Эдуард Успенский - Лжедмитрий Второй, настоящий
Дмитрий говорил так, потому что русских воевод и военачальников, кроме Петра Басманова, рядом не было.
Переводчики и мелкие командиры передали его речь по отрядам, и крик радости пронесся над войском.
Русские цари платили наемникам много, а настоящие военные кампании бывали нечасто.
– А ну, скажите мне, господа немцы, кто у вас был знаменосцем?
Вальтер Розен крикнул что-то по-немецки. Из розенского отряда вышел здоровый, на одну четверть больший, чем положено человеку, ландскнехт. Несмотря на свой грозный вид, он был испуган.
– Мы, государь.
– Как тебя зовут, наемник?
– Вильгельм Шварцкопф.
– Откуда ты?
– Дворянин. Из Лифляндии.
Чувствуется, что дворянин был чрезвычайно встревожен.
Неожиданно Дмитрий поднялся на носки, погладил его по голове и сказал:
– Ты здорово в тот раз напугал меня своим знаменем, черт тебя дери! Мой конь несколько саженей тогда на задних ногах скакал. Чуть не сбросил меня. Попадись ты мне там!
Потом он обратился к отряду:
– Вы, немцы, подошли ко мне так близко, что дальше некуда, хоть копьем коли. Конь мой императорский был сильно ранен подо мной, но, слава Богу, вынес меня от вас. Он и сейчас еще в повязках.
Дмитрий стал пытать Розена и Маржерета:
– Если бы вы меня захватили, вы убили бы меня?
Они ответили с почтительным поклоном:
– Лучше, ваше величество, что вы остались, слава Богу, живы. Да будет славен Бог, да сохранит он ваше величество и впредь от всякого несчастья.
Дмитрий вскочил на коня. Свита последовала его примеру.
– Петр Федорович, – обратился Дмитрий к Басманову. – Распорядись насчет войска. Займись им, устрой их. Кого надо смени, кого надо повысь. Размести их как прежде жили. Маржерет мне сильно по нраву, а Розен не очень: слишком легко ушел он из боя под Кромами.
– Хорошо, государь.
– Есть интересный вопрос, – гарцуя на коне, сказал Басманову Дмитрий.
– Какой, государь?
– Как ты им будешь платить за тот месяц, что они против меня воевали?
Он ударил коня башмаками и разом полетел в сторону Кремля. Охранная сотня быстро догнала его и окружила.
* * *С Шуйскими все подтвердилось. Через своих людей, через купца Федора Конева и купцов Мыльниковых поднимали народ против царевича, говоря, что Дмитрий не настоящий, что это Отрепьев, что он расстрига и чародей. Больше было болтовни, чем опасных, стоящих слов.
Мрачный Богдан Сутупов пришел с вопросом:
– Что делать?
Дмитрий один, без советчиков долго думал, как поступить. Вспомнив слова наставника Симеона о необходимом самодурстве московских царей, решил казнить. Об этом он оповестил Бучинских и Басманова.
Петр Басманов отреагировал так:
– Если бы этих братьев казнили еще при Годунове, насколько меньше зла было бы на Руси. Так ведь они как мокрая глина из кулака у него из рук выскальзывали! Казни, государь!
Но Бучинские были несогласны: не надо начинать царствование с казней, когда еще и короны на голове нет.
– Надо вынести это дело на суд государственных людей, – сказал Ян.
– Вы все по-своему, по-польски мыслите, – возразил Дмитрий. – А вы не помните истории с тамплиерами во Франции? С магистром ордена – Жаком де Моле?
– Не помним, государь.
– Разрешите я вам напомню. Это мой любимый рассказ. Филипп Четвертый Красивый предложил Жаку де Моле очищающий суд. «Ты же ведь чист, Жак. Соглашайся, и суд тебе никакого вреда не принесет, только оправдает». Магистр поверил и согласился. А как начался суд, появилось столько обвинений и лжесвидетелей – просто конец света! Магистра обвинили в ереси, в заговоре против короля и, в конце концов, сожгли на костре.
Малый царский совет задумался.
– И все-таки нужен собор, – сказал Ян Бучинский. – Но под контролем. Надо все обставить так, чтобы Жаком Моле был Шуйский, а не ты, государь. Чтобы у собора не было другого выхода.
– А в случае чего все потом исправим, – добавил Станислав. – Все в наших руках.
– Хорошо, собор так собор! – согласился Дмитрий. – Действуй, Петр Федорович! Только запомните, панове, что тупо сделано, хрен потом заточишь!
Петр Басманов вызвал Богдана Сутупова, и они вместе принялись решать задачу.
