Павел Северный - Ледяной смех
За столом рядом с Вассой Родионовной — ее матушка Клавдия Степановна, рядом с Красногоровым — Родион Кошечкин. Направо от хозяйки — сестры Калерия и Руфина, налево — Настенька Кокшарова. На столе не было бутылок с вином. Только перед прибором Кошечкина графин с водкой и две большие рюмки.
Васса Родионовна в накидке на беличьем меху. Широкий, умный лоб от переносья рассекли две четкие морщины. Она сидела прямо, будучи уверена, что любая ее поза и жест не могут кому-либо из сидящих за столом чем-то не понравиться. Уверена в этом была уже только потому, что в своем доме она хозяйка и вольна поступать как захочет.
Васса Родионовна наблюдала за всеми обедавшими и, особенно, за Настенькой, к которой с первого дня ее появления в доме воспылала нежностью.
Первое блюдо — суточные щи с ватрушками ели молча. Заметив, что Настенька ест без видимого удовольствия, Васса Родионовна обратилась к девушке:
— Настасья Владимировна, ешьте, голубушка. Аль нe по вкусу что? Ешьте. Глядеть на вас без жалости нельзя. Худенькая, грустная. Ну, будто совсем березка на болоте.
— Я ем с удовольствием, Васса Родионовна.
— Да разве с удовольствием так едят. Какое же это удовольствие, когда треска скул за ушами не слышно.
Обедавшие получили возможность нарушить молчание и засмеялись. Улыбнулась и Васса Родионовна, на секунду разгладились на лбу морщинки.
— Каля, ты хлеб смелей кусай. Щи без хлеба, что любовь без поцелуя.
— Я же ватрушку ем, Васса.
— А она тот же хлеб. Ты только смелей кусай.
— Любишь поучать.
— Ради пользы. Только ради нее поучаю всех, кто норовит шагать по обочине, опасаясь запылить ноги на жизненной тропе.
— Вассушка, позволь сказать? — спросил жену Красногоров.
— Обожди! До твоих новостей у самой есть что сказать родителям перед разлукой.
Кошечкин налил рюмку водки и только поднес к губам, как услышал:
— Батюшка!
Кошечкин, недовольно кашлянув, поставил рюмку на стол и огорченно оправдался:
— Доченька, я же только две выпил.
— Да господь с тобой. Разве я против? Неужели подумал, что смогу оговорить родного отца? О другом хотела сказать. Пей на здоровье.
— Говори.
— Вот выпьешь, тогда и скажу.
Кошечкин выпил налитую водку, закусив ломтиком семги.
— Спасибо, батюшка. И никогда не смей думать, что рюмки за тобой считаю. Господи! До чего все стали обидчивыми, а все из-за…
Васса Родионовна замолчала, решив, что не время при сестрах и гостье закончить мысль словами, которые им могут показаться грубыми. Но уже через минуту она вновь обратилась к отцу.
— Будь добр, батюшка, послушай меня внимательно и запомни. Если в сказанном что не понравится тебе или посчитаешь сказанное неправильным, меня не перебивай. Недовольство выскажешь сам себе в кошеве, когда, бог даст, отбудешь от наших ворот в путь-дорогу.
— Ладно, — буркнул Кошечкин.
— Так вот. В Иркутске ни в коем случае не заживайтесь. Если муженек Агнии начнет с отъездом свою линию гнуть, ты смело забирай ее с ребятами и двигайся дальше. Из Иркутска до Харбина лучше поездом, но в чешском эшелоне. Есть недобрые вести, что в Чите офицерье атамана Семенова лазит по пассажирским поездам и у хороших людей облегчает карманы. Чехам сунешь золотишка, и все будет в шляпе.
— Ладно, — вновь буркнул Кошечкин.
— Батюшка, ты молча соглашайся, потому не о пустяках говорю. Главное, никаким разговорам не верь. Самому Колчаку на слово не верь, что нет надобности опасаться в Сибири власти большевиков.
Власть эта теперь, при настоящих обстоятельствах, неминуема. И сколько бы нас ни утешали побасенками, красные в Красноярске будут и дальше его будут.
Теперь пойдет разговор о Харбине. Город он, можно сказать, совсем русский, хоть и находится на китайской земле. В Харбине, батюшка, нам придется жизнь налаживать. В твои дела нос не сую. Сам знаешь, на какую пуговицу застегиваться. Но моими делами о приобретении лесных концессий все же займись. Помнишь, Никанор, воротясь из Харбина, говорил о концессиях Ковальского?
— Обязательно помню.
