Василий Ян - Чингисхан
Здесь была привольная степь, высокая трава, озера с плавающей птицей. Кругом пасся скот, отобранный у кипчаков: быки были белые, длиннорогие, бараны жирные, курдючные, тоже белые; и войлоки у кипчаков белые, и юрты белые. Воины Субудая каждый день ели мясо и, ничего не делая, валялись на персидских коврах. Иногда монгольские ханы-тысячники выезжали на охоту с соколами или устраивали скачки, испытывая коней – своих, монгольских, и захваченных в пути: туркменских, персидских, кавказских и других.
Вверх по течению реки Калки, среди степи, на кургане поставил свою юрту второй полководец, Джебэ-нойон. Вокруг расстилалась зеленая равнина. Через нее к северу уходила цепь сторожевых курганов.
Хотя Джебэ и Субудай были посланы Чингисханом на запад одновременно и для одного дела, но оба полководца друг с другом не всегда ладили, постоянно спорили, и каждый старался на деле доказать ошибку другого. Чингисхан не без хитрой мысли отправил двух соперников. Не раз он делал это и с другими своими нукерами, посылая на одно дело двоих, – ведь соперники всегда стараются отличиться.
Джебэ, стремительный в походе, постоянно вырывался вперед. Его отряд не раз попадал в самое опасное положение. Он искусно уходил от напиравшего противника. Когда уже отовсюду грозила гибель, тогда появлялся и выручал Субудай. Он нападал на неприятеля сплоченными рядами тяжелой монгольской конницы, в которой и нукеры и кони были покрыты железными китайскими латами.
Высокий, прямой, никогда не смеющийся Джебэ, со стеклянными неподвижными глазами, после боя являлся к Субудаю, покрытый пылью и забрызганный кровью. Сидя у костра, он объяснял Субудаю, что не сделал никаких ошибок, что врагов было слишком много. А Субудай посмеивался, довольный, что он опять был спасителем Джебэ, и предлагал ему лучше не объяснять своих ошибок, а попробовать зажаренного на вертеле, как у самого хорезмского падишаха, нашпигованного чесноком и фисташками молодого барашка.
Джебэ был горд, самоуверен, вспыльчив. Он думал, что нигде не сделает промаха, если на шестьдесят шагов попадает стрелою в голову бегущего суслика. За свою меткость и стремительность он и был прозван «Джебэ» – стрела.[152] Под этим именем его знали все в войске, хотя настоящее его имя было другое. Перед битвой он всегда сам осматривал местность, проносясь на высоком поджаром коне по передовым опасным местам, и его не раз с трудом выручали от гибели телохранители тургауды.
Субудай, с клочками седых волос на подбородке, казался стариком; никто не знал, сколько ему лет. Когда-то в юности он был ранен в плечо, мышцы были перерублены, правая рука с тех пор осталась скрюченной, и он действовал одной левой рукой. Лицо его было рассечено через левую бровь, отчего левый глаз, выбитый, был всегда зажмурен, а правый, широко раскрытый, казалось, сверлил и видел каждого насквозь.
Все нукеры в войске говорили, что Субудай хитер и осторожен, как старая лисица с отгрызенной лапой, а злобен, как барс, побывавший в капкане, – с Субудаем не страшен никакой враг, и с ним не пропадешь.
Джебэ упрямо обдумывал план пути, чтобы доехать до Последнего моря, обмывающего вселенную. Донесение Чингисхану, посланное с распевавшим песни гонцом, сочинял Джебэ, а Субудай только одобрял, покачивая головой, и посмеивался:
– Далеко ли ты пойдешь? И скоро ли будет то место, откуда ты, как сайгак, побежишь обратно и мне в последний раз придется тебя выручать?
Разведчики, наблюдавшие за степью, ловили пробиравшихся путников, приводили к Джебэ, и он сам их расспрашивал: о племенах, обитающих к западу и к северу, о путях к ним, о реках и переправах через них, о корме для коней, о богатых городах и сильных крепостях, о войске, оружии и о том, хорошо ли воины умеют драться, попадать стрелами в намеченную цель и далеко ли Последнее, крайнее море.
Глава шестая
Бродник Плоскиня в татарском плену
Однажды разведчики привели к Джебэ нескольких человек из племени, раньше не виданного. Занимались они перевозкой на паромах и лодках дорожных путников. Они были высокие, плечистые, с широкими рыжими бородами, в овчинных потрепанных полушубках, кожаных портах и мягких пошевнях,[153] переплетенных ремнями. Серые рысьи шапки были лихо сдвинуты на ухо.
– Кто вы такие? Откуда пришли? – спросил Джебэ.
