Теофиль Готье - Роман Мумии. Жрица Изиды
В отчаянии Альциона закрыла лицо обеими руками.
— Так значит, ты меня больше не любишь? — сказал трибун.
— Я не люблю тебя!.. — воскликнула иерофантида, задыхаясь, и голова ее бессильно склонилась на плечо обнявшего ее молодого человека. Омбриций устремил пылающий, как факел, взгляд в фиолетовые глаза, в которых восторг зажег золотые искры. Опьяненный победой, трибун схватил голову иерофантиды обеими руками, как добычу, и впился в ее губы бешеным поцелуем. Ошеломленная необычным ощущением, Альциона едва не лишилась чувств. Она покачнулась в объятиях Омбриция, голова ее запрокинулась назад, лицо стало бело, как мрамор, губы полураскрылись, испуганные глаза побелели. Она упала на мраморную скамью, оперлась локтями о стол и, закрыв лицо руками, прошептала:
— Что ты сделал, несчастный?.. Изида, Изида… быть может, я уже больше не твоя иерофантида?
— Больше, чем когда-либо, — воскликнул Омбриций с уверенностью победителя, — ты моя иерофантида! Завтра я пойду к Мемнону и потребую, чтобы он немедленно разрешил нам повенчаться.
Альциона подняла на него полные муки глаза.
— И ты думаешь, что он согласится?
Трибун закинул тогу на плечо, потом, простирая руку с победоносным жестом, проговорил:
— Я уверен! Отныне я один твой властелин… и он должен считаться с моим желанием.
Позади беседки послышались шаги. Альциона вздрогнула.
— Уходи, умоляю тебя! — прошептала она. — Это Мемнон!
— Прощай, и до завтра, — шепнул Омбриций, едва успев выбежать в калитку ксилоса.
Это был не Мемнон, а Гельвидия. Она увидела волнение молодой девушки, увидела на столе шкатулку из слоновой кости и коралловое ожерелье.
— Откуда у тебя эта прелесть? — спросила жена декуриона.
— Это свадебный подарок Омбриция, — с печальным вздохом ответила Альциона.
— Уже? — Гельвидия улыбнулась и покачала головой.
Альциона с рыданием упала в объятия своей покровительницы, которая, догадываясь о происходящей в душе буре, утешала ее нежными словами и долгими ласками.
Сильный своей победой и горя нетерпением поскорее стряхнуть свое иго, Омбриций на другой день вошел в храм Изиды. Он застал у Мемнона Гельвидия. Оба, казалось, ожидали его, так как не выразили никакого изумления при его появлении.
— Я бы хотел поговорить только с тобой, Мемнон, — сказал трибун.
— Мы с ним составляем одно, — ответил Мемнон. — Мы соединены узами братства, при котором не существует тайн и доверие беспредельно. Я хочу, чтобы Гельвидий присутствовал при нашем разговоре.
— Тем лучше, — сказал Омбриций с притворной уверенностью, плохо скрывающей его замешательство. — Ибо я надеюсь найти в благородном декурионе поддержку для моей просьбы.
— Говори свободно, — сказал Гельвидий.
— Вот уж три месяца, — начал трибун взволнованным голосом, выдававшим глухое раздражение, — я аккуратно посещаю твои уроки, Мемнон. Я восхищаюсь твоим красноречием и твоей мудростью. Чтобы внимать словам Гермеса, обильным неожиданностями и тревожным светом, я бросил свою прежнюю жизнь, я забыл все. Но сегодня меня охватывают сомнения, неизвестность, беспокойство. Я хочу знать, куда меня ведут, хочу знать цель всей этой сокровенной науки, награду стольких усилий… Я люблю Альциону… Она любит меня… Она сказала мне это три месяца тому назад, в саду Изиды. Теперь она любит меня еще сильнее. Я знаю это, у меня есть доказательства. Ни она, ни я, мы не можем больше ждать. Прежде чем продолжать мой искус, я требую… да, я требую, чтобы Альциона была немедленно повенчана со мной.
— Ты просишь невозможного, — спокойно ответил Гельвидий, желавший смягчить отказ Мемнона. — Одумайся и вспомни о твоем торжественном обещании. Ты не можешь нарушить его и требовать этого священного союза до возвращения из Элевсина раньше, чем выйдешь победителем из всех испытаний. Усилия, которые ты делал до сих пор, ничто по сравнению с теми, которые предстоят тебе для того, чтобы заслужить жену, подобную Альционе, человеческую лиру, звенящую от дыхания божества. Будь же терпелив и жди. Награда твоя превзойдет твои надежды настолько же, насколько сегодняшнее твое желание стоит ниже истинной любви.
