Айбек - Навои
Ученый вошел в комнату. В переднем углу, на покрытой китайским шелком подушке восседал Маджд-ад-дин Мухаммед в облачении везира. Словно надменный ишан, принимающий послушника, Мадж-ад-дин, не глядя на Султанмурада, протянул ему руку. Султанмурад, испросив разрешения, сел подальше, у стены. В комнате было так много красивых вещей, что даже у нашего ученого, который не придавал значения богатству и внешнему блеску, загорелись глаза. «Здесь не хватает только золотого престола», — подумал он.
Так как Маджд-ад-дин не начинал разговора, Султанмурад извинился, что пришел не вовремя и, может быть, обеспокоил благословенное сердце высокого господина. Везир, перебирая крупные жемчужные четки, с обычным высокомерием бросил:
— Изложите ваше дело.
Султанмурад заговорил о том, что некоторые люди распространяют порочащие его слухи, что все эти разговоры — бессмысленная клевета, что между ним и клеветниками нет ни соперничества, ни вражды.
— Какое это имеет отношение к нам? — насмешливо сказал Маджд-ад-дин. — Один лишь бог без греха. Раз про вас ходят такие разговоры, этому, наверное, должна быть причина. А подумали вы хоть раз о том, какие мысли вы внушаете вашим питомцам?
Султанмурад теперь уж не сомневался, что опасения его друга были вполне основательны. Однако он решил высказать всю правду:
— Высокий господин, — сказал он, я не хочу пасть напрасной жертвой невежественных людей. Если те мысли, которые я внушаю своим питомцам, возбуждают в вас сомнения, то мое положение, очевидно, опасно. Я призываю вас к справедливости. От справедливости зависит процветание народа, ею же измеряется степень совершенства человека.
Затем Султанмурад подробно рассказал, какими предметами ему уже много лет приходится заниматься, какие науки он преподает, сколько великих ученых Греции, Арабистана и Ирана посвятили этим наукам свою драгоценную жизнь, наконец, не в силах сдержать гнева, он вскричал:
— Всевозможные шихаб-ад-дины — это воплощение невежества, не что иное, как вредные насекомые, подтачивающие корни дерева науки. Жаль, очень жаль, что эти люди множатся и приобретают силу. Они наполняют своим ядом золотые чаши и подносят их другим, говоря, что это мед. Но истина бессмертна. Преступники, подобные Шихаб-ад-дину, предстанут перед потомством посрамленными и опозоренными.
Маджд-ад-дин побледнел. В глазах его появилось недоброе выражение. Поглаживая свою черную с проседью бороду, он устремил глаза на четки. Султанмурад внутренне ликовал, что его слова сильно задели везира.
— Господин, вам следовало бы помнить, где и перед кем вы находитесь, — гневно сказал он.
— Мне кажется, я не вышел из пределов вежливости, — ответил Султанмурад, слегка наклоняя голову
— Вражда и недовольство между нашими уважаемыми учеными и образованными людьми — чрезвычайно печальное явление, — продолжал Маджд-ад-дин беспристрастным тоном. — Его следует устранить. Я должен предупредить вас об одном: в стране ислама, в государстве, где правит защитник нашей веры, безупречный мусульманин: — наш падишах, — тому, кто следует учениям магов и идолопоклонников, не будет пощады. Никогда! Горе тем, кто не усвоил этой истины! Рекомендую вам больше заниматься богословскими науками.
Маджд-ад-дин отвернулся и сделал рукой жест, означающий: «разговор окончен!»
Султанмурад горел желанием прибить к земле доводами рассудка надменного везира, сославшись на великих ученых вроде Ибн-Сины, Фараби и Афлатуна, но то было невозможно. «Во всяком деле необходима умеренность и осмотрительность» — подумал он и с чинным поклоном направился к двери.
На круглой площадке перед домом Султанмурад увидел Абу-з-зия и еще нескольких знаменитых гератских богачей, которые ожидали приема. Купцы, одетые в дорогие китайские и египетские ткани, насмешливо и злобно посмотрели на Султанмурада и многозначительно переглянулись. Они, должно быть, подумали: «Вот какой жадный этот нищий мулла! Выпрашивая подачку, он сунулся даже в эти высокие чертоги». Султанмурад прошел мимо, высоко подняв голову.
Влажная прохлада весеннего вечера охватила грудь ученого. Он запахнул полы пестрого полушелкового халата.
Из большого цветника, разбитого перед домом, вели две широкие аллеи, которые терялись в саду; извилистые, как змеиный след, тропинки расходились от них во все стороны.
