Грегор Самаров - Адъютант императрицы
Петр Севастьянович Фирулькин возвратился домой взбешенной и в гневе решил порвать всякие сношения с артисткой, которая обошлась с ним так язвительно и поставила его в такое неловкое положение. Назло ей он решил предложить свою руку какой‑нибудь хорошенькой, молоденькой петербургской барышне; он был уверен, что очень многие с готовностью примут его предложение, но скоро он отменил это решение, так как был не в силах отказаться от обладания хорошенькой француженкой, которую уже считал почти своею; к тому же он на опыте убедился, что в преклонном возрасте гораздо труднее погасить пламя страсти, подобно тому как трудно погасить сухое, старое дерево, охваченное огнем. Когда же он начал раздумывать об этом, сидя в своем широком меховом халате за стаканом старого токайского, положение вещей показалось ему совсем уже не так плохо, как он представил себе в первом порыве гнева. Было вполне естественно, что Мирович, которому так решительно отказала мадам Леметр, пытался через одного из своих товарищей поддерживать отношения с Аделиной; также было естественно, что офицер Смоленского полка, прибывший из Шлиссельбурга, явился во дворец фельдцейхмейстера. К насмешливому обращению Аделины Фирулькин достаточно привык, и чтобы переломить ее упорство, нужно было, чтобы она принадлежала ему; заносчивость молодого офицера была также естественным делом.
Итак, Фирулькин решил, что, собственно, положение вещей совсем не изменилось к худшему и что только от него зависит твердостью и ловкостью добиться своей цели. Самое главное при этом было то, что он вошел в милость князя Орлова, под покровительством которого он приобрел свои миллионы и который один был в состоянии побороть все препятствия, мешавшие его страстному желанию обладать прекрасной Аделиной.
Из принципа, которому он всегда следовал в своих торговых предприятиях, Фирулькин решил сосредоточить всю силу своей воли и деятельности на одном решающем пункте, то есть на милостивом отношении к нему князя Орлова. Если он будет обладать Аделиной, то потом он найдет средства побороть ее упрямство, и такая победа возбуждала его страсть еще больше, чем если бы Аделина добровольно или равнодушно согласилась на его предложение. Поэтому он решил прекратить на время свои посещения дома Леметр, так как был не в состоянии приблизиться к своей цели, а мог только навлечь на себя новые оскорбления и унижения; он хотел опять появиться перед Аделиной только тогда, когда, опираясь на могучую защиту Орлова, выступит господином и повелителем, чтобы тогда вполне насладиться победой и сделать своей рабой упрямую девушку.
Фирулькин разослал своих самых усердных и способных агентов, чтобы разыскать лошадей, которые превзошли бы по красоте и быстроте украинскую упряжку императрицы, а сам поехал к самому лучшему коннозаводчику в ближайших окрестностях Петербурга, чтобы осмотреть товар.
Между тем жизнь при дворе протекала обычным путем; напряженное состояние, в котором некоторое время находилось все знатное общество, ожидая приближающейся катастрофы, постепенно исчезло. Появление нового адъютанта императрицы, которого она отличила особенными милостями, не внесло никакого существенного изменения в придворную жизнь.
Князь Орлов и Потемкин ежедневно встречались как на больших придворных праздниках, так и в маленьких кружках императрицы, относились друг к другу с изысканной вежливостью и любезной учтивостью. Правда, в своем обращении к новому фавориту Григорий Григорьевич Орлов проявлял некоторую снисходительность, но Потемкин, казалось, не замечал этого или находил это естественным и был готов признать превосходство князя. При каждом удобном случае он проявлял покорную почтительность и не вмешивался в дела политики; а так как власть и авторитет фельдцейхмейстера оставались в прежней силе и он управлял всеми государственными делами с прежней самоуверенностью, то все свыклись с той мыслью, что новый адъютант удовольствуется личным расположением своей покровительницы и не будет делать никаких попыток вторжения в сферу Орлова. Большинство было очень довольно таким поворотом дел; это избавляло всех от затруднительного и опасного положения быть между двух огней и создало определенные отношения: к Орлову — почтительное раболепство, а к Потемкину — известное сердечное расположение.
Государыня благополучно оправилась после кратковременной болезни, явившейся следствием прививки оспы; после этого доктору Димсдалю было поручено произвести ту же операцию над великим князем, и она протекла также вполне благополучно.
