Вера Мутафчиева - Дело султана Джема
Порода – вот что было в Пруисе! Он стоял, точно арабский скакун меж изнуренных кляч, приковав к себе все взгляды. Регентша чуть на заставила меня покатиться со смеху. Она рассматривала гостя с откровенной алчностью – такой взгляд бывает у женщин, когда времени, чтобы грешить, остается мало, – смесь желания, восхищения и неприязни.
Вечером – после того, как гости отдохнули, – я присутствовал при чисто восточном зрелище: Пруис вручал дары, присланные королем Матиашем. Спектакль был разыгран частично под открытым небом – венгры вывели предназначенных в подарок коней. Кони были трех мастей, и каждой масти по двадцать пять голов. Остальные подношения явно предугадывали склонность мадам де Боже к бескрайней роскоши. Одни из другим были внесены в залу ящики с посудой из тончайшего фарфора; златотканая одежда; украшения, осыпанные столькими драгоценными каменьями, что было больно глазам. И под конец в качестве апофеоза – золотая (либо же покрытая толстым слоем позолоты) спальня.
Я находил едва ли не комичным все это великолепие; оно словно предназначалось Аттиле или Тамерлану, Однако французский двор, и прежде всего регентша, были иного мнения. Я видел, что щедрость короля Матиаша потрясла ее, особенно в сочетании с исключительным обаянием его посланца. Мадам де Божё так расчувствовалась, проявила в свою очередь такую расточительность в пирах, танцах и увеселениях, что я понял: следует действовать без отлагательств, каждая минута, проведенная Пруисом в Ансени, для нас чистый проигрыш.
На третье утро после прибытия я тайно послал гонца к брату Д’Обюссону. В своем письме я настаивал, чтобы к Джему немедля были направлены двое его людей – разумеется, самых надежных, – дабы подготовить его к тому плану, какой мы давно обдумывали. С другой стороны, следовало отправить в Венецию нашего человека, который бы предупредил республику о том, что Джем, по всей вероятности, перейдет к королю Матиашу. Нам были известны намерения Венеции, ее тесные связи с Баязидом – она сделает все, чтобы помешать Матиашу Корвину. Хоть и против воли, она в этом случае будет действовать в пользу Папства.
Исполнив свой долг, я в преотличном настроении наблюдал за дальнейшими усилиями Пруиса. Он был неисчерпаем. Пруис пустил в ход все свои таланты и обаяние, чтобы покорить Францию. Его красноречие подкупало любого собеседника, его обширные познания, богатство и щедрость заставляли двор видеть в Венгрии невиданно развитую, процветающую страну. Для достижения желанной цели Пруис не жалел ни средств, ни себя самого.
Странно, что он не добился успеха в первые же десять дней: королевский Совет благосклонно выслушивал его увещания и принимал его дары, но медлил с ответом. Причина заключалась в следующем: втянутые в войну с Англией, французы страшились Священной Римской империи – иными словами, Германии. Как всегда, обстоятельства там были смутны, самые разнообразные течения противостояли друг другу, а претендент на престол, эрцгерцог Максимилиан, будучи злейшим врагом Франции, уже теперь, в качестве владетеля Фландрии, каждодневно пакостил ей.
Словом, двор искал за пределами Германии силу, которая угрожала бы ей с тыла, покуда сама Франция уладит свои дела с британцами. Такой силой и являлась Венгрия. Какую выгоду извлек бы для себя король Франции, уступи он Джема Венгрии? В самом деле, союз между Францией и Венгрией стал бы тогда не только возможен, но и реален. Однако, заполучив Джема, Корвин тотчас ринется в войну с Турцией, оставив в покое немцев, и Франция окажется меж двух огней. Если же королевский Совет не отдаст Джема, это повлечет за собой окончательный разрыв с Венгрией. Таким образом, французский двор делал то единственное, что отвечало его интересам, – он медлил. А тем временем – целых полгода – Янош Пруис растрачивал золото и чары в Ансени, Париже и снова в Ансени, сгорал от нетерпения, а позже и от ярости, расточая улыбки регентше и ее любовнику, худосочному королю и его министрам. Со мной он обходился неизменно любезно, словно паши общие неудачи в деле Джема сроднили нас.
Впрочем, начиная с августа 1487 года нас при французском дворе стало уже не двое, а трое – явился третий, посланец Венеции. В Ансени мы смотрели на него как на парвеню, он вступил в наше состязание позже и не мог участвовать в игре на равных. Но оба мы чувствовали, что преимущества на его стороне: из нас троих только он один не желал заполучить Джема для своего повелителя и настойчиво убеждал королевский Совет оставить его во Франции.
