Жорж Бордонов - Кавалер дю Ландро
Странное дело, Тримбаль тоже с годами становилась только суше, и хотя водка поддерживала ее живость, под все еще шелковистой шкурой уже явственно обозначились ребра. У Десланда была серая в яблоках лошадь, толстая и спокойная. Молодежь потешалась, когда случайно встречала на дороге эту живописную парочку: худого, как щепка, шевалье на тощей лошаденке и рядом с ним толстого Десланда, на его лошади землепашца. Они смеялись, но не в открытую, так как в глубине души восхищались образом жизни шевалье и подчеркнуто почтительно приветствовали его при встречах. «Дон Кихот и Санчо Панса», — говорили они, но в своем узком кругу. Никто из них, хотя в каждом текла кровь гордых и смелых предков, и они не были трусами, не осмелился бы открыто посмеяться над шевалье. Несмотря на его невообразимое существование, на выходки, граничащие с безумием, они испытывали к нему искреннее и глубокое уважение. Молодые люди уже попали под влияние романтизма, для них дю Ландро был героем, он словно сошел со страниц романов господина Шатобриана, и его недоброжелатели не могли его развенчать. Он имел дерзость в этом краю столь строгих нравов идти до конца в своих страстях, он был вне общественной морали, отмечен знаком особенной судьбы. Если бы он захотел, вокруг него собрался бы круг его последователей и сторонников. Но это, как и все остальное, его не волновало, ему достаточно было быть самим собой.
Так проходили годы. На смену Людовику XVIII пришел Карл X. У нас поменялся префект. Газеты приносили новости из Парижа. Самые проницательные, уловив, что ветер подул в другую сторону, принялись улаживать свои дела. Ландро газет не читал: «Они только пачкают руки и засоряют мозги», — говорил он, но Десланд рассказывал ему обо всех важных событиях.
Десланд, его жена и их маленькая дочь составляли семью шевалье. Он царствовал в ней как патриарх, строгий, но справедливый. Этот закоренелый эгоист находил время, чтобы съездить в Нант и купить рождественские подарки: шпоры своему верному Десланду, платье Евгении, куклу ребенку. Ночную мессу служили в часовне. Шевалье тоже присутствовал. Это была его дань умершим представителям рода Ландро. Однажды Евгения Десланд подарила ему новые перчатки: «Ваши совсем истрепались, наш господин». В ответ, с разрешения Десланда, он преподнес ей сердечко из чистого золота. Она нашла его завернутым в клочок бумажки под своей салфеткой. Ландро стал больше заниматься хозяйством и часто отправлялся с Десландом на ярмарку в простой крестьянской рубахе, надетой поверх велюрового жилета. Не забывал он и охоту. Шевалье уносился со двора на своей верной Тримбаль и возвращался поздно вечером к ужину. Два раза в неделю он отправлялся в «Зеленый дуб» или какое-нибудь другое место. Его виски начали седеть, но он, казалось, не обращал на это внимания. Вскоре разнеслась весть, что дю Ландро купил мельницы в Бурнье. Дальние родственники приезжали в Нуайе прозондировать почву по поводу наследства богатого дядюшки. «Напрасно вы беспокоитесь, — сказал им шевалье. — Все останется вам. Но вы никогда не будете жить в Нуайе. Десланд и его потомки останутся здесь хозяевами, вы получите все остальное».
Но потомков Десланда могло и не остаться. Глухой ненастной ночью Десланд постучался в дверь шевалье:
— Юбер, дочка умирает, у нее, кажется, круп!
Ландро вскочил с кровати, бросился за Десландом. Влетел без стука в комнату. Открыл малышке рот, взглянул на горло. Ребенок закашлялся.
— Без сомнения, это круп!
— Но к кому обратиться в это время? Кто поедет сейчас сюда?
— Это мое дело.
— В такую погоду?
— Доверься мне.
А сам побежал седлать Тримбаль. Отчаявшийся Десланд был настолько растерян, что даже не подумал ему помочь. Он только проводил глазами фигуру шевалье, умчавшегося сквозь стену дождя. И почему-то подумал: «Правду люди говорят, бедному животному нелегко с ним!» Что ему взбрело в голову? Внезапно по его телу пробежала дрожь. В его душу заполз страх: за жизнь своего ребенка, за жизнь своего друга! Дьявольский силуэт — полы широкого плаща развевались на ветру как крылья! — скрылся в темноте грозовой ночи. Пронзительный вой ветра заглушил стук копыт. Десланд предчувствовал, что что-то должно этой ночью закончиться, что неотвратимо надвигалась какая-то беда. Совершенно потерявший самообладание, он взбежал по лестнице в свою комнату. Шевалье вернулся на рассвете. За ним следовал небольшой экипаж, из которого вышел старик с потертым саквояжем. С Тримбаль вода лилась ручьем. Ландро промок до костей. Он позвал прислугу. Десланд услышал:
— Оботрите ее, ребята, и не жалейте масла, особенно на ноги! Добавьте ей в овес водки, полбутылки!
