Валентин Пикуль - Каждому свое
Перед отъездом Шувалова женщина плакала:
– Умоляю – не покидайте меня. Я окружена врагами, вокруг какие-то козни… я ничего не знаю в этой жизни, меня все грабят, унижают, бесчестят. Этот Нейперг… умоляю!
Ну, а что мог ответить ей Шувалов?
– К сожалению, у меня приказ: надо ехать…
Шувалова сопровождал фельдъегерь Семен Кулеваев – происхождения мужицкого, бывший курьер, человек семейный.
– Где ж это видано, чтобы жена за мужем не ехала? Да у нас в деревне такую курвищу любая курица залягала бы.
Фонтенбло приближалось. Шувалов ответил:
– Помолчи, Сева, что ты понимаешь? Бедную девочку, ее привезли в Париж как овцу на заклание. За что осуждать ее? Чем она виновата, что явилась жертвой коварства Меттерниха и Шварценберга? Давай лучше пожалеем ее…
Дорога была наезженная, кони бежали хорошо.
* * *Даже солдаты понимали вздорность маневров Наполеона. Здравый смысл диктовал: защищать Париж надо не вдали от Парижа, а как можно ближе к Парижу, но император, пребывая в мире расплывчатых иллюзий, уже не имел здравого смысла. «Если я погибну, – говорил он, – под развалинами моего трона погибнут и все…» Император был извещен о разладах, военных и политических, между Веною и Петербургом, отчего и питал надежды на развал коалиции. Его малость отрезвил приезд из Шантильона маркиза Армана Коленкура (он же и герцог Винченцский). Коленкур не стал щадить императора и честно сказал, что никто не желает мира с Францией, пока он, император, не отречется от престола. Наполеон испытал страх. Но еще больший страх угнетал маршалов.
– Не надоело еще таскаться по дорогам и таскать за собою нас? – бурчал Ней. – Если ему желательно погибнуть, так пусть удавится, только бы оставил Францию в покое…
Никакого почтения к своему суверену маршалы давно не испытывали. Бертье говорил: «Присмотритесь… он уже сумасшедший!» Стало известно, что Мармон и Мортье разбиты русскими при Фер-Шампенуазе – на подступах к Парижу.
– Что же нам делать? – тускло спрашивал Наполеон.
– Заключать мир, – отвечал Бертье.
Наполеон машинально перебрал на столе бумаги:
– Да, да… мир? Но когда я произношу это слово, мне уже никто не верит… Я прикажу играть «Марсельезу»! Я верну Францию к временам революции, я верну ей те лозунги, что забыты… я отворю тюрьмы… свобода, равенство, братство!
– Он уже бредит, – говорил Бертье маршалам.
Наконец, сознание Наполеона обрело прежнюю ясность: Париж – центр общественной мысли Франции, а Франция со времен революции привыкла думать «головою» Парижа, сдать Париж – потерять Францию, потерять все… Он принял решение:
– Через Фонтенбло – всей армией – на Париж!
Без отдыха, без сна, без пищи армию гнали форсированным маршем вдоль левого берега Сены. Люди с лошадьми падали в грязь, изможденные усталостью, юные конскрипты плакали, пушки кидали с мостов в реки, взрывали зарядные фуры, под проливными дождями – вперед… 30 марта гвардия тоже выдохлась и полегла на землю. Наполеон призывал:
– Вставайте! Осталось совсем немного.
– Иди сам, – отвечали ему бесстрашные «ворчуны»…
На почтовой станции запрягли в коляску свежих лошадей. «Кого взять с собою?» Наполеон окликнул двух:
– Бертье и Коленкур, вам со мною. – В пути он говорил им: – Неужели все кончено? Неужели и Париж? Ах, Париж…
Кучер громко объявил о следующей станции:
– Ла-Кур-де-Франс… до Парижа двадцать миль!
Бертье зорко всматривался в ночную дорогу:
– Коленкур, нам лучше выйти… с пистолетами.
Не прошло и минуты, как их коляска оказалась в окружении множества людей, молча бредущих куда-то. Ехала кавалерия, смачно поскрипывали лафеты пушек. Наполеон спрыгнул наземь.
– Бельяр, неужели вы? – удивился он.
– Да, я. Генерал Бельяр, – отвечали из тьмы.
– Где армия Мортье?
– Вы стоите посреди этой армии.
– Мармона?
– Мармон увел ее к чужим бивуакам.
– Предатель! Кто в Париже?
– Русские и Блюхер.
– Где сын? Жена? Правительство? Брат Жозеф?
– Все бежали за Луару.
– Кто позволил им?
– Вы! – ответил Бельяр, будто выстрелил…
Самая немыслимая брань, все самое омерзительное, что придумал человек для осквернения ближнего своего, – все это бурно извергалось Наполеоном на головы Бельяра, Коленкура, Бертье и даже кучера, на весь Париж, на всю Францию, на всю его армию:
– Я дал им славу, а они… зажравшиеся скоты! Я их всех поднял из ничтожества. Они оказались недостойны меня… А мой брат Жозеф? Грязная свинья… А этот Мармон? Они всем обязаны мне. Я дал им все… О-о, проклятая нация!
