Александр Войлошников - Пятая печать. Том 1
«Смерть, как и жизнь, таит в себе страдания и наслаждения, надо лишь знать ее тайны…»
Конец репортажа 11
Репортаж 12
Могущество бумажки
Без бумажки ты букашка, а с бумажкой — человек!
(Пословица)Человек состоит из трех элементов: тела, души и документов.
(Пословица)Время — июнь 1939 г.
Прошло полтора месяца.
Возраст — 12 лет.
Место — Иркутск.
«Хорошо в Иркутске летом — целый месяц снега нету!» — запел, было, жизнерадостный поселковый холостяжник под гармошку на поляне подле Иркута. Обрадовался теплым денечкам и долгим ясным вечерам. Но! «Рано пташечка запела»: в канун цветения сирени, в июне, задул до костей пронизывающий северный ветер, затянули небо плотные тучи и пошел, и пошел беспросветно нудный, как советский роман, моросящий дождик. Долго, трудно одолевая слякотную непогодь, подкрадывалось лето сквозь длинную чреду промозгло-слякотных дней, надоевших самим себе. Но вдруг сухие, горячие порывы ветра из монгольских степей в клочья разорвали многослойную пелену туч. И лето, засияв яркой синевой солнечных дней, обдало жарким зноем истосковавшуюся по теплу иркутскую землю.
Ира купила два велосипеда. Себе — с дамской рамой, а мне — настоящий взрослый «Минск»! Могучий «Минск» с хромированными ободами, толстыми шинами и ослепительно сияющим никелированным рулем! А на руле — звоночек, а в нем — отражение моей ликующей физиономии на фоне яркого, как бразильский карнавал, радостно сияющего мира! Велосипед — прекрасная, как Рио-де-Жанейро, мечта каждого пацана! Жаль, что вместо кожаного седла с могучими пружинами пришлось мотать на раму тряпку: сам виноват — ноги коротковаты.
Теперь, если я не на рыбалке, то путешествую на велике вдоль берегов Иркута и Ангары. А по выходным я и Ира отправляемся на велосипедах в лес, подумывая о том времени, когда созреет земляника, черника, а там наконец-то подойдут грибы, малина, орехи — все то, что дарит сибирякам короткое, но щедрое сибирское лето.
А в город на велосипедах мы не ездим. Для этого надо зарегистрировать велосипеды, сдать экзамен на «право вождения велосипеда», получить в ГАИ велосипедные номера… а для всего этого нужна (всего-то!), справка из домоуправления о том, что я житель Иркутска, а не шпион из Страны восходящего солнца.
Справки… ох, эти справки! Однажды я спросил Иру: когда мы поедем к Черному морю? Наморщив лобик, Ира стала объяснять, что для того, чтобы прописаться на Черном море, надо получить справку о том, что здесь выписан, а для этого надо сперва прописаться здесь, а для этого — иметь справку с прежнего места жительства и выписку из прежней домовой книги для получения нужной справки в соответствии с предыдущей соответствующей справкой… Запутавшись в перечислениях справок, Ира вздохнула и рукой печально махнула. И понял я, что домовая книга, в которой хранятся квитанции за электричество, не от доброго домового, а от злобной фискальной машины СССР.
Оказывается, детей в таком возрасте, как мой, аисты не приносят. Такое выдающееся медицинское открытие сделал не я. Это авторитетно провозгласил участковый мент. И судя по тому, как угрозно громыхнул он перекошенной калиткой, уходя из нашего дома, отношение к моему самозарождению в этом доме у него было неодобрительным.
Для поселковых соседей хватает невинной лжи о том, что я Ирин племяш из деревни. И соседи, кто от делать нечего, а кто по сексотной подляне, задают мне пикантные вопросики: «Ну и как там — жисть в деревне?» Будто бы не понимают, что вопросы за жизнь в деревне уместны как беспокойство за стул покойничка: «Азохун вей, Сагъа! А что, Абгъама узе похогъонили? А я таки имею значительное беспокойство за его стул!» * * *
При «стирании грани между городом и деревней» стирается не грань, а деревня. Не надо беспокоиться за жизнь в деревне. Там не жизнь, а наоборот. Живут в деревне потому, что знают, что «колхоз — дело добровольное, хочешь — вступай, не хочешь — расстреляют». Но вякнуть про то, что в деревне плохо, — не моги! — это махровая антисоветчина. А хвалить жизнь в деревне — это озадачить всех вопросом: ты что, с луны упал и головой стукнулся? Для ответов на сексотные вопросики пользуюсь я стихотворными перлами советских рифмоплетов, которые, неустанно повышая производительность, бодро кропают псевдодеревенскую поэзию на неисчерпаемую тему:
Хорошо идут дела
У колхозного села!..
