Львиное сердце. Под стенами Акры - Пенман Шэрон
Французы удалились, предрекая беду и изрекая скрытые, а иногда и не очень, угрозы оставить крестовый поход. Гуго Бургундский помедлил на пороге и вперил гневный взгляд в Ричарда, которого считал главным виновником своего постыдного поражения.
— Никогда наши люди не простят тебе этого, — бросил он. — Им не понять, почему мы даже не попытались отбить Священный город.
Ричард промолчал, потому как хотя он искренне верил, что крестоносцы избежали только что катастрофы, от которой содрогнулся бы весь христианский мир, но одновременно понимал — Гуго прав. Воины никогда не поймут, и винить станут именно его, Ричарда Львиное Сердце.
ГЛАВА XII. Аскалон, Утремер
Узнав, что нападения на Иерусалим не будет, солдаты упали духом. Крестоносцы готовы были терпеть трудности, если это нужно ради возвращения Священного города. Теперь же, узнав про отход к побережью, они были ошеломлены, сбиты с толку и рассержены, ведь все их страдания оказались вдруг напрасными. Ричард тоже мучился, так как ощущал, что даже сохранив подчиненным жизни, все равно подвел их. Он делал что мог, обеспечивая перевозку больных и раненых в Яффу, и это не осталось незамеченным хронистами. Амбруаз сообщает, что много «худого народа» было бы брошено, если бы не английский король, и автор Itinerarium признает, что без этой помощи многие из недужных скончались бы, поскольку не имели возможности позаботиться о себе. Но оба пишут также, что всякий «проклинал день, когда родился на свет», что сокрушенные сердцем солдаты не находили утешения.
Достигнув Рамлы, унылая и разочарованная армия раскололась. Большая часть французов отказалась долее служить под началом Ричарда и рассеялась. Одни направились в Яффу, другие в Акру, а некоторые даже поклялись присоединиться к Конраду в Тире. Генрих и его люди остались верны, и вместе с Ричардом шампанцы выступили печальным маршем на Аскалон по дорогам, развезенным настолько, что они стали напоминать смертельно опасную трясину. Избитые самой свирепой непогодой зимы: снегом, градом, ледяными ливнями, двадцатого января крестоносцы добрались наконец до Яффы. Там, среди руин некогда оживленного города, воины искали укрытия от бури столь яростной, что королевские галеры не решались войти в опасную гавань больше недели. Как раз к тому времени, когда припасы совсем истощились, разбушевавшееся море успокоилось достаточно, чтобы позволить нескольким кораблям пристать к берегу и выгрузить провизию. Вскоре погода снова испортилась, и когда провиантские галеры отважились на еще одну выгрузку, их выбросило на камни, и большая часть экипажей погибла.
Каким-то образом Ричарду удавалось не дать крестоносцам совсем упасть духом и организовать работы по разборке груд камня и мусора. Трудились все: король, лорды, епископы; рыцари бок о бок с простыми солдатами таскали камни, обломки скал, валуны песчаника. Наняв за счет собственных тающих средств местных каменщиков, Ричард отправил письмо Гуго Бургундскому, побуждая французов не бросать крестовый поход. Гуго осаждали и собственные люди из тех, кто не ушел в Акру или Тир, и герцог скрепя сердце согласился прийти в Аскалон, хотя и отказался выступить раньше Пасхи. Несговорчивость Гуго взбесила короля, но ему пришлось удовольствоваться тем, что имеет.
Генрих захватил некоторых из своих павших духом рыцарей в Яффу, чтобы они отдохнули пару дней и развлеклись со шлюхами, доставленными из Акры. Во время своего пребывания в городе граф навестил Джоанну и Беренгарию и заверил королев, что Ричард заберет их к себе как только более-менее отстроит Аскалон. Он старался создать впечатление, что пока все идет хорошо, отчасти потому, что не хотел тревожить дам, а отчасти потому, что по натуре своей был оптимистом. Но вернувшись в Аскалон, обнаружил, что хрупкое согласие между Ричардом и Гуго уже дало трещину. Герцог попросил короля об очередном займе, а когда тот отказался, отправился, кипя от обиды, в Яффу. Он тронулся в путь по прибрежной дороге в то самое время, когда галера Генриха взяла курс на юг.
