Николай Равич - Две столицы
Фёдор Фёдорович Ушаков весьма походил на Суворова, у них было много общего в судьбе, характере и взглядах. Он родился в деревне отца — мелкопоместного дворянина Ярославской губернии — и детство провёл с деревенскими детьми, его дядькой-наставником был отставной петровский моряк-канонир Ефим.
В шестнадцать лет широкоплечий, крепкий, чрезвычайно выносливый, ловкий и в то же время крайне застенчивый и вспыльчивый, юноша был доставлен в Петербург и сдан в Морской кадетский корпус. Это было учебное заведение, целиком сохранившее петровские традиции. Наряду с специальными и общеобразовательными предметами в корпусе больше всего уделялось внимание «ученью пушками, памятуя, что вся оборона на артиллерии зависит». От воспитанников требовалось абсолютное бесстрашие: «не стрелять по неприятелю прежде надлежащей дистанции — на пистолетный выстрел». Под страхом «потеряния живота и отнятия чина с отдачей на галеры» требовалось «не стрелять из пушек по неприятелю, ежели они столь близко придут, чтоб можно было абордажом вред чинить». Воспитанники корпуса обязаны были ежегодно плавать матросами на практической эскадре. Ушаков учился упорно, много читал и в 1766 году после пятилетнего обучения одним из первых окончил корпус, получив чин мичмана. Он плавал в Балтийском море, потом был переведён в Азовскую флотилию и участвовал в первой турецкой войне 1768–1774 годов, затем снова был возвращён в Балтийский флот. Ушаков командовал императорской яхтой «Штандарт», руководил строительством новых кораблей, проводил опыт плавания судов с металлической обшивкой вместо деревянной, которая требовала постоянной очистки и утяжеляла корабли. После семи с лишним лет службы в Балтийском море, уже в качестве капитана второго ранга, он был опять направлен в Черноморский флот.
К этому времени Ушаков выработал те новые принципы флотоводческого искусства, которые сделали русский флот под его водительством непобедимым. Как и Суворов, он не проиграл за всю свою жизнь ни одного сражения; прослужив во флоте сорок четыре года, Ушаков провёл на море сорок кампаний.
Как и Суворов, адмирал обладал многими странностями в характере: был застенчив, вспыльчив, крайне прост в своём обиходе и избегал женщин. В те времена во флоте существовало непререкаемое правило, по которому матросу запрещалось мыслить и во всех случаях он обязан был молчать. В приказе по Черноморскому флоту контр-адмирала Мордвинова говорилось: «Голос принадлежит только офицеру, дудка унтер-офицерам, а матросам ничего не должно иметь как руки. Матрос не должен осмеливаться сказывать, что должно делать, если какая верёвка не отдана, то должен офицер приказать, и когда что упущено, то он виноват. Пусть ломается и рвётся — матрос должен молчать. Сие правило, — заключает Мордвинов, — столь свято утверждено всеми благоучреждёнными войсками, что ничего так строго не наказывается, как несоблюдение оного».
Ушаков, подобно Суворову, считал, что «матрос должен понимать свой манёвр, и чем более о нём печётся офицер, тем лучший из него будет воин». Он постоянно заботился о быте матросов, строжайше следил за их питанием и здоровьем, для чего изучил медицину. Во время чумы в Черноморском флоте матросы экипажей Ушакова не пострадали от эпидемии.
Ушаков не любил парадов и всякой внешней красивости во флоте, но основой воспитания моряков считал боевую практику и «тщательное обучение всем эволюциям». Суворовский принцип «тяжело в учении — легко в бою» был и его принципом. Наконец, он совершенно отвергал старую линейную тактику и признавал только активные и наступательные действия. Обычно во всех сражениях он нападал на флагманский корабль противника, ломал весь строй вражеских кораблей и уничтожал их поодиночке.
Когда Потёмкин убедился в бездарности и трусости командующего Черноморским флотом контр-адмирала Войновича, то назначил Ушакова командующим его авангардом. Ушаков разбил турецкий флот при Фидонизи. Потёмкин, уверившись в правильности своего выбора, в 1790 году поручил ему начальство над всем Черноморским флотом. Ушаков, подняв свой флаг на корабле «Святой Александр», отправился с флотом к берегам Анатолии, бомбардировал Синоп и истребил более двадцати шести неприятельских судов, затем отразил от Керченского пролива турецкий флот, а у Гаджибея разбил его. В феврале 1791 года, уезжая в Петербург, Потёмкин в секретном письме писал Ушакову: «Поручаю Вашему превосходительству устремить все Ваши силы и способы к скорейшему приготовлению флота. Я благонадёжен на усердие Ваше к службе, что всё будет исправлено в скорости». А в мае 1791 года, понимая, что ускорить заключение мира может только уничтожение турецкого флота, светлейший уже писал Ушакову: «Считая флот готовым к выходу в море, я сам предписываю тотчас Вам выступить по прошествии весенних штормов. Направьте плавание к румелийским берегам и, если где найдёте неприятеля, атакуйте… Я Вам препоручаю искать неприятеля, где он в Чёрном море случится, и господствовать на Чёрном море, чтобы наши берега были им неприкосновенны…»
К этому времени Ушаков вполне подготовил флот к выходу в море: он насчитывал пятьдесят четыре военных судна, из них шестнадцать линейных кораблей.