Остановились солдаты, офицеры. Молча они слушали, как беснуется император. Он кричал, чтобы они поворачивали обратно – на Париж, их ждет новая слава, его колчан еще насыщен стрелами, он будет на Висле, он вернется в Москву…
– А лошадей менять? – спросил вдруг кучер.
– К чему? – ответил ему Коленкур.
Наполеон толкал солдат, бил по лицу офицеров:
– Назад, ублюдки… в Париж! Вы слышали?
Перед ним возник отважный генерал Бельяр:
– Никуда они не пойдут.
– Почему не пойдут?
– Я, генерал Бельяр, запрещаю им это… Мы покинули Париж по условиям капитуляции и обратно не вернемся.
– Какой подлец сдал Париж на капитуляцию?
– Это сделали честные французы, – ответил Бельяр, – а честные люди другой нации приняли ее от нас.
Наполеон, поникший, побрел прочь. Он двигался вдоль шоссе, посреди обозных телег, он громко требовал:
– Где мой экипаж? Где лошади? Куда все делось? Где моя армия? Где жена? Куда дели сына?..
Коленкур сказал начальнику станции:
– Ничего не бойтесь и ничего ему не давайте. Он сейчас перебесится, а потом притихнет… как всегда.
Наполеон дошел до колодца и сел на его край, погрузив лицо в ладони, в такой позе и застыл. Бельяр спросил:
– А он не кинется туда… вниз головой?
– Нет, – успокоил его Бертье равнодушным тоном. – Великому человеку колодца мало. Ему нужен великий океан.
Наполеон около получаса пребывал в глубокой прострации. Наконец встал от колодца даже оживленный:
– Вон там я вижу костры… их много. Чьи они?
Это были костры русских бивуаков, выдвинутых от рубежей Парижа, и Наполеон долго наблюдал за их огнями.
– Ладно, – сказал, – едем обратно… в Фонтенбло!
4 апреля в его кабинете собрались маршалы, и Наполеон занялся обычной арифметикой, подсчитывая резервы, сколько приведет в Фонтенбло принц Евгений, Сульт, Ожеро, Груши:
– Еще одно усилие, и наша честь спасена!
Он рисовал картину боев на улицах Парижа, уже видел гибель русских в водах Рейна… Макдональд не выдержал:
– Париж? Но в его развалинах мы будем осуждены сражаться на теплых трупах наших жен и детей… Не хватит ли?
– А солдаты за нами не пойдут, – добавил Ней.
– Они пойдут за мною! – выкрикнул Наполеон.
– Нет, – возразил решительный Ней. – Хватит мечтать о битвах. Есть один способ к миру – ваше отречение…
Слово было произнесено, и Наполеон покорился. Но с каким презрением ответил он своим маршалам:
– Вы пожелали мира? Но, валяясь на пуховых постелях, вы подохнете раньше, нежели у бивуачных костров…
Коляска Шувалова въехала в ворота Фонтенбло!
* * *Прошло ведь всего-то пятнадцать лет с тех пор, когда, бросив армию в Египте, Бонапарт высадился во Фрежюсе и ликующие толпы французов встречали его, спешащего от Фрежюса – к славе и власти, какая даже не снилась никаким властелинам мира. Теперь история, эта вредная старушонка, беззаботно и даже весело раскручивала его судьбу в обратную сторону: Наполеону суждено ехать во Фрежюс, откуда и плыть в первую ссылку – на остров Эльба! Павел Андреевич Шувалов депешировал в ставку, что подробности путешествия Наполеона до Фрежюса «могут одновременно и поднять волосы дыбом, и заставить лопнуть от хохота…».
Шувалов застал императора за сборами в дорогу. Во дворе дворца Фонтенбло громадный фургон был заполнен только золотой монетой. В другие распихивали мебель, бронзу, скульптуры, зеркала, ценные книги… Он принял русского комиссара в старом зеленом мундирчике, небритый, под носом Наполеона было все желто от нюхательного табака.
– Ну что ж! Все закончилось не так уж плохо, – сообщил император Шувалову с улыбкой. – Я начал с шестью франками в кармане, а сейчас увезу миллионное состояние…
Шувалова охватил тихий ужас: Европа наполнена рыданиями вдов и сирот, города в развалинах, деревни во прахе, поля растоптаны кавалерией, а этот господин, забывая вытирать у себя под носом, подсчитывает свои доходы… Павел Андреевич представился коллегам-комиссарам: венскому барону Коллеру, британскому полковнику Кемпбеллу, пруссаку Вальдбургу. Наполеон был крайне приветлив с Шуваловым, но всю любезность он дарил только Кемпбеллу, только Англии:
– Англичане – единственная нация, способная управлять Европой. Если меня кто обидит, я брошусь в объятия Англии! Вы знаете, почему я так охотно еду на Эльбу? Чтобы там, под охраною вашего доблестного флота, чувствовать себя гражданином лондонского предместья…
