Евгений Салиас - Свадебный бунт
— Что тамъ такое? Въ Астрахали-то? — Бунтъ иль нѣтъ? — спрашиваютъ повсюду въ сосѣдяхъ.
— Бунтъ. Вѣстимо. Только эдакій значитъ… бабій, чтоль!.. Тихій! — отвѣчаютъ побывавшіе въ городѣ.
— И не грабятъ, не смертоубійствуютъ?..
— Зачѣмъ? Малаго ребенка никто не тронь. Строго!
— И порядокъ, стало, какъ быть слѣдуетъ?
— Тихо… Да и какъ, то ись, это тихо-то… Куда лучше, чѣмъ прежде, при московскомъ воеводѣ.
— Кто же тамъ набольшій?
— Воевода… Носовъ, Яковъ Матвѣевичъ… Душа человѣкъ. Ему хоть бы всей стороной править. Совладалъ бы. Дай ему ты Донъ и Терекъ въ придачу. Управитъ!
И говоръ о диковинномъ, тишайшемъ бунтѣ и диковинномъ, правдолюбивомъ и мудромъ самозванцѣ-воеводѣ далеко пробѣжалъ по Руси.
— Яковъ Носовъ! Кто-жъ не знаетъ!
— Сказываютъ, этотъ Носовъ не изъ мужского пола. Оттого и тихъ.
— Женскаго пола?
— Нѣтъ. Зачѣмъ!..
— Какъ же такъ-то?
— А вотъ!.. Невѣдомо… Все премудрость Божья. Иль ужъ времена на Руси такія подходятъ — неподходящія! И не разгадать иного дѣла. Вотъ и царь нонѣ, вишь, «обмѣнный», изъ нѣмцевъ.
А царь при извѣстіи о бунтѣ былъ въ Митавѣ съ войной шведской на плечахъ.
— Эхъ, кабы я тамъ былъ!.. вздохнулъ молодой царь и сталъ посылать гонцовъ за гонцами въ Москву къ боярамъ. «Полно, молъ, сидѣть-то». А въ Москвѣ бояре и думные люди сидѣли, сложа руки, и только разсуждали:
— Что подѣлаешь! Татарщина тамъ. Только слава, что Россія… И бунтъ то потрафился какой-то свадебный!
XXXVIII
Прошло лѣто. Наступила осень, тоже прошла. Начиналась уже зима. Въ Астрахани было все по прежнему тихо. Дѣла государскія и дѣла торговыя шли своимъ порядкомъ. Все обстояло благополучно, хотя главная власть надъ всѣмъ краемъ была попрежнему въ рукахъ самодѣльнаго воеводы и бунтаря Носова.
Въ началѣ зимы сталъ ходить слухъ, что въ Астрахань прибудетъ гонецъ отъ царя, съ увѣщательными грамотами отступиться отъ бунта. Носовъ и товарищи только посмѣивались и говорили:
— Ладно. Поторгуемся! Только врядъ ли сойдемся!
Въ самый новый годъ дѣйствительно явился въ Астрахань гонецъ съ небольшой свитой изъ московскихъ поддьяковъ и стрѣльцовъ. Носовъ и его сподвижники не мало удивились, узнавъ, кто былъ этотъ гонецъ. Немало удивилась и вся Астрахань.
Впрочемъ, если посадскій Носовъ былъ воеводой, а бунтарь стрѣлецъ Быковъ главнымъ военачальникомъ, а донской казакъ Зиновьевъ воеводскимъ товарищемъ и разные другіе темные люди стали «властными» людьми, то почему же бы и этому человѣку за эти смутныя времена не попасть въ царскіе гонцы тоже изъ простыхъ посадскихъ людей.
Посолъ, прибывшій изъ столицы государевымъ уполномоченнымъ съ грамотой и порученіемъ утишить волненіе, прекратить колебаніе умовъ, водворить порядокъ, убѣдить бунтовщиковъ просить прощенія въ своихъ винахъ и всѣмъ, кто смирится, объявить милость, былъ посадскій Кисельниковъ. Онъ имѣлъ отъ самого царя власть казнить и миловать!
