Франтишек Кубка - Улыбка и слезы Палечка
Чума в Краловом дворе! Король-жених умер от чумы!
Еще в последнюю ночь перед его смертью пан Иржи спал в одной спальне с ним, так как король жаловался, что у него болит живот и голова. Иржи не боится чумы. Все помнят, как он в разгар эпидемии хоронил грешницу Барбору Цельскую, императрицу, вдову Зикмунта… Он сидел возле умирающего и держал его за руку, пока она не похолодела. Перед смертью Погробек долго говорил с ним. Никто не слышал этой последней их беседы, и неизвестно, вспоминал ли Ладислав чудного победителя Гуниади и его мертвые глаза… Но говорили, будто он просил, чтобы его немецкую свиту выпустили из Чехии с почетом и миром. Даже на краю могилы не верил пражским еретикам!
Пан Иржи стоял у его ложа на коленях и плакал. Пришел священник, соборовал умирающего. Помазанный елеем, светловолосый задремал. За две ночи он страшно похудел, и лицо его приобрело пепельный оттенок. Потом он велел принести все свои королевские драгоценности и снял даже кольцо с руки. Хотел войти и царство небесное как кающийся грешник. Все отказал церкви.
Магистра Рокицаны не было в Праге. Но в церквах подобоев люди молились о спасении Погробковой души.
Когда он испустил последний вздох, Иржи отошел от его ложа и сам открыл окно. Перед дворцом стояла в молчании толпа. Неподалеку, у францисканцев, которые недавно вернулись в Прагу[130], слышался похоронный звон.
Только тут наш правитель вспомнил, что ведь надо оповестить собравшийся народ с самого высокого места об успении короля. Он пошел к себе в кабинет, окна которого выходили во двор и сад, чтобы сделать нужные распоряжения. Потом кликнул пажа:
— Скажи, чтоб позвали еврея Гершика!
— Он здесь, государь, — ответил с поклоном паж.
Через несколько мгновении Гершик предстал перед паном правителем. Он щуплый, с длинной черной бородой и хитрыми маленькими глазками. На плечах — темный кафтан, на голове — остроконечная шапочка, на которой золотом по черному шелку вышита звезда Давидова.
Сам Гершик родился в Праге. Но отец его приехал в Чехию из Испании — через Турцию и Венгрию. Никто не знал его настоящего имени, но всем было известно, что уже его прадеды предсказывали будущее по звездам небесным мавританским калифам и испанским гидальго.
Иржи ничего не сказал. Только поглядел на еврея вопросительно. Тот сам заговорил. Голос у него был тихий, сиплый. Он забормотал-забормотал латинские и чешские слова, среди которых то и дело повторялись имена римских богов — Юпитера и Марса, Меркурия и Сатурна, — но имя Венеры отсутствовало. Звездочет говорил о всевозможных сочетаниях и скрещениях звезд, о констелляциях и конъюнкциях, рисуя при этом перед Иржиком руками разные круги.
«Jupiter rex… Jupiter omnipotens»[131] — вылетали у еврея из-под усов сиплые, но полные трепетной выразительности возгласы. При этом звездочет все время низко-низко кланялся и становился перед паном Иржи на колени.
Но таинственное представление продолжалось и после того, как Иржи сел за стол, утратив тот странный блеск в глазах, который у него появился, когда еврей стал упоминать о царе Юпитере. Гершик преклонил правое колено и повел уже по-чешски рассказ о каппадокийском рыцаре, чье имя происходит от греческого слова, обозначающего человека сельского происхождения[132], и о том, что родоначальником мелкопоместных дворян был оратай и что Пршемысл Оратай[133] был призван на царство от сохи… Но тут уж пан Иржи, рассмеявшись, сказал, что еврей злоупотребляет его незнанием языков и в речах своих руководствуется желанием польстить, а не истиной. И пускай он не выходит за пределы своей халдейской науки, толкует о звездах, если хочет, или убирается вон!
Гершик омрачился и умолк. Встал, отвесил поклон. Иржи все же кивнул ему — в знак того, что простил.
На улице была кромешная тьма. Толпа разошлась. Тут только Иржи обратил внимание на голоса герольдов, возвещающих народу о том, что «господу богу угодно было позвать в вечные свои селения государя нашего, всемилостивейшего короля Ладислава, сына Альбрехта, эрцгерцога австрийского и короля венгерского»…
Иржиков возок ехал по темным, безлюдным улицам. В католических костелах еще шла служба, оттуда слышалось пение Иржик приказал везти его на Каменный мост. Посредине моста велел остановиться и вышел. Вылезал с трудом. Тело его становилось с каждым днем все грузнее. Подошел к ограде и устремил взгляд вверх, к опустевшему кремлю и храму. Ему показалось, что окна святого Вита освещены. Это капитул молится за упокой души почившего короля.
