Ольга Елисеева - Потемкин
Сразу после смерти Натальи Алексеевны императрица вывела пораженного горем сына из комнаты покойной и, никуда не заходя, села с ним в дорожный экипаж. Они вдъоем отбыли в Царское Село72, куда за ними последовал узкий круг лиц, среди которых был и Потемкин73. Этот поступок очень материнский по своей сути — закрыть Павла от всего света, защитить его, дать ему возможность побыть в стороне от людей. Удивительно, но дальнейшие действия Екатерины будут продиктованы уже волей государыни.
Из резиденции императрица писала главнокомандующему Петербурга князю А. М. Голицыну: «Скажите И. И. Бетскому, что, кой час тело вынесут, он бы приказал выдрать обои из четырех комнат…а альковы и перегородки деревянные бы приказал ломать… Ломать же должно скорее по причине духа, а наипаче чуланы позади штофного кабинета, и то с осторожностью для здоровья людей, ибо вонь несносная уже при мне была»74. Заметим, что в этой «несносной вони» сама Екатерина провела немало времени у постели умирающей, во чреве которой разлагался нерожденный внук императрицы.
Здесь, в Царском Селе, через несколько дней непрерывных слез и стенаний Павла Екатерина сочла нужным ознакомить его с выкраденными у покойной великой княгини письмами к Андрею Разумовскому. Эти бумаги содержали информацию не только о любовной связи последних75, но и сведения о заговоре в пользу цесаревича76. Декабрист М. А. Фонвизин со слов своего отца (брата Д. И. Фонвизина) записал, что Павел Петрович знал о заговоре и даже собственноручно подписал какие-то документы, составленные Никитой Паниным. Узнав, что заговор раскрыт, великий князь принес повинную, раскаивался перед императрицей и передал ей список участвовавших в деле лиц77. Переписка великой княгини изобличала не только саму Наталью Алексеевну, но и Павла Петровича. Демонстрацией сыну этих писем Екатерина поставила его в известность, что она все знает.
После состоявшегося между ними разговора императрица рассказывала Потемкину: «Я посылала к нему и спросила, имеет ли он что со мною говорить? На что он мне сказал, что, как он мне вчерась говорил, угодно ли мне будет, есть ли кого выберет и, получая на то мое согласие, то выбрал гр[афа] Ки[рилла] Григорьевича] Розумовско-го. Сие говорит сквозь слез, прося при том, чтоб не лишен был ко мне входить, на что я согласилась; потом со многими поклонами просил еще не лишить его милости моей и устроить его судьбу на то и на другое. Я ответствовала, что его прозбы справедливы и чтоб надеялся иметь и то и другое, за что поблагодаря, вышел со слезами. Весь разговор сей не пять минут не продолжался»78.
Разговор Екатерины с Павлом стоит в ряду подобных, крайне неприятных, бесед государей и претендентов. Петр Великий допрашивает царевича Алексея; правительница Анна Леопольдовна за день до переворота предупреждает Елизавету, чтобы та поумерила свою дружбу с гвардейцами; сама Елизавета дважды допрашивает великую княгиню Екатерину по делу канцлера Бестужева, Павел I посылает сыну Александру дело царевича Алексея… Круг замкнулся. Каждый раз царствующая особа показывает, что ей известны политические интриги наследника и она может поступить с виновным по своему разумению.
Из приведенной записки видно, что в условиях обострения отношений с сыном императрица решила вести с ним переговоры через посредника, которого предложено было выбрать самому Павлу. Таким стал К. Г. Разумовский, отец Андрея. Что означает просьба великого князя «устроить его судьбу на то и на другое» и уверение императрицы, чтобы он «надеялся» иметь и то и другое? Можно предположить, что Павел намеками просил мать: во-первых, не лишать его права наследовать корону (на что императрица, согласно законодательству Петра I, имела право) и, во-вторых, устроить его судьбу.
Этим вторым пунктом Екатерина занялась незамедлительно. Дать сыну новую жену, получить внуков, обеспечить, таким образом, стабильность русского престола — вот ее цель.
На другой же день по смерти Натальи Алексеевны принц Генрих Прусский писал из Петербурга по просьбе императрицы своей племяннице, принцессе Вюртембергской Фредерикс-Доротее-Софии и приглашал ее приехать в Берлин с ее дочерьми — Софией-Доротеей и Фредерикой-Ели-заветой. Он сообщал также, что приедет в Берлин цесаревич Павел, чтобы познакомиться с Софией-Доротеей и затем просить ее руки79.
