Евгений Войскунский - Девичьи сны
Ну ладно. Поставила желтый томик на место. Чтобы унять расходившиеся нервы, села за пианино. На пюпитре стояли «Лирические пьесы» Грига — она собиралась их разучивать со своими студентами. Коротенькая «Ариетта». Нет, так не годится. У Грига стоит «sostenuto», то есть — сдержанно. Повторить. Вот так. Сдержанно, именно сдержанно, азизим[8] Фарида… Теперь «Вальс»…
В консерватории появились деятели, которым не по вкусу «все эти Моцарты, Чайковские, Бахи — как будто нет своей национальной классики, народной музыки»… Требуют пересмотреть учебные программы… Напыщенные говоруны! Разве можно разъять, разрезать по живому мировую музыку, растащить огромный мир звуков по национальным пещерам?..
Вот прелестный «Танец эльфов» — ну можно ли стать музыкантом, вычеркнув из программы, скажем, Грига? Не дикость ли то, что вы предлагаете, борцы за национальную культуру?
Опять телефон. Эльмира плачет в трубку: Володя запропастился, давно должен был приехать, а не едет, а в городе, говорят, начался погром…
Сестры говорили по-азербайджански, но последнее слово Эльмира произнесла по-русски.
— Погром? — переспросила Фарида. — В Баку погром?
— Громят армянские квартиры, представляешь? Какой-то ужас! А все — этот Народный фронт…
Положив трубку, Фарида постояла в задумчивости у круглого столика под торшером. Народный фронт! Вагиф с такой пылкостью убеждал ее, что Народный фронт — политическое движение с благородной целью добиться суверенитета Азербайджана… покончить со слепой зависимостью от Москвы…
Она решительно набрала домашний номер Вагифа. Его мать ответила, что Вагиф как уехал с утра, так и нет его, а куда уехал — не сказал. Ласково разговаривала Амина-ханум с будущей невесткой, пустилась расспрашивать, как здоровье, то да се — Фарида извинилась и дала отбой. Позвонила в редакцию журнала, где работал Вагиф, — знала, что у них запаздывает очередной номер и поэтому Вагиф, хоть и суббота сегодня, может быть на работе. Никто, однако, в редакции не ответил. Ну, значит, заседает в своем Народном фронте — а где они собираются и как туда звонить, Фарида не знала. Сколько просила Вагифа — не связывайся с политикой, твое дело писать стихи… ведь он такой способный лирик… Нет, занесло его… Проклятый национальный вопрос — никогда раньше так много о нем не говорили… Да и если бы только говорили — так ведь убивают! Сумгаит — это такой ужас! Ужас и стыд. А теперь — и в Баку?.. Не может быть!
Позвонила Рена:
— Меня заставили идти на митинг, представляешь? Пригрозили уволить! А я сбежала по дороге. Фарида, ну ты посмотрела у Пушкина?
— Да. — Фарида коротко рассказала о «Тазите». — Ты дома, Рена? Ты слышала, что начались погромы?
— Я знаешь, что слышала? У вокзала сожгли четверых армян! Заживо!
Фарида упала в кресло. Некоторое время сидела, закрыв лицо руками. Она чувствовала зуд за ушами, так у нее бывало, когда начиналась депрессия. Заставила себя встать, вынула из холодильника бутылку минеральной воды «Бадамлы», выпила чашку. Теперь ее била дрожь, и было холодно, холодно…
Писатели, телевизионщики, интеллигенты! Что же вы делаете? Хотелось докричаться до них, неистово орущих на митингах в Баку и Ереване, — крикнуть им: перестаньте! Перестаньте возбуждать ненависть!
Вспомнила: на днях шла домой по улице Гуси Гаджиева и увидела — на тротуаре возле дома, где живут писатели, толпились люди, задрав головы. С балкона своей квартиры произносил речь худощавый седой человек, в котором Фарида узнала известного поэта. Она прислушалась. «Наши деды и прадеды не простят нам, если отдадим земли, где их могилы… Наши внуки не простят, если забудем о судьбе нации…» Скоро громкие слова заменят нам хлеб. Так думала Фарида, огибая толпу, спеша к своему дому, в котором у нее после развода с мужем-композитором осталась небольшая квартирка.
Она позвонила Эльмире: не приехал Володя? Ах, он у себя дома? Приедет на метро? Уже должен был приехать?
— Эля, ну, он мог задержаться где-то по дороге. Успокойся! Я вот тоже — не могу нигде разыскать Вагифа… Что? Ну да, я, конечно, понимаю разницу… Прошу, возьми себя в руки, Эля!