Потом он перевел взгляд вниз, на воду. И вдруг увидал в воде отражение бледных ноябрьских звезд. Это его удивило, так как только что над водой стоял туман. Звезды…
Звезды в воде то приближались друг к другу, то расходились, сочетались в дрожащем соприкосновении и падали, серебряные, в черную глубь. Будь здесь Гершик, он, конечно, мог бы назвать эти звезды по именам. А вон та, самая крупная, там внизу, в воде, может быть, и есть Юпитер-рекс. Иржи вспомнился вечер на Лабе, среди поросших ивняком низких лабских берегов, когда он, молодой подебрадский помещик, ловил, со своими двумя батраками, сетью карпов. Они заплыли в лодке на середину речной глади, и батраки запели старинную песню о водяном, о наваждении черных омутов. Одиннадцатилетний Иржик смотрел в воду. И, как сегодня, увидал в воде сочетающиеся звезды. И на душе у него было тогда также радостно и празднично, как теперь…
Но потом сердце ему вдруг сжал страх. Он увидел мертвого Ладислава с постаревшим, строгим лицом, услыхал его просьбу о том, чтобы с почетом выпустить из Чехии австрийских и венгерских дворян. Но Ладислав просил также его, Иржи, дать в его землях широкий простор праву, обеспечить там всем мир и покой… Вот о чем король просил его, правителя страны и гофмейстера! Словно знал, о чем сейчас говорят звезды. Что будет завтра? Народ, конечно, плачет. Люди, отходя ко сну, думают о том, что их ждет впереди. Мужья ложатся рядом с женами и утешают их обещаниями, что, конечно, и завтра и дальше в стране будет вдоволь хлеба для детей и сохранятся спокойствие и порядок, как при покойном короле.
«Что будет? Что будет?» — услыхал Иржик бормотание старухи. Ему показалось, будто кто-то стучит костылями по мостовой. Он оглянулся, но, кроме возка с кучером и пажом, на мосту никого не было…
В эти часы мытники уже запирают мост… Съездить еще в Малый город и наверх, в кремль? Нет, встретился бы возвращающийся из храма капитул. Завтра по всему городу пошли бы толки: дескать, никак не дождется… Еще не остыло Ладиславово тело, а он уж бродит по кремлю, примеривается, как пойдет в коронационной процессии! Но тут нет епископов. Главное, таких, которые возложили бы священную корону на его еретическое чело!
«Будь еще здесь старый Филиберт из Нормандии!» — подумал Иржик, входя в возок, и приказал ехать в Бочков дом.
Оси заскрипели — сперва под тяжестью тучного Иржикова тела, а потом сильней, когда возок стал поворачивать.
«И будет плач и скрежет зубовный», — ни с того ни с сего вдруг пришло Иржику в голову.
Я ждал своего государя в его доме, внизу под лестницей. Сидел в темноте, в то время как зала и дубовые ступени были освещены. В доме было тревожно. Пани Йоганка сперва долго плакала, потом молилась, потом стала расчесывать волосы перед зеркалом. Распустила их по плечам и спине так, что они упали до бедер. Она с удовольствием любовалась своим отражением в зеркале, начала напевать. Челядь сперва плакала, потом заговорила о предстоящих королевских похоронах. «Похороны, понятно, будут торжественные», — заметил старый оружейник хозяина и прослезился. Больше всего на свете он любил похороны, потому что представлял себе, как он сам лежит в гробу, и за гробом идут процессией пажи, батраки, работницы, и все по нем плачут и говорят о том, какой добрый, какой сильный, какой благородный был оружейник Вацлав, — никогда уж не будет другого такого во всем королевстве!
Я ждал государя — и вот он вошел. Быстро направился к лестнице, тяжело дыша. Я выступил из полумрака и, упав перед ним на колени, внятно и торжественно воскликнул:
— Здравствуй, Иржи, король чешский!
Иржи остановился и фыркнул из-под каштановых еще усов. Усы взъерошились, и от этого Иржиково лицо приобрело веселое, забавное выражение. Но глаза его помрачнели. Он на мгновение остановился. Потом сказал:
— Встань…
Когда я встал, он ласково погладил меня по голове. Так гладила меня когда-то рука, давно увядшая. Эта милая, добрая рука принадлежала горному цветку, которого давно уже нет и чье имя по-итальянски было бы Бьянка.
— Приходи ко мне наверх, — прибавил Иржи.
И через час, поговорив с пани Йоганкой, встретившей его в расшитом золотом корсаже и длинной юбке со шлейфом, он пришел наверх, где я ждал его у очага в высокой зале, возле которого он любил сидеть, размышлять, беседовать…
