Еремей Парнов - Заговор против маршалов
— Мне нужны кое-какие связи,— Гейдрих проигнорировал дежурную шутку рейхслейтера.— Только не спешите сказать «нет». Я вам все объясню.
— Вы же знаете, что я непосредственно не занимаюсь оперативными вопросами.
— У меня и в мыслях не было посягать на вашу агентуру,— намеренно затронув болезненную струну, Гейдрих неторопливо сужал круги.— Просто кое-кого требуется немного попридержать. Это единственное, о чем я прошу. До прояснения обстановки.
— Вы говорите загадками.
— Разве? — шеф СД сделал недоуменное лицо.— Мне казалось, что вы догадываетесь, о чем идет речь. Видимо, я ошибся. Привычка, знаете ли, не особенно доверять телефону. Вот и приходится изъясняться намеками... Вырисовывается занятная перспектива, рейхслейтер. Мы располагаем кое-какими указаниями на некоторую, скажем так, напряженность в высшем эшелоне Красной Армии. Не исключено, что это всего лишь проявления вполне естественной борьбы за место под солнцем. Личное и групповое соперничество... Примерно, как у нас в Цоссене или на Бендлерштрассе.— Сравнение вырвалось как бы случайно, в порыве сдержанного азарта.— Однако возможен и иной вариант. Серьезные расхождения между армией и партией, армией и НКВД.
— Даже так?
— Точной картины пока нет. И это обязывает нас действовать чрезвычайно осторожно. Говоря военным языком, как на минном поле... Прощупывая каждую пядь земли. Когда я пытался осмыслить происходящее, то задал себе вопрос... Боюсь, что вам он покажется странным.
— Все конструктивные идеи сперва кажутся странными,— милостиво кивнул Розенберг.
— Итак, я спросил себя: все ли средства дозволены в тайной борьбе? И не нашел удовлетворительного ответа. Вы досконально знаете Россию и куда лучше поймете психологию большевиков. Как бы вы ответили, рейхслейтер, на мой действительно несколько странный вопрос? — Гейдрих заранее продумал каждое слово. Его безусловно интересовало мнение Розенберга, но еще больше — первая непосредственная реакция.
Путь будущего теоретика национал-социализма был далеко не столь прям и однозначен, как это пишется. Розенберг не просто жил и учился в России. На первых порах он даже пытался предложить свои услуги новой власти, но не вызвал доверия. Столь же неуспешной оказалась и его попытка сотрудничества с командованием немецких оккупационных войск. Короче говоря, прежде чем обрести в девятнадцатом году прибежище в Мюнхене, ему пришлось проделать известную эволюцию. Что ж, именно такие, свободные от догм люди и делают блистательную карьеру.
— В позорные дни лондонского ультиматума я говорил о нашем потенциальном союзнике на Востоке,— Розенберг каким-то шестым чувством уловил вкрадчивый намек, но истолковал его по-своему, с мрачной агрессивностью фанатика.—«Только не подписывайте капитуляции, как в девятнадцатом году,— говорил я,— на пять минут раньше времени. Вся Россия как раз восстает против еврейского большевизма»...
Вы спрашивали о средствах, группенфюрер? Да, отвечаю, в такой борьбе нет никаких запретов.
— Но если это еще не такая борьба? Не прозорливо предугаданное вами восстание?
— Умейте за внешним обличьем различать основу. Лозунги и цвет знамен не имеют определяющего значения... Какие есть у вас точные указания на обострение противоречий между генералитетом и комиссарами? Между армией и НКВД?
— Пока ничего конкретного,— уклонился Гейдрих.— Но может создасться впечатление, что кто-то весьма заинтересован в устранении ряда крупных фигур. Причем любой ценой и даже не без помощи извне. Последнее как раз и наводит на размышления... В монархистских кругах и среди украинцев ходят всякие слухи. У кое-кого уже чешутся руки ввязаться в драчку. Только неизвестно, на чьей стороне.
— Не зная броду, не суйся в воду! Вы это хотите сказать?.. Есть у русских такая пословица.
— Я счастлив, рейхслейтер, что вы разделяете мои мысли. Поостерегите свою клиентуру. В Праге, Варшаве и Харбине — прежде всего. Если армия хочет свалить правительство Сталина — Молотова, то прежде всего следует решить, насколько это отвечает нашим стратегическим планам. Вы согласны со мной?.. Фюрер не раз отзывался о нынешнем руководстве в положительном смысле.
— Не стоит преувеличивать. Наши жизненные интересы лежат на Востоке, и битвы не избежать, но, разумеется, национальная Россия намного предпочтительнее, чем Коминтерн. В ограниченных рамках вассального государства она бы могла наряду с Украиной занять подобающее место в обновленной Европе.