* * *Собор собрать ничего не стоило. Из сотен городов Русии прибыли воеводы и представители древнейших боярских семей. Они приехали высказать свою верность сыну великого государя Ивана Грозного Дмитрию Ивановичу.
Каждому объясняли, что нашлись враги у нового государя. И наговаривают они на государя, потому что сами хотят сесть на его законный престол. И что с ними надо покончить. И хотя государь скор на руку и не одну голову самолично снес в гневе, он хочет сделать это по справедливости, по суду «…с твоей, князь, воевода, боярин, поддержкой!».
Вся церковная часть собора уже чувствовала твердую руку нового государя и поддерживать кого-либо против него не собиралась.
Усиленно приглашались старинные враги Шуйских – Шаховские, Шестуновы и другие.
Богдан Сутупов, пытая челядь и слуг в подвалах Семена Годунова, узнал главные доводы Шуйского.
Команда Дмитрия работала слаженно, быстро и без ошибок. Государь только и успевал говорить:
– Ладно сделано.
– Хорошо придумано.
– Даст Бог, получится.
Через три дня собор был открыт. Собор был невелик. Поместились в думной палате. Дмитрий сидел на тронном помосте. Сзади него по стене стояли разновооруженные рынды.[6]
Это были не те приближенные декоративные боярские дети, какие практиковались при Годунове, это были профессиональные охранники из лучшего десятка Альберта Скотницкого.
Перед помостом было свободное место, а дальше на скамьях строго по разряду сидели князья, воеводы и духовенство из разных мест. Весь зал светился золотом и серебром одежды.
В зале были люди между собой мало знакомые, поэтому разговорного гула особого не было.
Начал Петр Федорович Басманов:
– Уважаемые люди государства Московского, на ваш суд выносится судьба князей Шуйских.
Он выдержал долгую, значительную паузу.
– В то время, когда вся земля, вся Русия всеми городами признала и приняла на царствие Московское Дмитрия Ивановича – сына государя нашего Ивана Васильевича Грозного, эти князья, из злого умысла самим завладеть троном, позорят и клевещут на законного государя. И вам придется решить, какого наказания достойна эта фамилия за свое злодейское дело. Готовы ли вы выслушать главного из них – старшего князя Шуйского.
– А чего его слушать! – раздались голоса.
– Знаем мы его. Что слово – то лжа.
– Пусть говорит!
– Отчего бы не выслушать.
В палату ввели Шуйского. На удивление всех, он держался уверенно и смело. Василий Иванович прекрасно понимал, что каяние и просьба прощения – верный путь на виселицу или на плаху.
– Ну, скажи нам, Василий Иванович, – начал Басманов, – что ты можешь плохого сказать о нашем государе. Говорят, ты его клевещешь по-черному.
– И не государь он вовсе, – смело сказал Шуйский, – а подставное лицо, неизвестно кем приготовленное.
– Значит, для всей страны, для всех городов, для митрополитов наших и епископов, для короля литовского он – государь, а для князя Шуйского он – лицо приготовленное? – зловещим голосом спросил Басманов. – А какие у тебя доказательства?
– Простые доказательства, – ответил Шуйский. – Убиенного младенца я сам видел в гробу. При мне его и захоранивали. А на смену ему бояре Романовы, назло Годунову, какого-то монаха на престол готовили. Вот он и есть ваш государь.
– Гришка Отрепьев?
– Гришка не Гришка – не знаю. А только это не царевич.
– Ну так уж ты выкладывай, что там у тебя еще имеется? – предложил Басманов.
– Имеется и еще. Все говорят, что родинка у нового государя нашего есть на щеке, бородавка! Такая, какая у убитого младенца была. Да не было у младенца никакой родинки, никакой бородавки! Я его хорошо разглядел, когда он в гробу лежал, когда его хоронили. НЕ БЫЛО!
Наступила тишина. Даже лавки не скрипели под тяжелыми боярами.
– Может, потому ее и не было, что не того убили, – в полной тишине вдруг спокойно заметил Богдан Яковлевич Бельский.
Шуйский ужаснулся своему промаху.
– А что ты на это скажешь, князишка поганый? – зло крикнул Дмитрий и показал Шуйскому свой нательный золотой крест с крупными камнями. – Это мне Романовы подарили, а не мой крестный отец князь Мстиславский мне его надел! А это ты видел? – добавил он и вынул из-за пазухи две тонкие сложенные дощечки, между которыми находилось письмо царицы Марфы сыну, отобранное у Отрепьева.
– Что это? – спросил растерянный Шуйский.
– Письмо царицы матери моей ко мне, ребенку, – ответил Дмитрий.
– Да это письмо я сам передал Романовым, когда они монаха на престол готовили! – вскрикнул Шуйский.
– А где ты его, собака, взял? Уж не у моей ли матушки силой забрал?
