Евгений Люфанов - Книга царств
За гробом его в Архангельский собор несли в кресле нового государя, болезненного Федора Алексеевича, а за ним в санях ехала царица – вдова Наталья Кирилловна.
– После смерти царя Алексея Михайловича в Преображенском дворце стала жить царица Наталья Кирилловна с сыном Петром, твоим дедом, который играл там с потешными солдатами в военные игры, а потом стал плавать по речке Яузе да по ближним и дальним озерам. А по приезде в Россию герцога голштинского царь Петр велел сжечь тот Преображенский дворец… Про все тебе рассказал, а ты… Спишь, что ли? – пригляделся и прислушался к Петру II князь Алексей Григорьевич и ухмыльнулся. – Уснул… Ну, ин буду спать тоже…
II
– Ой, Иван, охота охотой, а мне все же без тебя скучно было. Жалел я, что уехал надолго.
– А мы теперь с тобой свое наверстаем, – смеясь, говорил князь Иван. – Поедем завтра в Москву, я придумал, что делать.
– Что, Иван? – заинтересовался Петр.
– Боярских девок мять.
– Да они визжать станут.
– Ничего, онемеют зараз.
Ох, и ухарь же князь Иван! В последнее время приятельницы княгини Прасковьи Юрьевны Долгорукой и ее дочерей опасались являться к ним в дом да нарваться там на молодого князя. Встретив пришедшую приветливой улыбкой и осведомившись, к кому гостья пожаловала, Иван без дальних слов затаскивал ее к себе – кто бы она ни была, – хоть одногодка матери, хоть подружка сестер, – домогался до вдовьей, мужней или девичьей чести, никаких резонов не признавая. А потом случалось и так, что какая-нибудь мужняя жена сама с тайной мыслью к Долгоруким наведывалась да старалась Ивану на глаза показаться. И никто не смел, не решался оказать ему надлежащий отпор или пожаловаться на царского фаворита. А отец Алексей Григорьевич называл такие сыновние повадки его лихим молодечеством.
По словам архиепископа Феофана Прокоповича, князь Иван «окружась своими драгунами, часто по Москве, как изумленный, сиречь сумасшедший, скакал, по ночам вскакивал в чужие дома – гость досадный и страшный». Кто призвал бы наглеца к ответу? Люди подчинялись его разнузданной прихоти, поощряемой вторым императором. Иной отец все же доходил до князя Алексея Григорьевича и жаловался:
– Ведь отроковица Лукерьюшка…
– Ну, так что ж? – невозмутимо спрашивал князь Алексей. – И сам государь из отроков. Или ты ему свою старуху бы подпустил?.. Нашел, что сказать – отроковица его Лукерья!.. Зато на ней теперь отметина государева. Другой бы погордился этим.
– Какая там отметина, когда твой Иван…
– Что ж из того? Не для себя самого он старался, а и для государя, чтоб тому свою молодецкую силу не утруждать, а как бы по проторенному следу идти.
– Ой, ой, куда ж она теперь вся изломанная…
– А туда, куда надо. Побольше приданого дашь за ней, там какой-нибудь с руками оторвет.
– А пошто плечи-то ей Иван обкусал?
– А для вкуса. Ты что – или девок не кусал никогда?
Прикатывали Иван и Петр из Горенок в Москву в заранее облюбованный князем Иваном боярский дом, врывались в девичью, всполошив ее обитательниц, а что делать с ними – Петр не знал, терялся и смущался. Заглянул в смежную комнату, а там Иван жмет хозяйскую дочь, и та с перепугу нисколько не отбивается.
– Чего ж ты?.. – недоумевал Иван и сожалел: – Эх, молоденек еще. Но – ничего, обучу, – обнадеживал его.
Вот и повеселились в Москве, а кроме в ней делать нечего… Верховный тайный совет как бы уже и не существовал. Собрания его прекратились, да и некому уже было собираться. Апраксин умер, Головкин страдал подагрою, князь Голицын тоже сказывался больным; хворал или притворялся хворым Остерман, а Долгоруким важно было тешить Петра разными забавами да обдумывать планы к еще большему своему возвышению.
Досадовал князь Иван, что не ладились у него отношения со строптивой цесаревной Елисаветой. Силу к ней применить нельзя, а на галантные слова и прочие нежности нисколько не поддавалась. Защищая своего друга князя Ивана, оскорбленного ее невниманием, Петр выговаривал тетеньке в резких словах, что у нее в Петергофе был какой-то безвестный матрос, а она помыкает родовитым князем. Елисавета только посмеялась на это и к домогательствам князя оставалась непреклонной. А у него была даже мысль жениться на ней и тем самым теснее приблизить себя к царствующему дому.