— Какая награда? — взволнованно спросил Омбриций.
— Позволь мне сказать тебе, трибун Тита, чего мы ждем от тебя и какие цели мы преследуем. Мы хотим восстановить в этом развратном и подкупном мире благородную иерархию героических времен, создание истинно посвященных умов, венец человеческой семьи, через чье посредство истина проявляется среди людей. Эти посвященные, из коих многие остались неизвестными толпе и вечную работу коих мы продолжаем, суть мистические цари человечества, цари могущественные, отрешающиеся от власти и всегда готовые к самопожертвованию. Мы хотим установить в городах и народах святую иерархию души и ума, образующих в невидимом небе живую империю, образ которой должен отражать истинный народ. Мы каждому отводим надлежащее место. Свобода должна завоевываться постепенно восхождением по лестнице совершенства. Мы почитаем богов, космические силы и божественные души, мы призываем их имена, создаем их символы. Но превыше всего мы почитаем державного и неисповедимого Бога, от которого исходят творческие Гении и вся Природа. Каждый бог соответствует бесконечной силе, каждая душа — ступени сознания. Мы располагаем души по их божественным свойствам и образуем их цепь. Мы с одинаковым упорством боремся против единоличной тирании, основанной на гордости, и против тирании масс, основанной на зависти. Мы сражаемся с оружием в руках, когда это нужно, но мы сражаемся только для того, чтобы освобождать, а не для того, чтобы подавлять. Чтобы дать свободу нашим ученикам, мы требуем полного подчинения, обучения и выдержки. Мы берем учеников для того, чтобы создавать учителей.
— Что же делают эти ученики в жизни? Как применяется ваше учение?
— Учение есть не более, как трепетная оболочка истины, солнца, мечущего миллионы стрел, но очаг его находится в центре — это живой огонь и называется он — Любовь. Чтобы поднять народы, погрязшие в изнеженности и преступлении, нет более сильного рычага, чем избранные пары. Любовь их излучает истину, а дети их несут в мир чистую и сильную жизнь. Ты, Омбриций, будешь обладать величайшей силой, если подчинишься нашим правилам. Иерофантида будет твоим светильником. Случалось, в героические времена дорийской расы, что жрица Аполлона проникалась любовью к герою и отказывалась от объятий бога, сообщающего божественность, чтобы стать супругой героя. И тогда оба они посвящали себя героической жизни. Они вели одинаковую жизнь и принимали одинаковую смерть на военной колеснице или на костре. Вместе они принадлежали солнечному богу во всех своих действиях, они сами и их дети. Ты нашел такую супругу, Омбриций, и Мемнон откажется от своей любимой дочери, от своей иерофантиды, при условии, чтобы ты был верен нам!
— Да, — сказал иерофант торжественным и твердым голосом, — я откажусь от своей Альционы, если ты сделаешься достойным ее.
— Что же необходимо для этого? — спросил трибун.
— Ты должен принести клятву Изиды.
— Какую клятву?
Мемнон устремил на своего ученика острый, как иголка, взгляд; потом, после некоторого молчания, продолжал:
— Прежде всего ты должен отказаться от земной славы, затем посвятить себя служению Истине. Наконец, должен беспрекословно повиноваться учителю до окончательного посвящения.
Искренние слова Гельвидия несколько поколебали трибуна, но при суровых требованиях жреца он снова почувствовал раздражение и сказал, пожав плечами:
— Истина, говоришь ты? Как ее узнать? И где она?
— В тебе самом. До тех пор, пока ты не поклонишься царственному богу, исходящему из сосредоточенной души, до тех пор ты не узнаешь, что такое Истина и не созреешь для посвящения, дарующего высшую свободу.
— Повиноваться учителю, не значит быть свободным.
— Если бы твой учитель приказал тебе что-нибудь противное твоей совести, ты будешь прав, если не исполнишь его приказания, но мы никогда не делаем этого, потому что у нас самих есть невидимые и более могущественные учителя, которые следят за нами и вдохновляют, удерживают нас и, в случае надобности, наказывают. Мы никогда не требуем ничего от своих учеников ради нас самих. Если бы мы сделали это хотя бы один раз, мы сейчас же лишились бы всех своих сил, приобретенных столь дорогою ценой. Мы требуем временного подчинения ради совершенного освобождения. Свобода приобретается только через победу над самим собою и через преданное служение высшей Совокупности, Единому. Гельвидий и я, мы оба будем твоими охранителями и руководителями. Готов ли ты принести эту клятву?
— Готов ли ты? — повторил Гельвидий, беря за руку трибуна.
