Олдос Хаксли - Луденские бесы
В ответ на скрупулезные вопросы, сестра Иоанна подтвердила: да, Грандье имел в виду именно Сатану, когда призывал бога, а, отрекаясь от дьявола на словах, на самом деле отрекался от Христа.
Лактанс пожелал узнать, каким мукам подвергают Грандье в аду, и очень разочаровался, когда настоятельница ответила, что худшая из адских мук — лишение Господа.
— Так-то оно так, — сказал священник. — Но физическим-то мучениям его подвергают?
После долгих раздумий сестра Иоанна ответила, что Грандье «будет подвергнут особой пытке за каждый из своих грехов, в первую очередь плотских».
А как прошла казнь? Удалось ли дьяволу уберечь своего слугу от страданий?
Увы, ответил Исакаарон, у Сатаны это не получилось, ибо экзорцисты ему помешали. Вот если бы они не благословили пламя, то тогда Грандье бы ничего не почувствовал. Однако благодаря трудам отцов Лактанса, Транкиля и Архангела, Грандье помучился на славу.
«Но это сущие пустяки по сравнению с муками, которые он испытывает теперь», — воскликнул экзорцист. И отец Лактанс заговорил об адских терзаниях. Потом спросил: в каком из многочисленных чертогов ада разместили колдуна? Как встретил его Люцифер? Что происходит с ним в данную минуту?
Исакаарон старался удовлетворить любопытство монаха. Когда же воображение сестры Иоанны иссякло, ей на помощь пришла сестра Агнесса. Она упала на пол, задергалась в судорогах, и ее устами заговорил бес Бехерит.
Вечером, вернувшись в монастырь, монахи увидели, что отец Лактанс выглядит бледным и рассеянным. Быть может, ему нездоровится?
Лактанс покачал головой. Нет, он здоров. Но одна мысль не дает ему покоя: осужденный хотел, чтобы его исповедовал отец Грийо, а в этом ему отказали. Быть может, экзорцисты совершили страшный грех?
Коллеги попытались его утешить, но безуспешно. Проведя бессонную ночь, Лактанс проснулся в холодном поту.
— Господь карает меня, — повторял он. — Господь карает меня.
Хирург Маннури пустил ему кровь, аптекарь Адам поставил клистир. Лихорадка спала, но ненадолго. А потом у отца Лактанса начались видения. Он слышал, как Грандье кричит под пыткой, видел кюре на костре, молящим Бога за своих врагов. И вокруг все время летали демоны, целые сонмы демонов. Они проникли в тело отца Лактанса, заставили его брыкаться, грызть подушки, исторгли из его уст самые страшные кощунства.
18 сентября, ровно через месяц после казни Грандье, отец Лактанс выбил распятие из руки священника, пришедшего причастить его, и сразу после этого скончался. Лобардемон оплатил богатые похороны, а отец Транкиль прочел проповедь, в которой превозносил усопшего, называя его образцом святости. Транкиль сказал, что Лактанса убил Сатана, решивший отомстить преданному слуге Божьему за расправу с Грандье.
Теперь настала очередь хирурга Маннури. Однажды ночью, вскоре после смерти отца Лактанса, его вызвали к одному больному, чтобы пустить тому кровь. Возвращаясь обратно, хирург внезапно увидел в свете фонаря Урбена Грандье. Кюре был в чем мать родила, как в тот день, когда на его теле разыскивали дьявольские метки. Стоя посреди улицы Гран-Паве, неподалеку от разрушенного замка и сада обители кордельеров, Грандье поджидал запоздалого путника. Маннури остановился, и слуга, сопровождавший хирурга, увидел, как тот задает какие-то вопросы, обращаясь в пустое пространство. Ответа Маннури не получил и задрожал всем телом. Потом упал на землю и стал молить о пощаде. Неделю спустя он умер.
Теперь настал черед Луи Шове, одного из честных магистратов, отказавшихся принять участие в судебном фарсе. Настоятельница и большинство монахинь обвинили этого человека в колдовстве, и господин Барре в своем шинонском приходе нашел дополнительные свидетельства, предоставленные бесами. Шове испугался того, что может произойти, если кардинал решит свести с ним счеты. Магистрат впал в черную меланхолию, потом помутился рассудком и скончался еще до исхода зимы.
Отец Транкиль оказался крепче прочих. Лишь четыре года спустя, в 1638 году, он пал жертвой своей чересчур ретивой борьбы со злом. Ненавидя Грандье всем сердцем, он вселил в души монахинь бесов. А позднее, посредством своих нелепых экзорцизмов, обеспечил бесам долгую жизнь. Теперь черти взяли реванш. Над Богом потешаться нельзя, и Транкиль пожал бурю, которую посеял.
Сначала видения были редкими и не слишком интенсивными. Но понемногу демоны Собачий Хвост и Левиафан стали брать верх. В последний год жизни отец Транкиль вел себя точно та же, как истеричные урсулинки: катался по полу, бранился, высовывал язык, шипел, лаял, ржал. И это еще не все. Дьявол, которого капуцинский биограф отца Транкиля красноречиво нарек «зловонным Адским Филином», вселил в душу Транкиля соблазн нарушить целомудрие, а также попрать смирение, терпение, веру и благочестие. Тщетно монах взывал к Пресвятой Деве, святому Иосифу, святому Франциску и святому Бонавентуре. Бесы оказались сильнее.
