Станислав Десятсков - Персонных дел мастер
— Вы лежебока, Генскин!— кричал фон дер Гольц.— Два часа стояли в лесу и не дали сикурса ни Инфланду, ни Репнину! А еще старый солдат!
— Возможно, я и лежебока, но не путаю военные карты с картежной колодой, ваше превосходительство!— обозлился Генскин,— И в любом случае я доложу князю Меншикову, что ваш приказ запоздал.
— Запоздал?! Да баталия только начинается,— взревел фон дер Гольц,— а ежели вы такой сибарит, я сам поведу в атаку ваших драгун!
Завернув коня, фельдмаршал-лейтенант вылетел перед фронтом Санкт-Петербургского драгунского полка, лихо взмахнул шпагой и на рысях повел полк вперед. Но не успели драгуны Гольца подняться к холму, на коем стоял не так давно штаб Инфланда, как из-за склона беспорядочно хлынули эскадроны Белозерского драгунского полка. В их рядах скакал и сам Инфланд на своем прославленном бранденбуржце. В стычке со шведскими рейтарами он потерял шлем и теперь мчался с непокрытой головой. Он сам толком не мог понять и объяснить, что произошло, но только помнил, что, пока белозерцы поэскадронно перебирались через глубокий ретраншемент Репнина, раздался крик «засада!» и с горы, с тыла, показались рейтары Рёншильда. От реки же, с фронта, на белозерцев мчались драбанты и волохи, ведомые самим королем. Белозерский полк оказался между двух огней, разрезанный к тому же окопами злополучного ретраншемента, и произошло то, что и должно было произойти: шведы опрокинули и погнали русских драгун. А этот мальчишка Вейсбах куда-то исчез со своими полками (Инфланд не мог знать, что именно Вейсбах с псковскими и тверскими драгунами, врезавшись во фланг шведам, преследовавшим отходивший к лесу Ростовский молк, отвлек на себя шведских рейтар и тем самым спас ростовцев от полного истребления). Но пока Вейсбах бился у леса, Рёншильд опрокинул белозерцев и отрезал нее пути к оврагу, так что Вейсбаху с его полками пришлось выбираться с поля баталии лесными прогалинами. Все же он сумел отойти и вывести оба полка на Могилевскую дорогу.
Принц был мрачен. Он, конечно, знал, что, как старый солдат, выполнит свой долг, но выполнят ли его эти мальчишки? Принц с недоверием всматривался в безусые лица русских драгун. Вспомнилась недавняя беседа и Москве с английским послом Чарлзом Витвортом.
Беседа та вышла накануне отъезда принца в армию, когда на проводах было изрядно выпито и у господина мосла от щедрого угощения развязался язык. «Царская армия — армия рекрут! — насмешливо сказал тогда англичанин.— Большая часть солдат из первого рекрутского набора. На всю русскую армию нет и трех способных генералов. У пехоты никудышные ружья, у кавалерии простые мужицкие лошадки. Меж тем у шведского короля старые солдаты, опытные генералы, несокрушимая энергия, непоколебимая решимость. Словом, вы поставили не на ту карту, мой принц!» — заключил посол свой доверительный рассказ. Что ж, вероятно, он был прав, этот англичанин! И пожалуй, надобно было предложить свою шпагу шведскому королю. Впрочем, у шведов и так полным-полно добровольцев. Среди них можно было и затеряться,'-А главное — шведы не платили вперед. Барон Гюйссен же дал ему в Вене вперед годовое жалованье, и принцу удалось рассчитаться с самыми неотложными долгами картежной чести. Так он, принц Гессен-Дармштадтский, оказался русским дивизионным генералом и едет стремя в стремя с этим молоденьким поручиком. Впрочем, если все русские драгуны бьются так лихо, как бились драгуны этого поручика в Смолянах, английский посол, возможно, и ошибается и русская армия не столь уж слаба, как представляет ее сэр Чарлз Витворт. Размышления принца прервали раздавшиеся у опушки выстрелы, и примчавшийся из передового дозора сержант доложил, что шведы уже за оврагом. Роман перевел слова сержанта принцу, и тот невольно спросил:
— А где же драгуны Инфланда и Генскина, где, наконец, сам фельдмаршал-лейтенант фон дер Гольц?
— Не могу знать, ваше превосходительство! — бойко ответил сержант.— А только поле пусто, а у оврага на сей стороне шведы. Семку Кобылина шведской пулей свалило!
— Что за чертовщина?!— разъярился принц, — Но могли же бесследно исчезнуть сразу две дивизии и сам командующий. Скорее всего, к оврагу прорвался какой-то случайный отряд шведов, и мы его выбьем.
— Драгуны, вперед! — Принц на рысях повел Троицкий передовой полк по лесной дороге.