Через день после возвращения Генриха в Аскалон, Ричард решил произвести разведку на Дарум, сарацинский замок, расположенный в двадцати милях к югу — владея одновременно Аскалоном и Дарумом, крестоносцы образуют пояс крепостей, пережимающий питающую пуповину, связывающую Саладина с Египтом. Генрих вызвался ехать с дядей, и при первой же возможности постарался выяснить неприятные подробности последней ссоры между Ричардом и Гуго.
— Так что случилось-то? — спросил граф. — Говори про Гуго что хочешь, но он чертовски прижимист. Поверить не могу, что ему хватило наглости снова просить у тебя денег. Герцог из кожи вон лезет, чтобы досадить тебе при первой возможности!
— Он заявил, что его люди требуют платы, а у него нет денег. Я сказал, что не могу дать больше. Гуго не вернул заем в пять тысяч серебряных марок, взятый у меня в Акре, и я уже покрыл три четверти расходов на восстановление Аскалона. Но герцог не пожелал и слушать. Сказал, что возвращается в Акру, а нам посоветовал катиться в ад.
Генрих ничего не ответил, и некоторое время они скакали молча. Ему не понравилось, как спокойно Ричард отнесся к очередному дезертирству французов. Дяде полагалось негодовать на наглость Бургундца, употребить весь свой недюжинный арсенал ругательств и эпитетов, чтобы проклясть герцога до последнего дня его подлой жизни. Генриху дядя всегда представлялся стихийным бедствием, не подвластным страхам и сомнениями, снедающим простых смертных. Теперь он видел, что английский государь совершенно вымотан постоянными раздорами с собственными союзниками, пал духом, утратил надежду, и это ужасно беспокоило графа. Что будет, если Ричард вложит в ножны меч и отправится домой, как это сделал Филипп?
Граф напрягал ум в поисках темы, способной развеять мрачные мысли дяди, и опустив взгляд на мышастого жеребца Ричарда, нашел ее.
— Я слышал, за время моего в Яффе пребывания ты укреплял легенду о себе, — заметил он лукаво. — Не провел я и часа в лагере, как мне рассказали про последнее твое приключение. Но та часть про прыжок через кабана наверняка выдумка!
Как Генрих и рассчитывал, Ричард заглотил наживку, так как никогда не упускал случая похвастать своими подвигами.
— А вот и не выдумка, — с улыбкой возразил король. — Я с несколькими моими рыцарями поехал на разведку к Бланшгарду. По пути назад натыкаемся мы на огромного кабана. Он не убегает, готовится к нападению. Я пользуюсь своим боевым копьем вместо рогатины и вонзаю его зверю в грудь. Но древко ломается пополам, и кабан бросается на прямо меня. Мне оставалось только одно: даю Фовелю шпор и тот взмывает над вепрем словно на крыльях. Единственной потерей стала попона, разодранная сзади клыками. Это дало мне время выхватить меч, и когда кабан бросился снова, я рубанул его по шее, что ошеломило его достаточно, чтобы добить.
Генрих прыснул со смеху.
— Послушать тебя, так это была очередная охота. Но я скажу наверняка, что даже из один из сотни не отважится перепрыгнуть через разъяренного кабана! Это удивительный образчик выездки, даже для тебя, дядя!
— Надо воздать должное... Фовелю. — Ричард наклонился и нежно потрепал гриву жеребца, а Генрих снова рассмеялся, довольный тем, что сумел развеселить родича. Но в этот миг показался один из высланных вперед разведчиков, за которым по пятам гнались несколько сарацин.
Завидев крестоносцев, турки натянули поводья, развернули коней и обратились в бегство. Разведчик, туркопол тамплиеров, направился к Ричарду.
— Перед стенами стоит лагерем большой отряд пехоты, милорд король, между замком и деревней. Но какой-то странной показалась мне эта пехота, поэтому я подошел поближе. Слишком близко, — добавил воин с кривой усмешкой. — Утверждать не берусь, поскольку, когда меня заметили, я был еще довольно далеко, но сдается мне, это христианские пленники.
