Сергей Катканов - Рыцари былого и грядущего. Том II
— То же мне открытие. Индусы за несколько столетий до Беруни знали, что земля вращается вокруг своей оси и вокруг солнца. Но это пустое знание. Оно ничего не даёт.
— А книги индусов у вас есть?
— Нет. Зачем? Арабы выжали из индусов всё, что нужно. Но у индусов нет ни слова о том, что Аллах желает от нас.
— Говорят, погрузившийся в море знания, не жаждет берега.
— Так говорят глупцы. Мы все должны стремиться к берегу, ибо наш берег — Аллах. А имам — путь к Аллаху. Познать имама — единственное к чему надо стремиться.
— Но разве математика поможет нам в этом? Здесь у вас есть замечательные книги знаменитых математиков — ибн ас-Салиха и ибн ас-Саффара. Человек не может считать себя мудрым, если не знает их книг, но разве они пишут об имаме?
— А ты читал эти книги?
— Пытался. Понял, конечно, не много.
— В этом всё и дело. Знаешь ли ты что есть алгебра?
— По-своему представляю, но затрудняюсь выразить.
Хасан усмехнулся и взял с полки небольшую книгу. Рашид прочёл на обложке: «Омар Хайям. Трактат о доказательствах». Хасан с неожиданной для него назидательностью школьного учителя заговорил:
— Вот, что пишет Хайям: «Искусство алгебры есть научное искусство, предмет которого составляет абсолютное число и неизмеримые величины, являющиеся неизвестными, но отнесённые к какой-нибудь известной вещи, по которой их можно определить. Эта вещь есть количество или отношение». Ты понял, что это значит?
Рашид беспомощно помотал головой.
— Но как же можно говорить про имама, не понимая простейшего? Скажи мне, имам является неизвестной величиной?
— Так, должно быть.
— Но является ли он величиной измеримой?
— Это доступно лишь повелителю.
— Это никому не может быть доступно.
Хасан поставил на полку «Трактат о доказательствах» и взял в руки другую книгу. Он смотрел на неё, не раскрывая.
— Самая ценная работа Омара Хайяма: «Толкование трудностей во введениях к Эвклиду». Если бы ты мог понять, о чём пишет здесь Хайям. Этот человек — завоеватель нового царствия разума. Его мысль поднялась до высот, казалось бы, совершенно недоступных человеческой мысли. Он фактически стёр грань, отделявшую иррациональные величины от числа. Есть величины, про которые можно доподлинно сказать, что они существуют, это доказано со всей неопровержимостью. До определённого предела их можно даже выражать и записывать, но невозможно выразить целиком. Невозможно в принципе, это совершенно не зависит от нашего искусства. Наступает предел, после которого каждый новый знак стоит кровавых слёз, но окончательное выражение остаётся по-прежнему недоступным. Таков и есть скрытый имам. Мы должны стремиться к нему, мы обязаны пытаться его познать, но мы никогда его не достигнем и не познаем. В определённый момент язык человеческих слов становится совершенно бессмысленным и бесполезным, дальше ты можешь двигаться, выражая плоды своего познания на языке алгебры, но и этот язык в своё время становится столь же бессилен. Тогда алгебра уже не нужна. Как ты думаешь, Рашид, что тогда нужно?
— Тогда нужен Хасан ас-Саббах.
— Правильный ответ. Но совершенно бесполезный.
Рашиду стало не по себе. Он почувствовал, что надо хоть о чём-нибудь спросить:
— Говорят, что Омар Хайям был вашим другом?
— Никогда. Я в глаза не видел этого рифмоплёта и пьяницу. Не знаю даже, жив ли он теперь. Если подох — не велика потеря.
Хасан сел в кресло. Невозможно было понять, спит он или бодрствует. Пока повелитель находился в таком состоянии, Рашид не решался даже рассматривать книги. Казалось, прошла вечность, когда летописец услышал тихий шипящий голос Хасана:
— Ты покинешь Аламут сегодня до заката солнца.
— Аламут в осаде, мой повелитель. Впрочем, я пройду через сельджуков. Клянусь, не скажу им ни слова о том, что видел и слышал в Аламуте.
— Ты можешь рассказывать им всё, что захочешь. Сельджуки, если говорить языком математики — «величина, стремящаяся к нулю». Они достойны внимания не более, чем назойливые мухи. А в Аламуте, как ты заметил, нет мух. И никогда не будет. Ты напишешь мою биографию?
— Да, повелитель, напишу. И буду как о высшей чести просить о том, чтобы поднести вам свой скромный труд.
— Ты никогда не поднесёшь мне свой труд. Однако, трудись. Двигайся. Не застывай. Теперь всё. Иди.