Пока Носовъ правилъ краемъ, Кисельниковь, пробывъ въ Астрахани только одинъ мѣсяцъ, еще осенью уѣхалъ. Онъ задался мыслью дойти до самого царя, самому ему лично разсказать все и принести жалобу на смертоубійство своего зятя, погибшаго при защитѣ кремля отъ бунтовщиковъ.
Царь милостиво принялъ астраханца; подробно разспросивъ все, узналъ такъ же хорошо, какъ если бы самъ присутствовалъ при іюльской смутѣ. И вотъ этотъ же самый посадскій «законникъ» былъ посланъ царемъ обратно на родину съ увѣщательнымъ письмомъ.
Однако, чтобы посадскому добраться черезъ Москву въ Митаву, а изъ Курляндіи пріѣхать обратно въ Астрахань, понадобилось четыре мѣсяца. Около 1-го сентября, посадскій двинулся съ своей жалобой къ царю и только къ новому году вернулся уполномоченнымъ обратно въ Астрахань. Кисельниковъ, разумѣется, вернулся теперь другимъ человѣкомъ.
— До него рукой не достанешь, — говорили нѣкоторые, повидавшись и побесѣдовавши съ прежнимъ пріятелемъ.
Кисельниковъ какъ бы не обратилъ ни малѣйшаго вниманія на бунтовщицкія власти и на существованіе въ городѣ воеводы Носова. Онъ отнесся прямо къ митрополиту Самсону. Вмѣстѣ съ митрополитомъ, при дѣятельномъ участіи Дашкова, они собрали кое-кого изъ знатныхъ астраханскихъ людей, кое-кого изъ стрѣльцовъ и посадскихъ. Оказалось черезъ нѣсколько дней, что въ Астрахани, все-таки, есть немало всякихъ обывателей, которые нетерпѣливо ждутъ конца бунтовщицкаго управленія.
Люди эти, хотя и не имѣли причины жаловаться, потому что все было въ порядкѣ, но, тѣмъ не менѣе, желали, чтобы въ краѣ поскорѣе снова были настоящія власти.
Черезъ десять дней по пріѣздѣ Кисельникова, въ кремлѣ въ соборѣ и въ домѣ митрополита собралось немало всякихъ гражданъ, не мало и простого народа. Въ соборѣ былъ отслуженъ молебенъ о здравіи государя, а затѣмъ митрополитъ сталъ приводить въ присягѣ лицъ, желающихъ заявить или о своей непринадлежности къ бунту, или о своей «отсталости» и покаяніи. Воевода Носовъ, его сподвижники и его войско изъ охотниковъ, именовавшее себя стрѣлецкимъ, не вступались ни во что и не мѣшали тому, что дѣлали и творили митрополитъ съ царскимъ гонцомъ.
Когда же, наконецъ, Кисельниковъ явился къ Носову убѣждать принести покаяніе въ своихъ винахъ и просить прощенья, убѣждая, что царь положитъ гнѣвъ на милость, Носовъ отвѣчалъ только шутками да прибаутками.
— Ты насъ брось, — окончательно отвѣтилъ Носовъ Кисельникову. — Не тревожь. Дѣла у насъ много, полонъ ротъ. Некогда изъ пустого въ порожнее переливать. Вы съ митрополитомъ да съ Дашковымъ разводите себѣ турусы на колесахъ. Я васъ не трону, потому что вы мнѣ — плевать!
— Да вѣдь ты пропадешь! Вѣдь царь войско пришлетъ усмирять васъ, — сказалъ Кисельниковъ.
— Ладно, еще покуда пришлетъ, да еще покуда придутъ войска его. Да еще дойдутъ ли сюда?
— А какже это не дойти?