Дела цесаревича как будто устраивались. Но Потемкина волновала судьба Андрея Разумовского. Молодого вельможу, замешанного в заговоре, постигла опала, он был выслан в Ревель. Старый граф обратился к Потемкину, а тот, в свою очередь, попытался смягчить гнев Екатерины.
Императрица разрешила Андрею покинуть место ссылки и отправиться к отцу в Батурин80. Впоследствии Потемкину удалось постепенно снять с Андрея опалу, и хотя ко двору он не вернулся, но на службу был принят и отправился послом сначала в Неаполь, затем в Стокгольм и, наконец, в Вену. Именно он в 1791 году в одном из писем Потемкину предлагал пригласить в Россию молодого талантливого композитора, бедствующего в Австрии. Речь шла о Моцарте81.
«ВЕРНОСТИ ПЕРВЕЙШИЙ ЗНАК»
В 1773 году Екатерина написала для невесты великого князя — той самой, что теперь лежала в гробу, — собственноручные наставления. В них, в частности, сказано, что августейшей особе надлежит: «…вообще со всеми и каждым иметь равное обращение, и чтобы она благосклонностью к одним не отняла у других надежды снискать ея расположение, ибо я всегда была того убеждения, что лучше обладать сердцами всех, нежели немногих… Боже избави низойти с высшей степени монарха на низшую приверженца партии, показывая пристрастие или зависимость от того или другого, а тем более — играть печальную роль вождя партии, но напротив, следует постоянно стараться приобрести расположение всех подданных, и это последнее одно достойно внимания благоразумного государя»82.
Эти слова можно назвать политическим кредо Екатерины. Благодаря такой позиции разнообразные придворные группировки боролись друг с другом и никогда, во всяком случае открыто, с императрицей. Это всегда оставляло место для компромиссов, бесконечной цепью которых и была политика Екатерины. Прекрасно осведомленная об интригах своих вельмож и иногда принимавшая в них участие, государыня внешне умела сохранять вид, будто грызня приближенных ее не касается.
Для того чтобы вывести Потемкина из положения случайного вельможи, но сохранить за ним политическое влияние, государыне потребовалось много ловкости и такта. Одним из внешних знаков падения фаворита был его выезд из дворца. За этим обычно следовала поездка в отпуск, на воды, или служебный вояж в отдаленные губернии, после которого бывший любимец если и возвращался ко двору, то уже держался там как рядовой вельможа, не более.
В октябре 1772 года в письме об увольнении Г. Г. Орлова от двора Екатерина особо подчеркивала необходимость отъезда бывшего фаворита и покупку для него собственного дома: «Я почитаю за трудное и за излишнее первый год видиться… Как граф Григорий Григорьевич Орлов ныне болен, чтоб он под сим видом на год взял увольнение ехать или к Москве, или в деревни свои, или куда сам он изберет… На заведение дома я ему жалую ныне сто тысяч рублей. Все дворцы около Москвы или инде, где они есть, я ему дозволяю в оных жить, пока своего дома иметь не будет»83.
В 1776 году Потемкину тоже предлагалось найти себе дом «по вкусу». Во время траура по Наталье Алексеевне Елагину было поручено заняться этим делом84. Выбор Григория Александровича оказался для Екатерины неожиданным — старый дворец Алексея Разумовского. «Послушайте, друг мой, — увещевала императрица бывшего любимца, — касательно дома Аничкова; в Москве же требовали четыреста тысяч рублей; это — огромная сумма, которую я и не знала бы, где взять…Это дом необитаемый и грозящий разрушением»85. Но Потемкин, что называется, уперся.
Возможно, выдвигая перед императрицей трудновыполнимую задачу, он тем самым старался оттянуть свой отъезд из Зимнего. Напряжение, создавшееся вокруг отставки прежнего фаворита, заставляло Григория Александровича все реже появляться в свете. С марта он почти не обедал у Екатерины86. А с 21 мая по 2 июня вообще не приезжал ко двору87.
Потемкин жил в военных лагерях под Петербургом88. 28 мая из Гатчины, куда императрица совершила поездку в гости к Григорию Орлову, она писала прежнему возлюбленному: «Мой друг, здесь так холодно, что я решила завтра или сегодня вечером ехать в Царское Село. Слышу я, батинка, что ты живешь в лагере, я весьма опасаюсь, что простудися; пожалуй к нам в пакой. Каковы не есть, суше и теплее, нежели в палатке. Мне кажется год, как тебя не видала. Ay, ay, сокол мой дорогой, позволь себя вабить (позвать. — О. Д), давно и долго ты очень на отлете».
