Эдвард Радзинский - Наполеон
– Ну тогда… тогда я должен спешить покинуть Францию… Мне нужны деньги для путешествия… В сумасшедшем доме я сплю с очаровательной шестнадцатилетней особой. У нее крохотная грудь, и она…
Шатобриан поторопился прервать его:
– Вы не закончили о Бомарше…
– Бомарше? Что Бомарше? Не помню… Да, вот это интересно – как он умер… На следующее утро, как писали газеты, Фигаро принес Бомарше кофе и нашел хозяина мертвым. Я читал сообщение идиотов-врачей: «Смерть наступила ночью, около трех часов. Покойный лежал на правом боку. Общий осмотр не оставил сомнений, что гражданин скончался от апоплексического удара…» От апоплексического удара! – Маркиз расхохотался. – После чего Фигаро принес мне записку, где рукой Бомарше было написано: «Вас просят присутствовать на траурных проводах гражданина Бомарше, литератора, скончавшегося в своем доме подле Сент-Антуанских ворот двадцать девятого флореаля седьмого года Республики, кои имеют быть тридцатого числа сего месяца». Он продолжал смеяться надо мной даже за гробом… – И маркиз добавил почему-то шепотом: – Впрочем, порой после смерти он был очень серьезен. Уже после похорон я решил еще раз обыскать дом… в надежде найти свою рукопись… Я проник туда. И у секретера увидел его… Он сидел и слушал музыку… Никакого инструмента, никого в доме… и музыка…
Он заговорил, не оборачиваясь: «Это увертюра к «Дон-Жуану»… Там опасная фанфара… Торжество предвечного… Смерть – это радость… Я пишу здесь пьесу… Седьмой такт – слышите? Радость небытия… Вместо Смерти был Свет… Именно так и есть…»
Повторяю: он говорил со мной, не оборачиваясь… Я бежал из дома… Но и далее после смерти он оставался… как бы это сказать… очень деятелен… Только не смотрите на меня, как на сумасшедшего… Например, после смерти он написал графу Ферзену…
Тон безумца парализовал Поэта. Он молча слушал.
– Граф получил от покойного большое письмо, – очень тихо, почти шепотом продолжал маркиз. – И он мне тотчас сообщил об этом…
– Графа, кажется, убили в Стокгольме несколько лет назад? – прервал его наконец Шатобриан.
– Да, пять лет назад. Он погиб в годовщину побега королевской семьи – месяц в месяц. Но сначала убили мадемуазель де О. Несколько лет подряд я аккуратно получал от нее письма из Стокгольма, и вдруг все прекратилось… Я написал графу и получил странный ответ: дескать, он «совершенно не понимает, о ком речь, ибо не знает никакой мадемуазель де О.». Я ответил ему возмущенным посланием… но уже вскоре из газет узнал о его собственной гибели. В Стокгольме составили заговор против бедного графа. Когда он подъехал к Дворянскому собранию, его уже дожидалась толпа. Графа выволокли из кареты и размозжили ему голову булыжниками. Он умер прямо на мостовой… А мадемуазель так и исчезла, растворилась в ночи… Думаю, мы любили друг друга. Во всяком случае, я тоскую без нее… Она, как никто, умела…
– Перестаньте! – сказал Шатобриан.Граф Ферзен: «несколько важнейших дат моей жизни» Окончание
Комментарий профессора К. Скотта к «Запискам Ферзена»: «25 мая 1799 года граф Ферзен вернулся из Парижа в Вену. Покинув Вену 8 июня, он приехал на родину в Стокгольм. Здесь он и продолжил свои записи».
«21 июня 1799 года. Я вернулся в Стокгольм при необычно теплой погоде и узнал о смерти Бомарше. Она отомщена! Связка писем от Нее… Каждую ночь, ложась в постель, я перечитываю их и продолжаю вспоминать о важнейших событиях моей грешной жизни и окаянные летние дни 1791 года.
23 июня 1791 года я при сильной жаре вечером прибыл в Арлон и встретил на улице маркиза Буайе. Его вид говорил сам за себя. Он рассказал мне всю страшную правду. Я тотчас же отослал депешу моему королю Густаву о том, что побег не удался… Привожу целиком мое письмо отцу: «Все кончено. Я в отчаянии. Король арестован в Варение, в шестнадцати лье от границы. Представьте мою боль и пожалейте меня. Эту новость мне сообщил маркиз Буайе, который также теперь находится в Арлоне – ему удалось бежать из Франции. Примите уверения в моей любви и уважении».
24 июня в 4.30 утра я оставил Арлон.