Во всем Петербурге только и говорили о государыне, которая, рискуя собственной жизнью, испробовала на себе вновь открытую предохранительную прививку, а затем уже применила ее к сыну и ввела в своем государстве. Далеко за пределы России распространился слух о великой самоотверженности матери и государыни. Известие о гордом послании, отправленном Екатериной Алексеевной фельдмаршалу Румянцеву, разнеслось не только по Петербургу, но и по всем европейским дворам, и как всякое великое, победоносное самосознание внушает доверие, так и это известие вселило в подданных императрицы еще большую уверенность в ее всемогуществе и увеличило страх Европы пред русской правительницей.
На горизонте русской придворной жизни ярко сияло солнце- Екатерина везде проявляла свою милость и благосклонность; каждый, кто приближался к ней, был уверен, что услышит ласковое и милостивое слово, и даже великий князь Павел Петрович утратил свою обычную отталкивающую и суровую сдержанность; с каждым днем росло его расположение к невесте, принцессе Вильгельмине. Все видели, что он влюблен в свою будущую супругу, как обыкновенный человек, и что он бесконечно благодарен своей матери за то счастье, которое она ему предуготовила.
Согласие и дружба водворились наконец и в семейной жизни русского царствующего дома, заря будущего казалась не менее ясной, чем настоящий сияющий день; никто не боялся скомпрометировать себя расположением к той или другой стороне.
Екатерина Алексеевна, по–видимому, совсем забыла об Аделине. Прошло несколько представлений в театре Эрмитажа, но государыня ни разу не говорила с актерами и не замечала страстной мольбы во взорах молодой актрисы, обращенных со сцены к высокой покровительнице.
В один из вечеров после окончания представления Екатерина Алексеевна выразила свое одобрение спектаклю; заметив это, Потемкин сказал простодушным тоном:
— Я уверен, что эти бедные актеры были бы бесконечно счастливы, если бы могли услышать похвалу из собственных уст ее императорского величества; артисты и солдаты одинаково нуждаются в поощрении и почестях.
— Вы правы, Григорий Александрович, — согласилась Екатерина, — этим людям пришлось выучить наизусть столько слов, чтобы говорить их ради нашей забавы, что было бы вполне справедливо обрадовать актеров несколькими словами нашей благодарности.
Она тотчас же встала и взошла на сцену. Актеры окружили ее в радостном волнении; пока она говорила с режиссером и делала ему некоторые лестные замечания, Потемкин, находившийся по долгу своей адъютантской службы всегда вблизи императрицы, любезно беседовал с остальными и как бы случайно подошел к Аделине и шепнул ей:
— Напомните государыне о ее обещании, мадемуазель, чтобы она не забыла его.
Затем он быстро отвернулся, как будто сказал молодой артистке лишь мимолетный комплимент.
Испуганно вздохнув, Аделина посмотрела ему вслед; она не могла объяснить себе такое благосклонное участие со стороны совершенно незнакомого ей генерала; ей казалось, что он прочел на ее лице самые сокровенные мысли, так как действительно ее беспокойство росло с каждым днем, а любезная участливость государыни на самом деле ни в чем не проявлялась; к тому же ее пугали настойчивые предостережения возлюбленного. Когда государыня так неожиданно появилась на сцене и представилась возможность обратиться к ней с просьбой, Аделина колебалась в нерешительности, как ей заговорить, чтобы не рассердить императрицу; а тут вдруг послышались ободряющие слова императорского адъютанта! Несмотря на смятение, эти слова привели Аделину к решению во что бы то ни стало воспользоваться случаем, какой, быть может, не скоро снова представится; она мысленно поспешно подбирала слова, с которыми можно было бы обратиться к государыне, не вызывая напоминанием ее гнева. Однако чем больше раздумывала взволнованная артистка, тем труднее было найти подходящие слова.
Между тем государыня подходила все ближе; еще момент — и она должна была очутиться перед Аделиной; молчание или неудачное слово могло бы погубить все счастье ее жизни; все ее надежды возлагались на государыню, и, несмотря на недоверие возлюбленного, она все же была убеждена, что достаточно одного взгляда государыни, чтобы невозможное стало возможным.
