Аркадий Макаров - Не взывай к справедливости Господа
Человек приветливо улыбался, показывая рукавицей в сторону окна, где стоял окутанный белым паром от выхлопных газов небольшой автобус японского производства с большими чёрными иероглифами по борту.
Нищему собраться – только подпоясаться!
Ребята вмиг, повскакав, завозились возле своего груза и, хлопая туда-сюда дверьми, вызывая недовольство работников аэропорта, в момент загрузились.
Шофёр уже выжал сцепление, как кто-то вспомнил про Мустафу, и вот он уже под хохот ребят, зажимая обеими горстями мотню на брюках, повалился в услужливо открытую дверь.
Знай наших!
Поехали!
4
По обе стороны дороги за высоченными сугробами лежала изуродованная человеком тайга-матушка.
По крайней мере, Кириллу Назарову так показалось, когда он увидел вывороченные трелёвочной техникой, изломанные, перекореженные и брошенные гигантские стволы деревьев по обочинам. Попадались и частые вырубки, и тогда тайга отступала, открывая большие проплешины в глухом массиве.
Было видно, что отсюда ушёл хозяин, и теперь здесь никому и не до чего нет дела – побыстрее ухватить и отбежать. Ухватить и отбежать! Шакальи повадки новой формации.
Автобус шёл ровно, мощный двигатель обдувал шумных пассажиров тёплыми струями воздуха. Можно было подумать, что здесь не самое чрево Сибири, за тысячи километров от дома, а родные тамбовские края в самое жаркое время.
Ехали, ехали – и день как-то стал съёживаться, тускнеть. В половине четвёртого уже засмеркалось, солнце завалилось за деревья, и автобус, выбросив две полосы света, теперь мчался вперёд, как по сверкающим рельсам.
По обе стороны чёрной стеной стояла тайга, и свет мчался внутри широкого бесконечного тоннеля, выхватывая на поворотах молчаливые деревья.
Пассажиры уже стали подрёмывать, поскучнели, реже отпускались шуточки и подходящие к моменту матерки.
Но тут автобус внезапно выскочил на распахнутую освещённую улицу и остановился напротив длинного щитового здания с маленькой котельной, прислонённой к этому бараку. От котельной к помещению шли трубы одетые в чулок из стекловаты.
Рядом высокая труба дымила что есть мочи, обогревая настуженное здание.
Ну, вот и приехали! Встречай Мамырь тамбовских волков!
«Волки» оживлённо высыпали из автобуса.
Улица была пуста, только низкое чёрное небо, усыпанное сверкающими кристалликами звёзд. Такого неба на тамбовщине не увидишь, там звёзды норовят уйти всё больше в высоту, в зенит, а здесь они такие близкие, что хоть рукавицей сшибай.
Мороз уплотнил воздух, сделал его неподвижным и чистым с оптическим эффектом линзы.
Белые дымы, как заснеженные деревья, росли прямо из крыш с вершинами, уходящими туда, под самый свод, сливаясь с искрящимся туманом Млечного Пути. Огромный ковш Большой Медведицы цеплялся ручкой за остроконечный забор тайги огораживающей посёлок.
Утрамбованный ногами и колёсами снег имел твёрдость асфальта и только хрумкал пружинисто и резко.
Длинное приземистое здание перед приехавшей бригадой выхвалялось огромным крыльцом в русском стиле и громко называлось гостиницей, хотя это был всего-навсего дом для приезжих, с центральным отоплением, но без туалета. Причинное место, с оторванной дверью и с большими надолбами экскрементов перед ней, располагалось за домом, на задах, как говорят на тамбовщине.
Кстати, как убедились позже монтажники, сделать в этих местах столь необходимое и неотложное дело было не так-то просто: вначале следовало разжечь костёр, а после справлять нужду, иначе, как заметил Лафа, можно на всю жизнь остаться мудозвоном.
Все комнаты этой барачной гостиницы были заняты местными специалистами, периодически наезжавшим сюда из Братска вахтенным методом руководить делами леспромхоза. Поэтому приезжих расположили в большом, на половину здания, «красном уголке» с плакатами, фотографиями передовиков социалистического производства и другой теперь уже отжившей атрибутикой.
– Зовите меня просто, без дураков: Римма Марковна! – Объявившаяся комендантша, вернее, ватно-стёганая фигура в образе женщины, прокуренным голосом изрыгая короткие матерки, велела забирать из кладовки матрасы.
– А байки нет! – имея в виду байковые одеяла, прокашляла она.
На любой стройке можно найти такую Римму Марковну.
Пять-шесть матрасов оказались бесполезными в деле – ещё с осени подмокшие, они теперь промёрзли и коробились, как старый шифер на крыше.
Прибывшие специалисты сложили матрасы домиками возле чуть тёплых батарей, но они так и остались до утра горбатиться на дощатом некрашеном полу.
Это всё брехня, что водкой можно согреться!..