— Будь добр, навести его. Познакомься. Он из себя барин. Человек с гонором, как любой шляхтич. Но тебя ли, батюшка, учить, как с людьми обходиться. Ты, если захочешь, любого к себе расположишь. Он был богат, но люди помогли подскользнуться. Вот у меня и завелась мысль помочь ему на ноги встать, чтобы самой уверенней по китайской земельке шагать. На досуге заведи знакомство с концессионерами Поповыми. У них дела тоже в женских руках. Кроме того, они русские, а с любым русским можно сговориться. Никанор знаком с ними. Говорили мне, даже одинова в их доме обедал. А теперь, батюшка, не сердись, что один совет дам.
— Говори.
— Упаси тебя господь от каких-либо дел с братьями Скидельскими. Прошу, не связывайся с ними. А самое главное, заведи знакомство с генералом Хорватом, и уж для него ничего не жалей, потому он нам пригодится. По расходам для Хорвата я с тобой в пай иду. Теперь о Миканоре. Люблю брата. Но ты с него, батюшка, глаз не спускай. Слышала от дельных людей: смазливых бабенок всяких мастей у него тьма-тьмущая. А главное, в обращении с мужским сословием они больно нахальные.
— Брат твой — не малолеток.
— Но все одно мужик. Шлея иной раз и ему под хвост может попасть, а тогда от греха придется откупаться да и недешево. Чего это вы его до сих пор не женили? Ну, ладно, о главном сказала.
Теперь о вас самих. Дом в Харбине покупайте просторный. Все вместе станем жить, потому чужбина. Матушку берегите, как зеницу ока. Об этом и вас, сестры, прошу. Потому наша матушка, она матушка и есть. Сами знаете, какая она душевная.
Девушка в сиреневом платье с кружевным передником, шмыгая носом, подала на стол блюдо с жареным. Васса Родионовна, сочувственно взглянула на нее.
— Желе пусть Марья подаст. Сама напейся горяченного чая с малиной и на печь. Второй день, шмыгая, бродишь. Не бережешь здоровье.
— Дак, я…
— Помолчи! Почему позавчера в одном платье в собор за лампадным маслом бегала?
— Дак, я…
— Все! Ступай! Малины в чай не жалей, с потом из тебя жизнь не вытечет. Ступай!
Девушка ушла.
— Круглая сиротка. Решила взять ее с собой, Настасья Владимировна. Со мной и на чужбине не пропадет. Вот каким боком без царя нам все оборачивается: не тем боком, возле которого, пригревшись, привыкли дышать. Конечно, после драки нечего кулаками размахивать. Не на нашей стороне военное счастье, потому все дельные генералы у большевиков, а у нас…
Васса Родионовна, махнув рукой, продолжала:
— Все наши генералы, кои возле Колчака, мне, прямо должна сказать, не по душе.
Разговаривая, Васса Родионовна разложила по тарелкам куски тушенных в сметане рябчиков. Кошечкин сиросил дочь:
— Зинаида, покинув Новониколаевск, заезжала к тебе?
— Осчастливила. Зинка хоть и сестра мне, но безо всякого женского характера. Во всем за штаны муженька держится, как дитя несмышленое. А это до добра не доведет.
— Что правильно, то правильно. Не твой у нее характер. Сами когда тронетесь?
— Как только вагоны с вещами отправим. Но не раньше как через неделю.
— Как же вагоны достали?
— Чешский начальник Сыровый помог, ну, конечно, не за спасибо.
— Сколько вагонов?
— Два целиком нашим добром загрузили, а вещи, кои в них не вошли, по разным вагонам в чешском эшелоне рассовали.
— С тобой, Васса, можно жить как в раю.
— А иначе нельзя, батюшка. Сами все наживали, вот и жалко бросать. Дом-то какой оставляем.
— Может, воротимся?
— Только во сне, батюшка. Только во сне. У большевиков хватка — дельнее купеческой. Помог бы господь вагоны отправить.
— Могу обрадовать, женушка. Ушли седни раненько поутру наши вагоны.
Васса Родионовна от неожиданно услышанной от мужа новости выронила из руки вилку. Не сводя глаз с мужа, перекрестилась.
— Подойди ко мне, Вовочка, я тебя расцелую.
Красногоров подошел к жене. Они расцеловались.
— Что же ты про такую новость так долго молчал?
— Я давно хотел сказать, но ты велела подождать.
— Верно. Не почувствовала, что дельное скажешь. Ну, садись, а то жаркое простынет.
Красногоров, довольный, сел на свое место и, налив в рюмку водки, выпил.
— Да верно ли, что ушли вагоны? Уж больно большая радость. Обидно, если…
— Успокойся, женушка. Своими глазами видел, как эшелон с ними ушел.
Васса Родионовна, улыбаясь, перекрестилась вторично.
— Может, еще что скажешь?
— Если дозволишь. Знаешь, Колчак на днях затребовал с фронта Третий Особый полк.
— Помню, говорил про это.
— Так вот, командира этого полка он назначил комендантом станции.
— Вот и хорошо. Тот комендант был хапуга, без совести.
— Новый комендант вчера такой ход сделал. Отнял у чехов шестьдесят теплушек.