Начинался пасмурный серый день, по небу неслись низкие рваные облака.
— Ну что, Десланд?
— Малышка опять начала задыхаться.
— Мы прибыли вовремя, доктор, — обратился он к своему спутнику, а потом к Десланду. — Прости, раньше не могли!
Даже не подумав переодеться или просушить одежду с дороги, он поднялся наверх, к ребенку, поддерживая под руку старого доктора и говоря:
— Не будем терять надежды! Доктор служил в армии.
— Под началом барона Лари, господа, к вашим услугам.
Он оставался в Нуайе полных два дня и уехал только тогда, когда стало очевидным, что опасность миновала. Ландро поехал его провожать, «чтобы показать хорошую дорогу», а в действительности, чтобы проявить к нему почтительность. Дождь все еще продолжался, и он оставил Тримбаль в конюшне, взяв другую лошадь. Они расстались в десяти лье от Нуайе. Прощание было «достойным», то есть протекало с грубоватой сердечностью, присущей старым воякам. Они обнялись, добрую минуту жали друг другу руки, похлопывали по плечам.
— Вы настоящий человек, примите уверения в искреннем уважении.
— И вы, господин шевалье.
Старый доктор усмехнулся и добавил:
— Молва о вас разнеслась очень далеко. Говорят, вы очень строгий хозяин…
— Пусть говорят!
Но эти добрые мгновения оказались очень короткими. Видит Бог, шевалье родился под несчастливой звездой. Когда он вернулся в Нуайе, узнал, что заболела Тримбаль. Он бросился в конюшню, за ним поспешил верный Десланд. Одним взглядом он оценил состояние своей любимицы. Затем прижал ухо к шелковистому боку, вслушиваясь в неровное биение сердца. Шевалье взял голову лошади в руки, погладил ее широкий лоб, поцеловал во влажный нос.
— Старушка моя, — приговаривал он. — Ты простудилась, как и я. Это ничего. Мы будем лечиться вместе. Я тоже, ты ведь знаешь, еле стою на ногах, и кровь стучит в висках.
Он вышел из конюшни и позвал Десланда. Ему казалось — и возможно, он был во многом прав, — что Тримбаль могла понять его слова и встревожиться.
— Надо позвать ветеринара из Несми. Тэнги знают толк в лошадях и умеют с ними обращаться. Но, по-моему, дело скверное, похоже, она безнадежна. Хотел бы я ошибиться! О, как хотел бы я ошибиться, старина!
Ветеринар подтвердил диагноз. Это был грубоватый, косматый человек в широкополой шляпе и в просторном плаще пастуха.
— Да! Господин шевалье! Дело серьезное. Она сильно переохладилась. Я вам оставлю порошки, давайте ей. Делайте горчичные припарки, растирайте водкой. Это единственный шанс, но не очень большой. Не отходите от нее ни на минуту.
В комнате шевалье, напротив его кровати, настелили соломы. По широкой винтовой лестнице завели туда Тримбаль. Она проржала в знак признательности и легла на приготовленное ложе; по правде говоря, подъем ее утомил, и ноги у нее подкашивались. Ландро стал при ней сиделкой и ветеринаром. С помощью Десланда и его жены он делал ей припарки, вставал ночью каждые два часа и растирал ее водкой. Когда лошадь кашляла, его тоже разбирал кашель, он делал глоток водки и растирал себе грудь. Когда она засыпала, он тоже забывался в тревожном сне, но тут же просыпался, если она зашевелится или застонет. Они одновременно поднимали головы и долго смотрели друг на друга.
— Хорошая моя, подружка, лежи, не двигайся, — приговаривал он. — Ты поправишься, и мы снова поедем с тобой по дорогам, но теперь не спеша. В первые после выздоровления дни мы сделаем кружочек по лугу и потом вернемся, только мы вдвоем… Тримбаль, ты помнишь снега России? А атаку под Гано! Ты не забыла бой у Реймса, моя хорошая? Ты еще перелетала через пушки, как на крыльях… Мы выбирались с тобой не из таких переделок. Неужели одна ночная прогулка, ничтожный насморк…
Так продолжалось три дня. Комната шевалье превратилась в конюшню, сам он спал, обняв свою кобылу. На третий день мутная пелена затянула большие глаза лошади. Ландро опустился перед ней на колени. Он целовал ее, как женщину, в лоб, в щеки, обнимал ее за шею, содрогавшуюся в предсмертных судорогах:
— Не покидай меня так скоро! Нам с тобой еще столько надо сделать… Я иногда ругал тебя, моя старушка, но это сгоряча, любя. Я тебя так люблю… Я чувствовал тебя подо мной, живую и счастливую!.. Ты ведь была счастлива со мной?.. С тех пор, как ты со мной, кто тебя чистил, умывал и протирал? Только я один, не правда ли? И ты это знаешь лучше других… Скажи, ты знаешь это? Ты меня слышишь? Пока теплится жизнь, есть надежда. Не умирай! Если бы я умер первым, ты не осталась бы несчастной. Я позаботился о тебе. Не оставляй меня!