В ту ночь монтажники выпили всё, что можно только выпить, и – никакого результата!
Бригада в прямом смысле обледенела, как те неандертальцы при наступлении ледникового периода. Запертые в пещерах Европы, они просто вымерли, оборвав нить своей эволюции.
А монтажники – ничего! Поскалили зубы, разгоняя настоянным на водке крепким матом сибирскую ночь, и затихли.
«Если бы не батюшка Мороз, то неизвестно, куда повернула бы наша цивилизация», – думал с усмешкой Назаров, запаливая прямо на полу очередной агитационный листок, благо их тут было не счесть – тоже ушедшая цивилизация!
Монтажники у огня, словно клавиши перебирали, сведённые холодом пальцы грели, подбрасывая в огонь всё новые и новые листки. Но бумага, известное дело, горит быстро, и скоро было спалено всё что можно, даже почётные грамоты леспромхоза.
Замерзать бы им до утра, если бы не Мустафа. Прихватив заначенную от коллектива бутылку водки, он втихую нырнул в котельную делать удовольствие кочегару и себе.
Пока Мустафа делал себе удовольствие, горе-новосёлы медленно впадали в анабиоз.
В этот самый критический момент он и ввалился к ним раскрасневшийся, в расстегнутой до пупа телогрейке, в засаленных, но целых ватных брюках, держа под мышкой кочегара, аборигена здешних мест: то ли мальчика, то ли старичка с тёмным лицом хорошо пропеченного блина.
На груди аборигена электрическим кабелем были перепоясаны штаны, которые прожёг в самолёте неугомонный Мустафа. Мотня штанов была через край прошита медным проводом и теперь надёжно защищала от сибирского мороза, то, что в ней, то есть в мотне, обычно находиться.
Новые друзья, как говориться, махнулись не глядя, но Мустафа от этой сделки явно выиграл.
Абориген только мычал и ласково скашивал узкие глазки на Мустафу.
Окоченевшие ребята, поняв, в чём дело, ринулись в котельную, там был хоть и не Ташкент, но довольно тепло. Из топки небольшого приземистого котла, загораживая проход, торчало длинное, круглое, как телеграфный столб, полено. По мере сгорания это бревно постепенно надо было продвигать в топку – в этом была вся и хитрость.
Колоть и пилить такое бревно не надо, кончилось, прогорело одно, истопник шёл во двор за следующим бревном. И так всю зиму. Обойдётся!.. Рубить да пилить – себе дороже. У пилы две ручки, а истопник один. А колоть дрова, это ж надо топором махать!
Ни пилы не топора в кочегарке не оказалось. Ребята под бравое уханье засунули в топку для компании ещё пару брёвен, облепили со всех сторон котёл и медленно согреваясь, засыпали там, где стояли. Ночь прошла в одно мгновение.
– Музики! Музики! Давай подъём! Обвиднелось узе!
Вчерашний ангел спаситель, набравшись с Мустафой, оставил котельную на полное попечение монтажникам. Теперь печёное лицо горького пьяницы выражало крайнюю степень муки.
Сквозь запылённое окно, как через сито просеивался мучнистый белый свет.
Ворча и разминая суставы, к топке потянулись и монтажники. Там, в самом устье печи, полуприсыпанный тлеющими углями фыркал и плевался дёгтем алюминиевый покореженный, но еще довольно крепкий чайник.
Судя по всему, в нем вываривался по второму или по третьему кругу дурной чайный лист в надежде сделаться чифиром. Мустафа, уже на правах друга, прокопченного огнём и жизнью аборигена, выхватил из огня чайник и выплеснул содержимое в топку. Оттуда ударило, клубясь, жаркое и вонючее облако пара, которое в одно мгновение растаяло у самого потолка.
Абориген с ужасом смотрел на испарившееся вожделенное удовольствие, и сокрушённо хлопал себя по широким ватным бокам обгоревших штанов коричневыми ладошками.
– Ай, друган! Ай, друган! Вчера сам пил-хвалил. Зачем выбросил чифир?
– Говно твой чифир! – Мустафа протянул аборигену пустой чайник и велел набить его снегом.
Тот, догадавшись, в чём дело, заметно повеселел.
Быстро прошмыгнув в дверь, тут же скрылся в морозных клубах пара.
Лафа, по-хозяйски развязал свой солдатский вещмешок. Достал оттуда пачку индийского «со слоником» чая и положил на опрокинутый кверху дном фанерный ящик, служивший кочегару обеденным столом.
Абориген уже стоял рядом, перекидывая с руки на руку набитый доверху крупитчатым снегом чайник. Лафа взял у него из нетерпеливых рук эту видавшую виды посудину и поставил на поседевшие сверху, но красные изнутри уголья. Не прошло и двух минут, как чайник снова недовольно зафыркал. Лафа быстро вскрыл пакет с чаем и весь без остатка высыпал в его бурливое нутро.
