Роуз Тремейн - Музыка и тишина
Король знает, что письмо не закончено, но, кажется, первые несколько предложений исчерпали все его силы, словно сама фраза «начать сначала» обрела очертания, форму и превратилась в гору, на которую он не может подняться, в ледник, который он не в состоянии пересечь.
Кровать Fru Mutter[17]
Мятежный дух музыкантов постепенно угас.
Во Фредриксборге их устроили гораздо лучше, в крытых шиферной плиткой зданиях Миддлхолма, где каждый музыкант получил по две комнаты вместо убогой каморки, которую он занимал над Росенборгскими конюшнями.
Играют они главным образом в церкви, на галерее, где зимний свет струится в высокие, украшенные лепниной окна, собравшись вокруг прекрасного органа, сделанного для Короля в 1616 году его шурином Исайей Компениусом Брунсвиком. Наличие этого органа как бы придает им законный статус, словно они оказались в том месте, где музыка пользуется всеобщим признанием и почетом. Унижения, пережитые в погребе, начинают забываться, и поскольку в церкви прекрасная акустика, они вновь с восторгом внимают звукам своих инструментов.
Йенс Ингерманн был свидетелем многих зим во Фредриксборге, видел Большой Зал, переполненный танцующими гостями, дирижировал гальярдами для двух Королей Франции, и ему нравится это ощущение собственной значительности, которое он испытывает на галерее. Здесь его видно лучше, чем в Росенборге, поэтому он приходит на концерты в новом атласном камзоле и с аккуратно подстриженными седыми волосами. Хотя он и бросает суровые взгляды на Руджери и Мартинелли и недоверчиво смотрит на Кренце, его привычная раздражительность уменьшилась. Как и сами музыканты, он признает, что здесь игра его маленького оркестра обрела щемящую сладостность, к которой не остается равнодушным ни один слушатель.
Сейчас не время для развлечений. Король не в том настроении. Но он очень часто вызывает к себе музыкантов поздним вечером, и они играют для него одного в той из комнат, где он пожелает сидеть и слушать их. Он их поздравляет. Говорит, что если он не ошибается, то они близки к своего рода совершенству.
Питер Клэр пишет отцу, чтобы рассказать ему о великолепии Фредриксборга и о божественной акустике капеллы (как бы мне хотелось, чтобы Вы могли ее услышать, Отец, я знаю, что она привела бы Вас в восторг) и осведомиться о здоровье Джорджа Миддлтона. Про Эмилию он не упоминает и лишь добавляет в конце письма, что «супруга Короля уехала в Ютландию, и этой зимой ее здесь не увидят».
На свое страстное письмо ответа от Эмилии он так и не получил.
Каждый день он надеется, что ответ все-таки придет, и каждый день его ждет разочарование. Тем не менее он отказывается верить, что вдали от него чувства Эмилии так непоправимо изменились. В Эмилии Тилсен он видел девушку, которую невозможно совратить с пути, если она находит его правильным. Под внешней мягкостью он видел в ней целеустремленность, решительность. Это подтверждало и ее отношение к курице, которую она забрала из погреба и у себя в комнате вернула к жизни. И если в ее сердце живет подлинное чувство, то, конечно же, она не предаст его? Он не допускает, не может допустить такой возможности. Он уверен, что не ошибается.
Однако молчание, все то же молчание.
Тем временем пришло другое письмо — от Графини ОʼФингал.
Читая о приезде Франчески и ее отца в Копенгаген, Питер Клэр невольно подносит руку к правому уху, словно ожидает нащупать там серьгу, которую Графиня купила у цыган и подарила ему как залог своей любви. Затем он вспоминает, что снял ее и послал Шарлотте, и испытывает облегчение. Хотя роман с Франческой у него был до встречи с Эмилией, он не может избавиться от чувства вины, словно это было предательство, и предательство, дорого ему стоящее, которое в конечном итоге может положить конец всем его надеждам.
Однако он признает, что к чувству вины примешиваются чарующие воспоминания о Графине — о ее крупном, гибком теле, о ее непослушных волосах, о ее смехе, уносимом ветром, о наслаждениях, которые она ему дарила. Он чувствует, что остается и будет в долгу перед ней и что это надо признать и принять. И хоть сердце его принадлежит другой, он решает, что не должен бежать от встречи с Франческой. Решает, что должен проявить по отношению к ней все благородство, на какое он способен.
Итак, однажды ночью, когда Питер Клэр наедине с Королем играет ему на лютне в полутьме королевской спальни, он заводит разговор о бумажном производстве и о Франческо Понти.