А то я, хляя под сиваря, выдаю крепким рассольничком ядреные деревенские прибаутки, которых нахватался в поездах: «Уж така весела в деревне жись — токо за штаны держись!», «Ох как весело живем, будто в Польше, веселей всего тому, у кого хрен больше!». И так далее. А чем далее, тем позабористей, посолонее. Ведь сибирского сиваря хоть голодом замори, хоть замордуй в подвале НКВД, а он, размазывая кровь и слезы, и в преисподней, будет ерничать, охальничать и материться. Такова его живучая сибирская природа. Поселковые мужички на мои присказки как жеребцы регочут, бабеночки повизгивают кокетливо, как бы смущаются, но на прибауточки не обижаются. Вот стихи орденоносных холуев, сексотов-стихоплетов Светлова и Безыменского, подзаводят, потому что, по натуре, они насмешка над деревней. А с лихой прибаутки — что взять? Каков вопрос — таков ответ. Есть и такие народные частушки, которые не для всех, вроде:
Сверху молот, снизу серп —
Это наш советский герб.
Хочешь жни, а хочешь куй,
Все равно получишь х…!
Из-за вездесущих сексотов такие прикольчики поют только на ушко родным и близким. А частушки-то вмиг по стране разлетаются! Неужто все люди — братья?!
* * *Всем понятно, раз есть у пацана из деревни шанс прописаться у городской родни в домовую книгу, чтобы в шестнадцать лет получить паспорт и стать гражданином СССР, — то почему б и нет? И участковый мент, в меру своей испорченности, тоже считает, что Ира ловчит племяша деревенского пристроить в городе. Конечно, власти не одобряют исход сиварей на городские земли обетованные. Если все сивари запоют:
Снаряжу я тебя в темно-синий костюм,
Сам надену я шляпу большую.
Переменим давай деревенскую жисть
На веселую жисть городскую!
Да ка-ак рванут когти в город! — кто тогда в колхозном дерьме гваздаться будет? Пушкин?? Но для малолеток это вроде бы не преступление — нет закона, чтобы карать малолетку за побег в город! Тем более если сиваренок учиться горазд. Вон Ломоносов как резво в город когти рвал! Тогда тоже крепостное право было. В России оно всегда! Раз с политикой это не связано, то власть может глаза на это дело прищурить, конечно, если уважение к власти будет соответственно — в виде деревенского презента: горшочка со сметанкой и корзиночки с десятком яичек. Давно уж облизнулся участковый на сметанку и недоволен тем, что Ира не спешит с угощеньицем…
— Понятно ж — каждый хотит пачпорт заиметь! Есть пачпорт — ты человек. Нету — не взыщи. Как сельское хозяйство укреплять, ежели кажный хотит иметь жисть изячную! Каб деревню заградить колючкой, вохру поставить на вышках и в поле водить сиварей под конвоем, был бы толды полный порядок… — любит мусолить деревенскую темочку участковый, когда под мухой.
— Я-то колхозника понимаю… — рассуждает он, — сам сиварем был… им бы и остался, ежели б не армия. Токо она, родимая, от колхоза отмазала. Коли колхозникам равноправную жизню давать, то где других сиварей сыскать? Кто же, мать-перемать, захотит задарма говно ковырять??
В Америку для черной работы негров навезли африканских, а в Сибири для негров — не климат. Тут как хошь корми, а они все зимой не охнут, а передохнут! Цари-то это понимали и крепостное право крепко держали! Тут круть и верть — как хошь, а мудрая у партии политика, ядрена вошь: своих черных людей иметь надобно — колхозничков, — которы поживучЕй негров! Главное, кормить своих не надобно, — привычные, — и без кормов проживут в Сибири!
В армии участковый во Внутренних войсках НКВД служил вертухаем. Заслужил привилегию и характеристику, а после армии в городскую милицию подался. Теперь с утра участковый наполняется самогонкой и гордостью за свою выдающуюся карьеру: его власть в поселке! В чуланы к поселковым самогонщикам он не заглядывает, а они за это его уважают и стаканом первача с огурчиком на блюдечке у ворот встречают.
Все говорят — простой он мужик, добрый. И мне участковый посочувствует… будь я из деревни! Но что делать, если я — ни-от-ку-да?! Юридически нет меня на этом свете! А наше «самое свободное общество» не скупится на содержание многомиллионной армии чекистов, паспортистов, кадровиков, работников домоуправлений, сельсоветов, загсов…