Весна 1791 года была удивительно короткой. Казалось, ещё вчера шёл холодный проливной дождь, свистел ветер, бушевало не переставая море, грозными серо-свинцовыми волнами с силой ударяя в прибрежные скалы, а сегодня празднично сияло крымское солнце, зеленели сады, вдали до самого горизонта спокойно синела морская гладь.
Фёдор Фёдорович Ушаков перебрался на флагманский восьмидесятипушечный корабль «Рождество Христово» — самый лучший и быстроходный во всём флоте. Было время после подъёма утреннего флага. Капитан-бригадир Семён Афанасьевич Пустошкин, когда-то однокашник Ушакова, а теперь один из его сподвижников, поднялся по спущенному для него трапу, прошёл по сияющей чистотой палубе и спустился вниз по лестнице, устланной красной бархатной дорожкой. У дверей адмиральской каюты он безотчётным движением оправил мундир и осторожно постучал.
— Войдите! — раздался раскатистый сильный голос, казалось, прозвучавший не за дверью, а где-то рядом.
Адмиральская каюта, большая и очень светлая, была отделана палисандровым деревом. Стены её были покрыты хорошо выполненными картами берегов Чёрного и Средиземного морей. Между картами висели два портрета — Петра Первого и Екатерины Второй. Сорокашестилетний адмирал сидел за большим секретером около иллюминатора и писал. Широкоплечий, высокий, с чрезвычайно приятным, открытым мужественным лицом и голубыми глазами, он производил впечатление человека большой силы.
— Садитесь, Семён Афанасьевич, я вас слушаю…
— Вчера возвратился из крейсерства капитан Голенкин. Захвачено три транспортных турецких судна, шедших в Анапу с солдатами и продовольствием. На одном из них находился юзбаши[85] с именным фирманом[86] Селима Третьего крымскому хану, находящемуся в Анапе… Не угодно ли будет вашему превосходительству лично допросить юзбаши…
Ушаков задумался.
— Хорошо… Однако прежде я хочу прочитать вам письмо от его сиятельства, главнокомандующего князя Репнина.
Адмирал взял пакет с пятью красными печатями, вынул оттуда бумагу.
— «После акции, предпринятой послом нашим в Лондоне Семёном Романовичем Воронцовым, и по сведениям, из Стамбула пришедшим, по настоящему обороту политических дел уповательно английский флот ни в Балтийское, ни в Чёрное море не будет. Итак, Вам остаётся управляться только с одним турецким, с которым, надеюсь, Вы скоро разделаетесь, и с тою же славою, которую Вы уже себе приобрели…» Так вот, Семён Афанасьевич, у турок одна надежда осталась — на флот. Ежели оный мы разобьём, они вынуждены будут заключить мир. Нынешняя кампания будет решающей…
Ушаков зашагал по каюте, что-то обдумывая, потом резко повернулся:
— А теперь позовите юзбаши…
Юзбаши оказался толстым красноносым турком в феске, куцем мундире, белых шароварах и золотых туфлях с загнутыми носами. Его сопровождал грек-переводчик — маленький юркий человечек с бегающими глазами, у которого за широким цветным поясом торчали пистолет и большой кривой нож.
Правительство Екатерины старалось поднять восстание против турок в Греции и Архипелаге, рассылая туда многочисленные манифесты. В апреле 1789 года удалось из соединённых корсарских греческих судов составить эскадру, которая блокировала Константинополь. Турецкая столица стала испытывать недостаток в продовольствии. Султан не решался выделить значительное количество судов для борьбы с корсарами, опасаясь русского Черноморского флота. Спасали турок французы, доставляя на своих коммерческих судах хлеб в столицу. «Столица турецкая от недостатка хлеба была бы в крайности, если бы французы не усердствовали им возить на своих судах под французским флагом, турецкие транспорты не смеют казаться», — писал Потёмкин Екатерине в июле 1789 года.