В Троицын день 1638 года святой отец прочел свою последнюю проповедь. Потом слег, сраженный недугом, причины которого носили явно психосоматический характер. «Он изрыгал из себя нечистоты, каковые несомненно являлись частицами пакта с дьяволом… Всякий раз, когда он принимал пищу, бесы выворачивали его наизнанку, причем с такой яростью, что это погубило бы и самого здорового человека». Кроме того, монаха мучили жестокие головные и сердечные боли, «не описанные в трудах Галена или Гиппократа». К концу недели «он исторгал из себя столь зловонную блевотину, что комната насквозь пропиталась смрадом». Наконец пришлось соборовать умирающего, однако в момент причащения бесы переселились из отца Транкиля в другого монаха, стоявшего на коленях подле кровати. Одержимый впал в такое неистовство, что полдюжины капуцинов едва могли его удерживать — он же все порывался пинать ногами агонизирующего отца Транкиля.
Зато похороны были пышными. «Когда же служба закончилась, верующие набросились на тело. Одни просто прикладывали к нему четки, другие же отрезали кусочки от рясы, чтобы сохранить их как реликвию. Не выдержав напора, гроб треснул, и покойника принялись дергать то вправо, то влево. Несомненно, святого отца оставили бы ободранным догола, если бы несколько почтенных людей не отогнали бесстыжую чернь. Вполне возможно, что эти нечестивцы не пощадили бы и самих мощей». Итак, клочки рясы отца Транкиля стали такими же реликвиями, как пепел человека, которого он пытал и сжег заживо… Все перепуталось. Колдун умер как мученик, а его палач после смерти превратился в святого — но такого святого, в душу которого вселился сам Вельзевул!
В сущности, все это не имело значения: фетиш есть фетиш.
Глава девятая
Грандье больше не было, но остались Еазаз, Завулон и прочие бесы. Этот факт казался многим необъяснимым. На самом же деле удивляться было нечему: когда не устранена истинная причина, никуда не денутся и следствия. В умы монахинь дьяволов вселили каноник Миньон и прочие экзорцисты, они же и не давали бесам исчезнуть. По два раза в день, за исключением воскресений, одержимые урсулинки устраивали привычное представление. Как и следовало ожидать, состояние их не улучшилось, а, пожалуй, даже ухудшилось, по сравнению со временем, когда Грандье был жив.
В конце сентября Лобардемон сообщил кардиналу, что обратился с просьбой к ордену Иисуса. Иезуиты пользовались репутацией людей ученых и умных. Если прибегнуть к их авторитету, то публика наверняка «перестанет противиться очевидной истинности луденских бесноватых».
Многие иезуиты, включая орденского генерала Вителлески, вежливо, но решительно отказывались участвовать в экзорцизме. Однако на сей раз деваться им было некуда. Вслед за приглашением Лобардемона поступил и прямой приказ короля, а устами его величества говорила персона еще более серьезная — его высокопреосвященство.
И вот 15 декабря 1634 года четверо отцов-иезуитов въехали в Луден. Одним из них был Жан-Жозеф Сурен. Отец Боир, провинциал Аквитанский, избрал молодого монаха в экзорцисты. Потом, правда, передумал и отменил свой приказ, но было поздно — Сурен уже покинул Маренн, чтобы отбыть к месту назначения. В конце концов миссия осталась за ним.
В ту пору Сурену было тридцать четыре года, он находился в середине жизненной дороги. Его характер сформировался, образ мыслей определился раз и навсегда. Собратья по ордену высоко оценивали его способности, уважали его религиозное рвение и аскетизм, страстное стремление к христианскому совершенству. Однако восхищению сопутствовала и некоторая настороженность. Отец Сурен обладал всеми задатками героя веры, но наиболее осторожные из иезуитов усматривали в личности Жан-Жозефа и некоторые тревожные черты. Например, любовь к чрезмерности в словах и поступках. Он говорил, что «человек, не доходящий до крайностей в божественных вопросах, никогда не приблизится к Господу». Мысль правильная, но с тем условием, что «крайности» имеют нужную направленность. Некоторые из оригинальных идей молодого монаха, по форме будучи вполне ортодоксальными, пугали своей непримиримостью. Например, Сурен говорил, что готов отдать свою жизнь за людей, рядом с которыми живет, но «в то же время намерен обращаться с ними так, как если бы они были его врагами». Надо полагать, что такая позиция не слишком облегчала жизнь братии, делившей с Суреном стол и кров. Подобное отношение к другим людям можно назвать антисоциальным, а помимо того, Сурен отличался еще и крайней безапелляционностью в вопросах праведности. Он говорил: «Мы должны искоренять в себе тщеславие столь же безжалостно, как святотатство, а невежество и несовершенство карать с беспредельной жестокостью». К столь непримиримому ригоризму Сурен присовокуплял еще и опасный интерес к так называемым «особенным дарам», то есть чудесным способностям, которыми иногда обладают святые праведники. Наставники и начальники монаха относились к этому пристрастию неодобрительно, потому что «особенные дары» вовсе не обязательны душе для спасения. Отец Анжино, друг Сурена, писал про него много лет спустя: «С раннего детства подобные вещи влекли его, и он придавал им слишком большое значение. Пришлось дать ему возможность идти по жизни этим путем, непривычным и необычным для большинства».