— Тогда тем более не стоит проявлять спешки. Ваши люди соревнуются друг с другом в подбрасывании всевозможных компрометирующих документов. У меня нет предрассудков, и в принципе я вполне готов помочь даже контрагентам из НКВД. Раздор в стране противника всегда на пользу. Но действовать надлежит с открытыми глазами. Я решительно против слепой дилетантщины. Наконец, необходимы консультации с Нейратом. На действительных или мнимых — не суть важно — болячках Москвы мы строим перспективную политическую игру.
— И здесь требуется вдумчивый анализ. Я за Гиппократов принцип: «Не навреди!» Не пора ли напомнить нашим русским друзьям, что они могут чего-то добиться, лишь неукоснительно выполняя наши указания? Никакой инициативы! Те времена прошли.
— Пожалуй,— без особого энтузиазма признал Розенберг.— Что конкретно мы должны, по вашему мнению, предпринять? — Велеречивые разглагольствования Гейдриха он воспринял как дымовую завесу. Налицо была неумная попытка окончательно вытеснить его, Розенберга, бюро из сферы восточной политики. Что ж, пусть выскажется яснее.
— Категорически воздержаться от всякой импровизации и по возможности прояснить обстановку.
— Для этого у вас больше возможностей.
— Мы не сидим сложа руки, смею уверить.
— И готовы поделиться информацией?
— На основе полной взаимности, рейхслейтер, только так... С Гессом и Герингом вопрос согласован,— выбросил напоследок свой главный козырь Рейнгард Гейдрих, надевая кожаный шлем.— Благодарю за содействие.
Розенберг позвонил графине фон Вестарп, принеся подобающие случаю извинения, и спешно отбыл в Берлин.
25
Люшков понял свою задачу едва ли не лучше, чем ее поставил Ежов. Самое главное — уловил недосказанное, схватил перспективу и наметил возможные направления дальнейшего развития. Материалы на Примакова, Путну и Шмидта, как на бывших троцкистов, и без того уже находились в работе. Пожалуй, он бы успел закончить еще сегодня, если б не помешал Гай. Приперся зачем-то и пустился, присев на угол стола, в неуместные разглагольствования.
— Со скрипом двигается машина,— жаловался на соседей, поводя папироской и осыпая пеплом колени.— Недопонимают некоторые товарищи, что идет по восходящей. Третьего Ленинграда не будет. Если уж спросят, то сразу со всех.
Люшков не ответил, лишь неопределенно покачал головой: как хочешь, так и понимай. Гай, конечно, в растрепанных чувствах. Паникует, ищет, где бы подстраховаться. Но чутье у него звериное. Зрит в самый корень. Ведь это же мрачный юмор, когда при Зиновьеве пришлось размножать материалы съезда чуть ли не в подпольных типографиях, как при царе. Словно бы и самого съезда не было, и оппозицию не высекли там по первое число. Центральные газеты арестовали на почте, а в городских — ни гугу. А все почему? Все кадры — зиновьевские: обком и, главное, органы. Не в том задача, чтоб окончательно раздавить оппозицию — ее песенка спета давно. Раз и навсегда искоренить саму возможность любого ее возрождения, в какой бы то ни было форме — вот главное направление. Маховик раскручен, и его не остановишь. К прежнему возврата не будет. Кто этого не понял, тот, почитай, погиб. Если уж сам Гай, начальник Особого отдела, запсиховал, то что, спрашивается, остальным делать? Зажаться и продолжать жить.
Люшков шмыгал носом, вздыхал, пока не выжил докучливого посетителя.
Как не мозгуй, а по всему видно, что в наркомате назревают крупные перемены. В кабинете Ежова Люшкову приходилось бывать много чаще, чем в наркомовском. Не зря же он столько лет сидел на партоппозиции. Направление ветра угадывалось без слов. Держи глаза и уши открытыми, примечай и делай свои выводы. Царствование Ягоды, по-видимому, подходит к концу. Его стиль и ориентация уже не отвечают требованиям момента. Личные связи, например с правыми, позволившие слегка полавировать в начале тридцатых, теперь определенно потянут ко дну. Генрих Григорьевич слишком поздно осознал то, что сразу усвоили в аппарате ЦК. Он позволял себе поиграть в политику, тогда как требовал совсем иное. В результате ничего не довел до логического конца — ни «московский центр», ни «кремлевское дело». А с Рютиным в тридцать первом вообще непростительно оскандалился. Вместо того чтобы укатать туда, куда Макар телят не гонял, провел освобождение решением Коллегии ОГПУ. Дикий смех да и только!