— Я не могу позволить себе покупать Итальянскую бумагу, — говорит Король.
— Почему, Сир? Я видел бумагу Синьора Понти и могу сказать, что она лучшая в Европе.
— Я ничего не могу себе позволить: ни бумаги, ни денег на новые фабрики. Я едва могу позволить себе пригласить вашего Итальянского джентльмена на ужин.
Питер Клэр улыбается, и Король воспринимает его улыбку как своего рода опровержение. Он поднимается с кровати, проходит в соседний со спальней кабинет и возвращается с кипой документов, которые бросает на колени Питера Клэра.
— Читайте, — говорит он. — Здесь все написано: что я должен, что потерял, о чем я мечтаю и чего не могу иметь. Еще ни одного Короля нищета не унижала так, как меня. И откуда ждать помощи?
Питер Клэр опускает глаза на бумаги, написанные рукой самого Короля, и видит сплошные колонки цифр. Рядом с каждой цифрой написано название фабрики или мастерской и товара, который она производит: шелк, полотно, нитки, пуговицы, кружева, дерево, краски, лаки, шпон, изделия из слоновой кости, шерсть, свинец, черепица, пенька, смола… и так далее, и так далее — все, что необходимо стране, если она хочет процветать в мире торговли. Список заканчивается затейливо выведенным знаком минус напротив столь колоссальной суммы в далерах, что Питер Клэр в изумлении смотрит на нее, не в силах решить, имеет она отношение к списку товаров или случайно перекочевала на эту страницу, самым невероятным образом перелетев из одного документа в другой.
Король замечает недоумение лютниста и говорит:
— Видите? А вы хотите добавить сюда еще Итальянскую бумагу!
Питер Клэр поднимает глаза на Короля. Он хочет заговорить, но Король опережает его.
— Там, где некогда были апартаменты моей матери, которые мы обычно называли Fru Mutter Sal, стоит серебряная кровать. Когда она вышла замуж за Короля, моего отца, она служила ей супружеским ложем. А сейчас я собираюсь этот ценный предмет вынести оттуда и переплавить в монеты. Я собираюсь реквизировать и уничтожить кровать, на которой был зачат! Так что вы видите, к каким отчаянным мерам я вынужден прибегать. До войн с Лигой в моей казне было больше далеров, чем Дания могла истратить, а теперь в ней нет ничего!
Некоторое время оба мужчины молчат, Питер Клэр смотрит на документы, которые ему показали. Среди противоречивых мыслей, которые теснятся в его голове, есть и предположение, что Король вскоре попытается сэкономить деньги, распустив свой оркестр.
Когда Питера Клэра наконец отпускают и он ложится в постель, ему не спится; он садится и зажигает свечу. Мысли в его голове сплетаются и расплетаются, как цветные жилы на глыбе мрамора. Его воображение рисует поездку в Ютландию и Эмилию, которая бежит ему навстречу по липовой аллее. Он видит, как валят еловый лес и на песчаной почве возводят бумажную фабрику; как Франческа гуляет в Клойне по берегу; как Эмилия поворачивается посреди аллеи и, не оглядываясь, убегает от него.
Поездка в Архус
Наступили первые морозы.
Садясь в карету, Кирстен говорит Эмилии:
— Этот воздух убивает.
Кучер укрывает им колени мехом и, выехав из Боллера, поворачивает на север; желтое солнце рассеивает туман и освещает чистую, сверкающую белизну полей и леса.
Они тайком едут в дом Герра Хааса, в исправительный дом, искать Маркуса. Обычно Кирстен любит разговаривать в дороге, чтобы развеять скуку и скрасить неудобства («ведь любое путешествие — не что иное, как сотрясение костей и живота»), но в это холодное утро она молча любуется красотой окружающего ландшафта, досадуя на несносный декабрьский холод, который лишний раз напоминает ей, что все в ее жизни не так, как должно быть.
Отто по-прежнему в Швеции, и ее планы воссоединиться с ним ни на шаг не продвинулись. Ее письмо к Питеру Клэру — которое, без сомнения, уже дошло до Росенборга, — осталось без ответа. Мысль, что Лютнист, возможно, показал его Королю, приводит ее в такой ужас, что она боится даже думать об этом.
Не осмеливается она и написать Отто. Отправляя ей из Росенборга некоторые (но не все) предметы обстановки, о которых она просила. Король предупредил ее, что, «если до Графа Отто Людвига дойдет от тебя хоть одно слово, твои вещи, все до единой, будут конфискованы, а тебя саму бросят в тюрьму. Пока ты жива, тебе следует вести себя так, словно его не существует в этом мире».