Однако на широком поле, что начиналось за оврагом, их поджидал не случайный отряд шведов, а все четыре рейтарских полка Рёншильда, выстроенных в боевой порядок. Шведы встретили драгун картечыо из захваченных у оврага русских конных орудий, а затем всей фурией бросились на не успевшие развернуться к атаке эскадроны Троицкого полка. Передние эскадроны не выдержали атаки и повернули назад, задние же все напирали, поскольку на них давили еще три полка дивизии принца Дармштадтского. Возникла свалка у выхода из леса. Подтянув орудия, шведы дали новый залп. Образовался завал из трупов и поваленных лошадей, пройти через который не могли ни русские, ни шведы. В таких обстоятельствах принц приказал завернуть остальные полки дивизии и отходить на Могилевскую дорогу. «Главное ныне — прикрыть путь на Могилев!» — здраво рассудил принц. И когда его дивизия вышла из леса, принц Гессен-Дармштадтский не помчался сразу в Могилев вслед за фон дер Гольцем, Инфландом и Генскином, а поставил все свои три нетронутых полка в арьергард. Под прикрытием этого арьергарда расстроенная русская конница благополучно отошла к Могилеву. Правда, шведы не преследовали. У рейтар фельдмаршала Рёншильда утомились лошади.
Александр Данилович Меншиков запоздал на поле баталии по причине самой веселой. Сразу после военного совета, мельком взглянув на дождливое небо и решив, что ненастье означает перерыв в военных действиях, светлейший поспешил в гости. Всю ночь в загородном замке Радзивиллов гремел бал, и офицеры штаба светлейшего все еще лихо отплясывали мазурку с прекрасными панночками, когда так некстати примчались гонцы от Шереметева, привезшие приглашение поплясать под шведскими пулями. Александр Данилович пляски сей никогда не боялся и пулькам не кланялся, но ночной неприятельской диверсией был крайне недоволен. Он почти совсем было уговорил хозяина замка литовского магната Радзивилла подарить ему, Александру Данилоничу, наследственную саблю, усеянную алмазами (цена той сабли не менее восьмидесяти тысяч), обещая за то Радзивиллу свою дружбу до гробовой доски и заступничество перед самим царем, как вдруг прискакал офицерик от фельдмаршала и вручил личное послание Бориса Петровича. Шереметев умолял поспешить. И Александру Даниловичу ничего не оставалось, как лететь на поле баталии, так и не заполучив вожделенной сабли с алмазами.
По дороге, встречая бредущих навстречу раненых солдат из дивизии Репнина, светлейший понял, что дело навязалось нешуточное, и было досадно и неловко, что он запоздал к этому делу. Потому в ставке фельдмаршала Александр Данилович не только не отменил приказ Шереметева о посылке кавалерии Ренне, но заявил, что он сам поведет сикурс на помощь третьей дивизии.
Борис Петрович встретил решение царского фаворита с немалой радостью: у него точно гора с плеч свалилась — не одному теперь, слава богу, перед царем ответ держать!
— Съезди, съезди, батюшка, к Аниките Ивановичу и возьми в команду его войско. Иные полки там, как мне доносят, в немалую конфузию пришли! Так что сикурс твой придет в самую пору!— напутствовал фельдмаршал царского любимца.— Глядишь, и побьешь шведа, завернешь его восвояси за речку!
Но стоило Меншикову выехать на лесную дорогу, как он понял, что ему не только не завернуть шведа за речку, но и не собрать полки третьей дивизии. По лесной дороге под жарким июльским солнцем густо валили, перемешав ряды, батальоны и роты дивизии Репнина. Иные солдаты шли без ружей, а иные и без порток. В конце этой толпы Менцшков узрел и самого Аникиту Ивановича. Понурый, запыленный, с непокрытой головой, Репнин брел в рядах своего расстроенного воинства, что-то бормоча под нос и зачем-то неся, как горшок щей в руках, кавалерийское седло.
— А вот и наш герой!— насмешливо кинул офицерам своего штаба Меншиков и чуть ли не наехал на своем рыжем англизированном горячем жеребце на незадачливого генерала. Вся гордая фигура светлейшего, в развевающемся небесно-голубом плаще, обшитом золотом и застегнутом бриллиантовой запонкой, в лихо посаженной шляпе, украшенной страусовыми перьями, в начищенных до блеска ботфортах с сияющими серебряными шпорами была, полной противоположностью сгорбленной фигуре Репнина, подавленного свалившимся на него несчастьем. «А ведь еще вечор не кто иной, как сей герой, осмеливался оспаривать мое мнение в военном совете и почитался всеми как один из моих явных и удачливых соперников в погоне за воинской славой! — подумал Меншиков.— Но вот поди же, какой конфуз! Правду, должно, молвят, что воинское счастье переменчивей сердца красавицы!» И, движимый то ли состраданием, то ли простой солидарностью генерала с генералом, Меншиков приказал подвести Аниките Ивановичу и его адъютантам лошадей. Притом, правда, не удержался, съехидничал: «Боюсь, как бы, пеший, он в плен к шведам не угодил! Все велика добыча!» Когда возвернулись на большую дорогу, та была заполнена колоннами отступающих дивизий Шереметева и Алларта. Получив от Меншикова известие о разгроме дивизии Репнина, Борис Петрович не колебался ни минуты и самолично дал приказ всей армии немедля отступать за Днепр.