Долгорукие – отец и сын – старались теперь расхолодить Петра в его нежной привязанности к милой тетеньке; было у них опасение, что опять может возникнуть план Остермана соединить их законным браком. Со злости, да еще из опасения, как бы Елисавета не повлияла на племянника в ущерб им, Долгоруким, Иван думал о том, как бы заключить ее в монастырь, но оставил это намерение потому, что перестал ее опасаться. Она сама покидала их. После смерти великой княжны Натальи, чтобы не видеть ни своего племянника, ни князя Ивана, Елисавета решила отправиться на богомолье и обойти пешком соседние монастыри в сопровождении одной своей горничной, а Петр решил обосноваться в полюбившемся ему Подмосковье, в Горенках, поместье Долгоруких.
Узнав об этом, Остерман не стал больше ввязываться ни во что, предоставив Долгоруким полную свободу действий, оставаясь гофмейстером и наставником молодого императора только по названию. Решил и он до поры до времени тоже удалиться из Москвы, отдохнуть в одной из своих деревень. Ну, а Долгоруким все то и на руку. Они уверились, что Петр не расстанется с прекрасными подмосковными окрестностями, привольными для охоты на птиц и зверей, и он, уезжая надолго из Москвы, ничего не знал и не хотел знать, что происходит у него в государстве. Московские жители давно уже привыкли к долгим отлучкам молодого государя, говорили без злопыхательства, а, скорее, с добродушием, что ему в охотничьих разгулах по-своему перебеситься надо, а когда оскомину набьет, тогда и к своим прямым делам вернется, чтобы государством управлять. Ничего, время пока терпит. Войны никакой нет – и слава богу.
Два летних месяца провел Петр в семействе Долгоруких, и за это время князь Алексей без помехи сумел укоренить в своем царственном госте привязанность к старине и явную враждебность ко многим незавершенным начинаниям деда Петра I, внушить отвращение к любым связям с иностранцами и, например, его брак с какой-нибудь иноземкой был бы не совместим с императорским достоинством. Родственные связи с иноземным двором были причиной всех несчастий его родителя, царевича Алексея Петровича. Эти внушения производили те действия, которых князь Алексей и ожидал. В порыве необдуманной признательности к своему новому воспитателю, Петр заверил его, что никогда не вступит в брак с какой-нибудь иностранкой, будь она хоть какого высокого рода и звания, а найдет невесту на своей стороне. В Москве многие из вельмож угадывали, чему необходимо будет случиться в доме Долгоруких, и не ошибались в своих догадках.
Несколько месяцев проведено было Петром в больших и малых охотах, а самая главная из них – охота на него самого – велась князем Алексеем с неослабляемым азартом подлинно что бывалого охотника, а в виде подсадных и приманчивых были три его дочери, княжны – Анна, Екатерина и Елена. Главный расчет у него был на среднюю, самую красивую дочь, Екатерину, и все развивалось по его плану. Все семейство Долгоруких позаботилось закружить Петра в любимых им мальчишеских забавах, приручить его к своей семье и к дому, устраивать по возможности сближение между Петром и самой привлекательной княжной Екатериной, которая, предвидя в недалеком будущем возможность стать императрицей, уже сама должна добиваться успеха, памятуя о малолетстве царя и необходимости изловить его в свои сети.
– Дура! Царицей, государыней станешь! – кричал на нее отец, если она начинала противиться.
Возлагал князь Алексей некую обязанность и на сына Ивана – пробудить, разжечь дремлющую чувственность Петра, чтобы он с вожделением смотрел на своих спутниц, которые, понуждаемые отцом, сопровождали Петра в его частых странствиях по окрестностям, да, сколько умели, кокетничали и любезничали с ним. Шла двойная, тройная охота: Петр охотился за зверем, княжны, вместе с отцом, – за ним самим. Но второй император еще по-мальчишески был диковат, груб в своих манерах и своенравен, не испытывал и не обнаруживал к девочкам никакой нежности, а для них в этом таилось много зловещего и опасного. Недавний пример Марии Меншиковой был на глазах у всех и свеж в их памяти. Да и не нравился он княжнам, а Екатерине – особенно. У нее был избранник по сердцу – молодой знатный иностранец граф Миллезимо, секретарь австрийского посольства в Петербурге. Она с ним познакомилась в доме голландского резидента и часто после этого встречалась в разных других знатный домах. Молодые люди находили много общих интересов, и Миллезимо услаждал слух Екатерины, объясняясь ей в любви. Он стал довольно часто бывать у Долгоруких, где вначале его благосклонно принимали родители княжны. Лучшего жениха для своей дочери князь Алексей и не желал, пока ему голову не затмила честолюбивая мысль видеть Екатерину за русским императором. Теперь надо было стараться как можно скорее отвадить этого навязчивого графа от своего дома и от дочери. Князь Иван был заодно с отцом и заявил сестре, что скорее убьет ее, нежели допустит брак с австрияком.