Один, повыше и пошире остальных, отвечал по-кипчакски:
– Мы зовемся «бродники», потому что мы бродим по степи. Отцы и деды бежали сюда в степь от князей, ища себе воли…
– Если вы не почитаете ваших господ и убежали от них, значит, вы разбойники и бродяги?
– Мы не то что разбойники и не совсем бродяги… Мы – вольные люди, вольные охотники и рыбаки.
– А ты кто? – спросил Джебэ самого высокого бродника.
– Я зовусь Плоскиня! Наши бродники избрали меня своим воеводой.
Джебэ сейчас же отправил нукеров к Субудай-багатуру сказать: «Приезжай! Пойманы нужные нам люди».
Нукеры прискакали обратно с такими словами: «Субудай-багатур сидит на ковре. Около него торба бобов. Он сказал: «Не поеду, занят…»
Бродник Плоскиня заметил:
– Это значит: «Кто по ком плачет, тот к тому и скачет».
Джебэ оставил под стражей всех пойманных бродников, а сам вместе с Плоскиней, окруженный нукерами, отправился к Субудаю.
На потухающем багровом небе резко чернели три юрты Субудая. Над ними вились дымки и торчали воинские значки – шесты с конскими хвостами и рогами буйволов. Субудай сидел в юрте на персидском шелковом ковре. Освещенный дрожащим светом костра, он левой рукой доставал из пестрой торбы бобы и старательно расставлял их странными длинными нитями.
– Кто это? – спросил Субудай. На мгновение он уставился вытаращенным глазом на Плоскиню и опять занялся бобами. – Садись, Джебэ-нойон.
Джебэ опустился на ковер около Субудая и бесстрастно косился на то, что делал багатур. Никогда он не мог вперед угадать, что сделает старый барс с отгрызенной лапой.
Бродник Плоскиня, высокий, осанистый, с широкой рыжей бородой, ниспадавшей на грудь, бегающими глазами осматривал юрту и что-то прикидывал в уме. Он продолжал стоять почтительно у входа. Его сторожили два увешанных оружием монгола.
Поглядывая на руку Субудая, быстро передвигавшую бобы, Джебэ рассказывал, что слышал от пленных, и советовал использовать Плоскиню как проводника.
– А что делают сейчас кипчакские ханы? – прервал Субудай.
– Все они струхнули, – ответил Плоскиня. – Когда ваши татары примчались в их город Шарукань, кипчакские ханы разбежались – одни в русские пределы, другие в болота.
– Кто убежал к урусам?
– Много убежало – и первым главный их богач Котян, и половцы лукоморские, и Токсебичи, и Багубарсовы, и Бастеева чадь, и другие.
Субудай оторвался от бобов и пристально уставился на Плоскиню:
– А где же теперь главное войско урусов?
– Кто, кроме Бога, это знает?
Субудай съежился, его лицо искривилось, и раскрытый глаз загорелся гневом. Он погрозил скрученным пальцем с обгрызенным ногтем:
– Ты говори все, что знаешь! Не заметай следы! А то я положу тебя под доску, а на доску посажу двадцать нукеров. Тогда ты запищишь, да и сдохнешь.
– А зачем мне молчать?
– Говори, где теперь урусские князья? Готовятся ли урусы к войне?
– Дай смекнуть! – сказал Плоскиня и, расставив длинные ноги, закатил кверху глаза.
Субудай раза два метнул на бродника подозрительный взгляд и снова стал на ковре передвигать бобы. Наконец он зашипел:
– Послушай, ты, степной бродяга! Если ты мне все толково расскажешь, так и быть, дам тебе награду. Смотри сюда, на бобы. Видишь эту нитку бобов – это река Дон… А длинная нитка – это река Днепр… Подойди сюда поближе и покажи, где должен быть город урусов Киев?
Плоскиня сделал шаг, но оба монгольских часовых бросились на него и сорвали пояс с мечом. Тогда бродник, осторожно опустившись на колени, подполз к Субудаю.
– Так! Понимаю! – говорил он, морща лоб и сдвинув меховую шапку на затылок. – Вот это наш Днепр… А это устье Днепра у моря, где Олешье… А вот здесь малая речушка – это, знать, Калка, где мы стоим сейчас… Но только послушай, мой светлейший хан! Ведь Днепр не так течет, прямо с севера на юг, а, как согнутая рука, углом. Вот здесь, где плечо, – это город Киев, а где кулак – там же Черное море. А где выпирает в степь локоть – там на Днепре остров Хортица, и вот, около Хортицы, значит, у локтя, собирается русское войско. – Плоскиня передвинул бобы так, что Днепр выгнулся углом.
– Сколько отсюда до Киева? – спросил Субудай. Он вынул из торбы вместе с бобами горсть золотых монет, подбросил их на ладони и положил около себя.
У Плоскини глаза разгорелись, и он облизал языком сухие губы.