Занятый разговором с Туганбеком, Султанмурад не запомнил как следует направления, по которому шел. Он наугад повернул налево. Вдали, среди деревьев, виднелись наружные ворота и снующие нукеры. Внезапно на тропинке, пересекавшей аллею, показался Шихаб-ад-дин в большой чалме и ярком халате. Султанмурад хотел было ограничиться приветствием пройти мимо, но Шихаб-ад-дин мягко положил ему руку на плечо:
— Господин ученый, вероятно, пришел сюда с какой-нибудь просьбой. Не сообщите ли вашему покорному слуге, в чем она состоит? — любезно спросил.
«Избавился от волка — встретил лису», — подумал Султанмурад.
Хотя он был убежден, что Шихаб-ад-дин догадывается о цели его прихода, он, считая неудобным пререкаться здесь со своим врагом, сказал:
— У меня было небольшое дело…
Взглянув в расстроенное лицо Султанмурада, Шихаб-ад-дин подумал, что простодушный ученый смертельно напуган грубым обращением Маджд-ад-дина.
— Со всяким заявлением и жалобой при любом затруднении и беспокойстве обращайтесь прямо к вашему покорному слуге, — покровительственно сказал он. — Слава аллаху, господин великий везир со мной близок, и моя просьба никогда не останется тщетной.
Султанмурада передернуло.
— Благодарю вас за сочувствие, — сказал он. — Если я пожелаю, то могу довести мою просьбу и до самого султана.
Шихаб-ад-дин переменил разговор и стал жаловаться на сырость. Затем он провел руками по густой седеющей бороде и сказал:
— Очень уж горячий вы человек, брат мой. Идемте-ка сюда, идемте. — И он насильно повел за собой Султанмурада.
Они сели на краю летнего айвана. Солнце утопал в огненном море вечерней зари. Его мягкие прозрачные лучи придавали все новые и новые оттенки цветущему саду. Султанмурад опершись рукой о подбородок, молча любовался пейзажем. Шихаб-ад-дин слегка подтолкнул его:
— Настоящий рай, правда? Благость аллаха беспредельна. Если пошлет судьба, нам тоже достанется маленький, но пышный красивый сад.
— Господин, я не завидую, я наслаждаюсь, — сказал Султанмурад, отворачиваясь.
— Конечно, конечно! Да сгинет зависть!.
— Какое у вас ко мне дело? Может быть, скажете? Шихаб-ад-дин снова Положил руку на плечо Султанмурада и, принужденно улыбаясь, сказал:
— У вас в сердце затаена маленькая обида на вашего покорного слугу. Вы ничем этого не показали, но я с некоторых пор вижу это оком разума. Или я ошибаюсь?
— Нет, это правда и, должно быть, не без причины.
— Совершенно напрасно! Пусть в вашем сердце не будет на этот счет ни пылинки сомнения, брат мой. В наше время есть такие люди, которые занимаются только тем, что нарушают приязнь между друзьями. Никогда не слушайте таких людей. Хорошо?
— Господин! Я всегда могу отличить правду от лжи.
— А разве сатана не ввел в обман самого отца нашего Адама? — убеждающим тоном сказал Шихаб-ад-дин.
Султанмурад промолчал. Перемена в отношении к нему Шихаб-ад-дина была для него совершенно неожиданной. Султанмурад подумал, что в черной душе Шихаб-ад-дина еще сохранилась искра справедливости и что, признав свою вину, он решил обуздать свою неприязнь к нему.
Шихаб-ад-дин похвалил способности Султанмурада и заговорил о том, что может попросить для него награду от Маджд-ад-дина. Султанмурад решительно заявил, что доволен своим положением и не нуждается в наградах. Шихаб-ад-дин, коснувшись его аскетических привычек, дружески побранил Султанмурада. Заметив нетерпение молодого человека, он ударил его по колену и сказал:
— Посидите еще немножко? -
Затем Шихаб-ад-дин завел разговор о том, что цель его жизни — написать ценную научную книгу, что он уже десять лет втайне от всех читает и изучает различные сочинения.
— Прекрасное намерение. Пишите, господин, — сказал Султанмурад, улыбаясь. — Это самое достойное для ученого дело. Ведь книги собирают жемчужины человеческой мысли и передают их потомству. Мы с вам превратимся в горсть праха, а книги, словно памятник из железа и камня, сохранятся навеки.
— Однако, брат мой, — сказал Шихаб-ад-дин, — этому препятствует одно обстоятельство, и поэтому у меня на сердце темно, как ночью.
— Хорошим намерениям и великим целям не может воспрепятствовать ничто, господин.
— Говорить легко, но устранить препятствие невозможно. У вашего покорного слуги и сегодня много должностей, а завтра-послезавтра у него, вероятно, возникнут еще новые обязанности. Возражать великому везиру, разумеется, невозможно. Похоже, что жизнь пройдет, а мои произведения так и не порадуют вселенную.