Хорошо бы и себя взять в руки, подумала она. Достала из шкафа и надела теплую вязаную кофту. С тайным страхом прислушивалась к себе: неужели опять депрессия зажмет ее в тиски? Она-то полагала, что избавилась от этой напасти…
Уехать! Куда-нибудь срочно уехать! Были путевки в Болгарию, висело объявление в консерватории, потом его сняли — но, может, еще есть?.. Хотя в Болгарии тоже неспокойно — прогнали этого… как его… и какие-то, она слышала по радио, распри между тамошними турками и болгарами. В этом огромном мире — есть хоть одно спокойное местечко, где б не орали с утра до вечера о национальной ущемленности?
Села за пианино — нет, не идет Григ. Принялась растирать непослушные холодные пальцы. Хоть бы не сорваться. Хоть бы не сорваться. Звонок! Она кинулась к телефону, как к спасательному кругу.
— Здравствуй, Фарида.
— Вагиф, — закричала она в трубку, — где ты пропадаешь? Я ищу тебя по всему…
— Я был на митинге, — заговорил он в своей быстрой манере, — потом у нас было заседание, потом…
— Потом начался погром! — Она выкрикнула это слово по-русски. — Ты знаешь, что в Баку погром?
— Знаю… Мы делаем все, что возможно, чтобы остановить.
— Вагиф, ты на машине? Приезжай!
— Фарида, понимаешь, сейчас не смогу, мы должны…
— Нет, сейчас же! Сейчас или никогда!
— Хорошо, еду.
Она места не находила, ожидая Вагифа. Ходила из комнаты в кухню и обратно. И растирала, растирала захолодавшие пальцы. Опять позвонила Эльмире — Володи все нет, Эльмира плачет… Фарида сказала, что скоро приедет с Вагифом и они вместе отправятся на поиски Володи.
Вагиф заявился полчаса спустя. Его темные глаза были выпучены сверх обычной меры. Грива черных волос стояла дыбом.
— Ваш Народный фронт громит армян! — напустилась на него Фарида. — Убивают, как в Сумгаите!
— Это не Народный фронт! — бурно защищался Вагиф. — Мы не допускали! Летом разве что-нибудь было? Ничего не было! Но в Ереване принимают такие решения, что мы не можем спокойно… А наши власти бездействуют! Подожди, не перебивай! Наш Цэка-Бэка умеет только языком махать! Народ устал, он не хочет их слушать…
— Не народ, а толпа! Ваши организаторы гонят бакинцев на митинг, а там этот Панахов разжигает инстинкты…
— Фарида!
— Да, да, самые низкие инстинкты! И не только Панахов — ваши писатели и историки сеют ненависть…
— Фарида, помолчи, да! Слушай, что скажу. Люди устали! Беженцы! Их из Армении выгнали, живут кое-как — они только тех слушают, кто им квартиры обещает, дома, землю. Мы в правлении удерживаем, но есть люди, которые устали! Они считают, армяне должны из Баку уехать, их квартиры — беженцам! Ты думаешь, Народный фронт — однородный? Ошибаешься! Много народу вступило, есть такие радикалы, нас не слушают. Они говорят — суверенитета не будет, пока не выгоним армян из Баку… Фарида, ты умная, скажи: что делать, если власть бездействует?
— Не знаю. — Фарида отвернулась, холодными пальцами тронув щеки. — Одно знаю, нельзя убивать.
— Нельзя! — кивнул Вагиф. — Мы пытаемся остановить, звоним в милицию, в Цека звоним… Пока ничего не можем… Не можем контролировать положение… Даже если каждый член правления встанет перед домом — сколько домов в Баку… разве знаем, куда придут громить…
Он печально поник всклокоченной головой.
Сели в машину Вагифа, поехали. Фарида смотрела перед собой и молчала, на тонком ее лице застыло выражение муки. Вагиф искоса посматривал на точеный профиль невесты. Ему хотелось найти слова утешения и нежности, но он понимал, что они покажутся Фариде фальшивыми. Уж лучше молчать. На углу Коммунистической, возле Дома печати, пришлось переждать колонну разномастных автобусов, ехавшую вверх — к Баксовету, а может, к ЦК. Сквозь окна автобусов чернела человеческая масса.
— Кого едут громить? — спросила Фарида. И, помолчав: — Ты знаешь, что у вокзала сожгли заживо четверых армян?
— Не знаю. — Вагиф уставился на нее. — Тебе откуда известно? От подруги? Не знаю, надо проверить…
Гудки стоявших сзади машин подстегнули его. Он повернул налево, потом, не доезжая до ворот крепости, съехал по крутому спуску на улицу Зевина, повернул на Фиолетова.
— Я знаю другое, — сказал Вагиф. — Ты слышала про Гугарк?
— Нет.
— Гугаркский район в Армении. Там были азербайджанские села, стали выгонять, в одном селе сожгли двенадцать азербайджанцев.
Фарида ахнула:
— Это правда, Вагиф? Это не вранье?
— Поговори с беженцами! Для них «Гугарк» значит то же, что для армян «Сумгаит».
— Как будто страшный сон снится. — Фарида помотала головой. — Как хочется проснуться… и увидеть нормальный день… нормальных людей…