* * *Хасан знал, что этой ночью умрёт. Боль во чреве совершенно оставила его — верный признак того, что смерть на пороге.
Последние годы прошли в непрерывных боях с сельджуками. Новый султан Мухаммад был неутомим в походах против крепостей измаилитов. Это была непрерывная цепь осад и приступов. Он теряли одни крепости и тут же захватывали новые, потом отбивали старые и тогда новые попадали в осаду — так до бесконечности. Вся эта возня интересовала Хасана очень мало. Он не хотел даже убивать султана, сказав своим: «Султан Мухаммад уже взвешен на весах и найден весьма лёгким». Франки, крепко обосновавшиеся в Палестине и Сирии, были окончательным приговором сельджукам. Да и фатимидскому халифату тоже. Всё это рухнет, а горная империя, созданная Хасаном, устоит. Это было ясно и просто. Но это не имело больше значения.
Хасан знал, что дело всей его жизни проиграно. Проиграно окончательно и бесповоротно. Ему наследует Бузургумид — бесстрашный воин, талантливый полководец, хороший администратор. Но не более того. Бузургумид не унаследует у Хасана его стремление к истине, к познанию имама, к служению высшему идеалу. Этот полководец, как, впрочем, и все, кто ему наследует, будут думать лишь о сохранности своей власти над Аламутом, уже не зная, зачем это надо. Аламут устоит, но превратится в мёртвый памятник самому себе.
Бузургумид ещё хорош, он многое впитал от Хасана, пусть и не осознанно. Но даже он был величиной значимой лишь до тех пор, пока стоял за Хасаном, как ноль за единицей. А на смену ему придут в Аламут правители совершенно ничтожные, не помышляющие ни о чём, кроме власти и наслаждений.
Впрочем, глупо жалеть о том, что у него нет настоящего наследника. Что бы он ему передал? Свою пустоту и отчаяние? Своё духовное поражение? Стремление к истине? Ну да. Скрытый имам — логическая необходимость. Но его нет. Сейчас, когда на пороге смерти страх перед непознанным Махди прошёл, Хасан вдруг понял, что Махди нет. Значит и логики нет. И математики нет. Истины просто не существует.
Хасан взял в руки «Новый завет» и начал его листать.
— Читал ли ты эту книгу, сынок? Ты ведь не любил читать.
— Любил. Ты не знал об этом, отец. Я читал не те книги, которые задавали учителя, и они докладывали тебе о моих скромных успехах. А я читал. И эту книгу — тоже.
— Что же ты ценил в этой жизни, сынок?
— Вино и книги, — с лёгкой иронией улыбнулся сын. — Только вино и книги согревали мою душу.
— Но душу надо закалять, а не согревать.
— Если не согреешь — не закалишь. Отец, у тебя мало времени. Почитай внимательно книгу, которую держишь в руках. Если сможешь согреть свою душу — будешь вооружён. Тебе предстоит страшный бой. Последний и самый страшный в твоей жизни.
Слова сына про предстоящий бой Хасан пропустил мимо ушей, но совету решил последовать.
Пилат спросил Христа: «Что есть истина?». Но ведь Христос не ответил. Впрочем, кажется, тут где-то было. Вот. Христос говорит: «Я есть истина». Значит, истина есть Христос? Но это ничего не объясняет. Предположим, Христос — Бог. Значит Бог есть истина? Но Бог не доступен пониманию. Всё опять пошло по кругу.
И тут в его сознании вспыхнули слова апостола Иоанна, прочитанные ещё вчера: «Бог есть любовь». Христос есть истина. Христос есть Бог. Бог есть любовь. Значит!!! Истина есть любовь. Это было простое и бесконечно прекрасное уравнение. Истина наконец открылась ему.
Так вот почему сын заговорил с ним. Хасан никого и никогда не любил. Но искра любви тлела в нём, не разгораясь. Эта искра напоминала о себе болью, которую он испытывал, когда вспоминал про сына. Сын был единственным человеком, которого он мог бы, наверное, полюбить. Вот в чём была связь между скрытым имамом и сыном. Истина могла открыться ему через любовь к сыну.
Хасан почувствовал, что очень любит сына, который даже на том свете не забыл про отца. А сын любил его всегда. И теперь их любовь преодолела границы миров.
В тот момент, когда Хасан осознал это, перед ним разверзлась чёрная бездна. Это не было видением или образом. Может быть, бездна просто разверзлась в его душе. Но голос он услышал отчётливо:
— Ты искал меня и нашёл.
— Скрытый имам? Махди? Решил, наконец, заговорить? Но ты мне больше не нужен.
— А кто тебя спрашивает, дурак, о том что тебе нужно? Ты отдал мне всю свою душу. Теперь твоя душа принадлежит мне.
— Иблис[10]? Ты и есть — Махди?