25 июня в 2 часа дня я был в Брюсселе. Погода жаркая, и вечерами жара не спадала. Лишь через два дня меня согласился принять Мерсье («До революции – австрийский посол в Париже». – Прим. К. Скотта.). Он разговаривал со мной крайне неприветливо, и не только как с вестником несчастья, но как с его причиной. Он прямо сказал мне, что побег только ухудшил положение королевской четы, ибо ждать немедленной помощи от европейских монархов весьма опрометчиво. «Одни государи и хотели бы помочь несчастной Семье, да не могут, а другие могут, да не хотят». Он очень мрачный человек…
28 июня 1791 года. С верным курьером я получил письмо… точнее, торопливую записку от Нее: «Успокойтесь насчет нас. Мы живы. Обращаются с нами неплохо. Свяжитесь с моими родственниками и настаивайте на военном вмешательстве. Если они боятся, попробуйте уговорить их».
Ее родственники… Император Леопольд даже не принял меня.
29 июня (наконец!) получил долгожданное письмо. Привожу не полностью:
«Я жива!..
Какя беспокоилась о Вас! Представляю, что Вы вынесли, не имея о нас новостей. Но теперь, надеюсь, небо донесло их до Вас… Не приезжайте в Париж ни под каким предлогом. Им уже известно, что это Вы вызволяли нас отсюда. Все погибнет, если Вы здесь появитесь. Они убьют Вас… С нас день и ночь не спускают глаз, но мне это безразлично. Будьте спокойны. Все обойдется С нами не собираются обращаться жестоко. Прощайте. Я не могу больше писать…»
В Брюсселе – штаб-квартира эмигрантов из Франции. Видел прежних знакомых. Граф д'Артуа и принцы на словах горят желанием драться. Но на деле о сражениях здесь никто и не думает: пьют, играют в карты и победы в основном одерживают в постелях да за карточным столом. Я встретил здесь прелестную Жюли Полиньяк. Было столь приятно и столь больно увидеть ее. Она глядела на меня своими фиалковыми глазами и старалась изобразить печаль на фарфоровом лице. Все ей дала Она – положение, свою дружбу, богатство… Но Жюли все забыла и говорила куда больше о своих делах, чем о несчастьях своей королевы. И даже посмела намекнуть… нежно пожав мою руку… О человеческая низость! Самое удивительное, я вдруг понял: она никогда не любила Ее, всегда завидовала Ей. И только потому захотела меня…
Но другая Ее подруга, герцогиня де Ламбаль, собралась вернуться в Париж. Я не утаил от нее ужасы, происходящие в столице. Но она была неумолима: «Я должна быть рядом с Нею в тяжелые дни».
P. S. («Записано графом позже, на полях». – Прим. К.Скотта.) Когда королеву уже заключили в Тампль, толпа выволокла герцогиню из дома, над ней надругались, а потом убили. Но и этого зверям показалось мало. Они отрубили ей голову и на пике принесли к Ее окну в Тампле. И голова той, которую Она так любила, с запекшейся кровью, с выбитыми зубами, с распущенными волосами, которые вымазали в дерьме, глянула на Нее. И Она потеряла сознание…
Звери! Звери! Исчадия ада!
Но это все случится потом. А тогда, в июне, я узнал, что в Париже был подписан обвинительный акт и выдан ордер на мой арест «как главного виновника бегства королевской семьи».
14 августа в Вене император Леопольд наконец-то принял меня. Он говорил много и… не сказал ничего конкретного.
И только мой добрый король Густав призывал державы начать войну за освобождение королевской семьи. Но призыв остался без ответа. Все то же: те, кто хотели, не могли, а те, кто могли, не хотели.
Декабрь 1791 года. Без Нее время перестало существовать. Все это время я вел переговоры и переписку со всеми иностранными дворами. И с Нею.
Она по-прежнему заклинала меня в письме: «Не приезжайте к нам!» Но… прислала мне кольцо, на котором были три лилии и надпись: «Трус, кто покинет Ее!» Как это ни печально, но, к сожалению, исходя из этой надписи, должно признать, что единственный храбрец во Франции – я.
Все давно покинули их…
Так я понял: Она меня ждет.
15 декабря 1791 года. В очередной раз после тщетных уговоров в Вене я вернулся в Стокгольм. Шел мокрый снег при ветре с моря. Я отправился во дворец (как он мал, жалок в сравнении с Версалем!).
Добрый король Густав предложил безумную идею: похитить Семью и вывезти морем.
Вот план Его Величества: Людовик во время охоты должен ускакать в лес, где его будут поджидать наши люди и увезут к морю. Королеву с детьми и принцессой Елизаветой должен увезти к морю я – другой дорогой.
Но о какой охоте могла идти речь, если после неудачного побега их не выпускали из Тюильри?!
Помню, я все-таки вступил в переговоры с верными людьми… и, к своему изумлению, вскоре понял, что план лишь казался безумным! Выяснилось, что нынче в Париже все можно купить. Пока чернь безумствует и льет кровь, вожди уже делают состояния.
Шевалье де Мустье, замечательно проявивший себя при побеге, и на этот раз оказал мне неоценимую услугу. Он познакомился с неким X., весьма важным человеком в Якобинском клубе. За очень большие деньги этот субъект, близкий к Дантону, взялся добиться для короля разрешения охотиться. И за еще большие деньги – провести меня во дворец.