— Да вѣдь до насъ надобно черезъ многихъ другихъ, черезъ донскихъ и гребенскихъ казаковъ итти. Прежде ихъ надо будетъ усмирять. Мы то уже послѣдніе будемъ. Покуда до насъ дойдетъ чередъ, отъ войска-то царева не останется ничего.
— Какъ такъ?
— Да такъ. Просто…. Которыхъ казаки перебьютъ въ битвахъ, а которые образумятся сами и, бросивъ своихъ полковниковъ и старшинъ, къ намъ перейдутъ за святое дѣло стать…
— Царскія-то войска?. На бунтовщичью сторону станутъ? — изумился Кисельниковъ. — Что ты, Грохъ, балясничаешь? Потѣхи ради болтаешь языкомъ, или мороки ради? Такъ меня вѣдь тебѣ не обморочить.
Грохъ слегка пожалъ плечами и не отвѣчалъ. Лицо его было серьезно, но спокойно и ясно.
Послѣ минутной паузы, Кисельниковъ заговорилъ уже иначе, и въ голосѣ его сказывалось что-то другое: смѣсь любопытства съ крайнимъ изумленіемъ. Посадскій «законникъ», какъ человѣкъ пожилой, бывалый и не глупый, былъ несказанно пораженъ этимъ спокойствіемъ и этой самоувѣренностью, которыя увидѣлъ въ самозванномъ воеводѣ. Всякій бунтарь, по мнѣнію Кисельникова, долженъ былъ бы швыряться, грабить, смертоубійствовать и вообще всякую горячку пороть. А Грохъ что дѣлаетъ? Сидитъ воеводой и страной Астраханской правитъ. Никого не грабитъ, всѣмъ судъ равенный чинитъ. Кисельникову это показалось вдругъ какъ-то еще обиднѣе, еще болѣе озлобило въ немъ его любовь къ законности и уваженіе къ властямъ.
— Ну, инъ будь по-твоему! Ладно, — выговорилъ вдругъ Кисельниковъ:- порѣшимъ мы на словахъ, что все царское войко сгибло въ пути, что казаки, аль калмыки да нагаи все войско расшибли и въ Волгѣ аль въ Донѣ потопили. Все это, Грохъ, на прикладъ, по твоему прошенью да по щучьему велѣнью, потрафилось. Что жъ тогда будетъ? Послѣ?
— Когда? Какъ войска-то разбѣгутся? Ничего. Чему же быть…
— У васъ-то что здѣсь будетъ? Будешь ты сидѣть воеводой и править всю жизнь?
— Вѣстимо. Весь край успокою. Гребенскихъ и донцовъ, можетъ, еще лѣтъ чрезъ пять припишу къ Астрахани. Округу преувеличу. И впрямь царство Астраханское будетъ! — выговорилъ Носовъ съ увлеченіемъ, и глаза его блеснули ярче.
— А самъ будешь царемъ? — разсмѣялся Кисельниковъ.
— Не царемъ, а правителемъ…
— Безъ властей, безъ законовъ, безъ суда, безъ повытій, безъ дьяковъ…
— Все у насъ есть такое… Давно.
— Да вѣдь все разбойное, самозванное, грабительское.
— Мы никого не грабимъ. У насъ, самъ видишь, какъ тихо и повадливо для всякаго жителя.
— Такъ ты и будешь вѣкъ править? — изумляясь, выговорилъ Кисельниковъ.
— Вѣстимо!
— Да нешто это можно, чтобы земля стояла безъ царя, иль хоть безъ хана, безъ гирея или султана, — то есть безъ властей?
— Мы — власти! — убѣдительно вымолвилъ Грохъ.
— Кто васъ поставилъ? — воскликнулъ посадскій.
— Сами мы себя поставили.
— Стало быть, и вѣнчаться у васъ молодыя пары будутъ сами, безъ священника! И указы будутъ писаться: «По его Носовскому величеству!..» внѣ себя уже отъ пыла и раздраженья кричалъ Кисельниковъ.