С начала сентября мы с Пруисом пребывали в убеждении, что так оно и произойдет. В отношении к нам Совета стал проглядывать холод, регентша уже не бросала на Пруиса голодных взглядов, адмирал же сдержанно попрощался с нами и отправился в Бретань на поле брани – там, изволите ли видеть, ощутили острую необходимость в его присутствии. Я заметил, что теперь наконец и Пруис потерял терпение; епископ Вараждинский начал избегать охоты и прогулки, выглядел в обществе уже далеко не таким лучезарно обаятельным, как прежде, а по некоторым его намекам мы поняли, что Венгрия будет стремиться к союзу с Германией.
Никто не имел права быть в обиде ни на него, ни – тем более – на короля Матиаша, который в сентябре приказал своему посольству двинуться в обратный путь. Самая крупная и самая дорогостоящая попытка Венгрии завладеть Джемом завершилась неудачен. Вопреки приказу Пруис предпринял еще одну попытку, совсем отчаянную. Он выступил перед королевским Советом и в речи, искусству которой мог бы позавидовать сам Цицерон, изложил последствия французской близорукости: она развяжет руки Баязиду для победоносных воин в Италии и Центральной Европе, нанесет тяжелый удар торговле с Левантом и поставит Европу лицом к лицу пред ужасом нового нашествия Аттилы.
Дело не только в ораторском искусстве – речь Пруиса дышала искренней убежденностью, пророческим жаром, заставившим содрогнуться даже меня, его противника. Поэтому меня озадачила одна короткая реплика – ее бросил архиепископ Бордоский, брат адмирала де Гравиля.
– Не следует забывать, ваше преосвященство, что Аттила был остановлен именно во Франции.
– Оттого, что он истощил свои силы во время весьма долгого пути, брат мой, – не дал себя смутить Пруис.
– Как истощит их и султан Баязид.
У наглости тоже должен быть какой-то предел, вы не находите? Отказывая Восточной Европе в спасении, французы могли бы делать это хотя бы с большей изысканностью. Зачем подчеркивают они, что именно Франция всегда была несколько в стороне от варварских нашествий? Зачем выказывают, что их ничуть не заботят злосчастья Восточной Европы?
В те минуты я убедился, что не только сияющее благорасположение может излучать Янош Пруис. Он воспринял слова архиепископа так же, как воспринял бы их любой крестьянин, у которого пожгли посевы и родной дом, как любой солдат, искалеченный в сражении с турками. Жестокая ненависть исказила лицо, красотой которого я всегда восхищался, и ударом хлыста прозвучал ответ:
– Если бы вы, ваше высокопреосвященство, были поставлены на колени неприятелем, трижды превосходящим вас силою, то, вероятно, припомнили бы первую христианскую заповедь: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Дабы вымолить себе помощь.
– Мы не можем припомнить, ваше преосвященство, – быстро отпарировал архиепископ, – чтобы кто-нибудь оказал помощь нашей земле, когда мы отстаивали ее от сарацин. А были они, сдается мне, врагом не менее грозным.
Было яснее ясного: мы могли не опасаться более союза между Францией и Венгрией, даже сносных взаимоотношений между ними. Король Матиаш не простит подобного глумления над собой.
Янош Пруис покинул Ансени в первые дни октября. Французский двор снабдил его дарами (обошлись они едва ли в три сотни серебряных марок, тогда как Корвин истратил на свое посольство сто тысяч золотом). И снова через Лион и Милан (чтобы отвезти Бьянку на ее новую родину) Пруис покинул Запад.
Я, содействовавший провалу его миссии, радовавшийся этому провалу, испытывал смутное чувство вины, совсем как тогда, когда брат Д'Обюссон сообщил мне, что взял деньги у матери Джема. Несметные деньги и несчетные упования страждущих привлекли мы с великой для себя выгодой ценою заточения еще более страждущего. Вероятно, реже всего вспоминают о божьем возмездии божьи служители, однако в ту пору меня все же терзал страх.
Я рассчитывал отбыть сразу вслед за Пруисом – с его провалом моя миссия завершалась. Но письмо брата Д'Обюссона задержало меня еще на полгода в Париже. По многим причинам настаивал магистр, чтобы я остался там; он верил, что я столь же успешно преодолею и последующие трудности.
Прежде всего мне следовало продолжать наблюдение за послом Венеции: коль скоро союз с Венгрией не состоялся, Венеция должна была переменить тактику. Помимо того, Д'Обюссон сообщал, что Джем уже искал союза с противниками де Гравиля (герцогом Бурбонским и его окружением); мне следовало соображаться и с этими попытками. Наконец, брат Д'Обюссон поручил мне способствовать переговорам между Францией и Папством. Им предстояло в скором времени начаться. По сведениям магистра, Иннокентий VIII уже направил своих легатов в Париж.
