добавил:

– С идеологической точки зрения хорошо, что ты, немец, рассказываешь о героизме советских солдат под Сталинградом. Германия выбрала социалистический путь развития, с мраком гитлеризма покончено, – он потрепал Генриха по плечу, – однако не забудь указать ребятам на опасность существования Западного Берлина, ядовитого ножа, воткнутого в спину коммунистической Германии…  – на досуге секретарь любил читать унылые советские детективы. На пробу взяв в библиотеке одну из книжек о майоре Пронине, Генрих едва не заснул над томом:

– Но это другое, настоящее…  – он бережно перелистывал пожелтевшие страницы изданной после войны книги, – я не знал такого писателя…  – повесть написал Виктор Некрасов:

– Неужели никогда больше не будем сидеть за кипящим самоваром с помятым боком, пить чай с любимым маминым малиновым вареньем… Никогда уж она не проведет рукой по моим волосам и не скажет: «Ты что-то плохо выглядишь сегодня. Юрок. Может, спать раньше ляжешь?» Не будет по утрам жарить мне на примусе картошку большими круглыми ломтиками, как я люблю…  – Генрих заставил себя закрыть повесть:

– Потом я все прочту, – пообещал себе юноша, – это не для политинформаций. Таким нельзя ни с кем делиться…

Не было и дня, когда он не думал о матери. Он слышал веселый свист на подвальной кухне, перекрывающий бубнящее радио. На неделе Марта поднималась раньше всех:

– Вторым вставал я, но, когда я спускался вниз, она часто была одной ногой за порогом, с военной фляжкой…  – вспомнил Генрих, – она всегда целовала меня на прощанье…  – юношу окутал нежный запах жасмина:

– Когда родился Питер, мы с Максимом подросли, но все равно прибегали к маме в спальню…  – младший брат деловито сосал грудь, мальчики устраивались под боком Марты:

– Мама рассказывала нам о Китае, об Индии, об первой миссис де ла Марк и первом Вороне…  – Генрих сунул «В окопах Сталинграда» в портфель, – но мне нельзя сейчас вспоминать маму. Надо думать о деле, товарищ Рабе…

Марта тоже любила малиновое варенье:

– В Мейденхеде у нас есть самовар…  – стучал баскетбольный мяч, с террасы пахло лесной малиной. Шелти облизывался, глядя на серебряную корзинку со печеньем:

– Тебе можно только одно, – нарочито строго говорила Марта, – вырастили из пастушеской собаки попрошайку…  – Шелти терся рыжей головой о ее руку:

– Ворон с Максимом играли в баскетбол, Волк разбирался с документами из конторы, Густи утыкала нос в каникулярные задания. Ник сидел над книжкой, как обычно, а мы с мамой пекли блины к чаю…  – Генрих не знал, когда окажется дома:

– Я еще не нашел дочек дяди Эмиля, не отыскал дядю Джона, и не выяснил, кто была девушка в метро…  – из-за приоткрытой двери кабинета он услышал раздраженный голос:

– Я понимаю, что есть разнарядка на рабочих, но, товарищ секретарь райкома, ребята устали после смены…  – трубку брякнули на рычаг. Секретарь всунулся в комнату политической учебы:

– Ты еще здесь, – обрадовался он, – хочешь пойти на запись новой передачи? «Клуб веселых и находчивых», студенческие конкурсы, танцы, буфет… Ты у нас, в конце концов, тоже студент…  – Генрих подумал, что неизвестная девушка из метро может где-то учиться:

– Вдруг я ее там увижу…  – сердце трепыхнулось, – увижу и тогда…  – он велел себе успокоиться:

– Или на вечер придет Густи и я смогу с ней поговорить. В такой толпе нас никто не заметит. Вряд ли на записи появятся работники Комитета…  – Генрих захлопнул блокнот:

– Глажу рубашку, чищу ботинки и я в пути…  – секретарь крикнул ему вслед: «Галстук не забудь!».

Павел Левин пришел в ДК МГУ в надежде увидеть Дануту. Билеты на запись КВН принесла домой Аня:

– Тебе лучше отдохнуть, – посоветовала девушка сестре, – тебя только три дня, как выписали из больницы…  – Надя отозвалась:

– Ничего страшного. Врачи объяснили, что операция шла по новой технике. Никаких ограничений на танцы и спорт у меня нет…  – при выписке ее уверили, что тонкий шрам на плоском животе скоро сгладится:

– У профессора Персианинова золотые руки, – благоговейно сказала личная медсестра, приставленная к Наде, – вас оперировал член-корреспондент Академии Наук, товарищ Левина…  – Надя не видела своей истории болезни, но подозревала, что документ переправили так же лихо, как и остальные бумаги Левиных: