Алексей Десняк - Десну перешли батальоны
Руки матери нежно погладили мягкие волосы сына.
В трубе глухо завывала метель.
* * *
Через два дня снаряды уже перелетали через Десну, падали под Забужиным хутором, поднимали столбы льда и воды в Лоши, перекапывали огороды в Боровичах. От разрывов вздрагивали стены хат, вылетали стекла из окон. Люди сидели в погребах и оврагах.
Писарчук и Варивода, притаившись в саду, с горы наблюдали за разворачивающимся над Десной боем. Синими густыми пятнами на заснеженном лугу перед Макошином рассыпались гайдамацкие части. От Забужина хутора, прячась в перелесках, к Десне направлялся конный отряд гайдамаков, среди которых был и сын Писарчука, Иван.
Из лесу выполз бронепоезд, сухо кашлянул, и на Макошин, рассекая воздух, полетели снаряды. Падали они где-то в селе, поднимая столбы густого дыма. Высокая Макошинская круча начала дымиться.
— Тю-у-у-у… — резко загудело над лугом, и снаряд разбросал мерзлую землю недалеко от железнодорожного полотна. Бронепоезд отвечал все охотнее, снаряды нащупывали цель.
— Стреляют, чтоб им руки отсохли! Мост нужно взорвать! — шептал Писарчук, недовольный артиллеристами гайдамацкого бронепоезда.
— Ну и что? — тоном знатока сказал Варивода. — Десна замерзла, по льду перейдут.
На Макошинской горе застрочили пулеметы. Пули падали вокруг гайдамаков, рикошетом поднимались вверх и гудели, как шмели, над Боровичами.
Кавалерийский отряд спрятался за деревьями. Огнем пулеметов и винтовок отвечала Макошину пехота. Бронепоезд зачастил из орудий. В Макошине вспыхнул пожар. Ветер разбрасывал огненные факелы, клубы дыма вились над мостом, обвивая Десну. В огонь падали снаряды и снова поднимали в небо обломки зданий, землю, горящие крыши… Синие жупаны «сечевиков» замелькали на подступах к Десне и исчезли из глаз Писарчука. Ветер разнес по лугу и забросил в Боровичи:
— Ненька-а!..
За перелеском блеснули сабли. Кавалерийский отряд развернутым фронтом понесся к Макошину.
— Бьют большевиков… Ура-а-а! Бей!.. — Писарчук выхватил из-под плетня винтовку и устремился вниз с горы. Не оглядывался, не звал своего союзника, оставшегося наверху, а бежал по лугу против ветра. Перед глазами Писарчука на снежном фоне поднимались в пламени дома Макошина, мелькали пятна жупанов, блестели сабли кавалеристов. Он бежал изо всех сил и скоро устал: ему мешал тяжелый дубленый кожух. Писарчук бросил его под куст боярышника и побежал быстрее. Проверил патроны в винтовке и молил бога, чтобы тот оставил ему хоть одного богунда для расправы. От быстрого бега Писарчук задыхался, падал, хватал ладонями снег, глотал его и боялся опоздать. Глаза ел дым пожара… Быстро приближались горбатые, поросшие лозой откосы Десны. Писарчук собрал последние силы и прыгнул вниз.
— Ура-а-а!
— Да здравствует революция-я!
Победный клич богунцев заставил его вскочить. Писарчук выстрелил наугад. Кто-то крикнул:
— Беги, богунцы бьют наших!
Он оторопел и растерянно оглянулся. Гайдамаки взбирались вверх по откосу. Кавалерийский отряд сбился на единственном пологом спуске. Пулемет богунцев поливал их свинцом. По Десне катилось победное «ура!..» Дикий страх охватил Писарчука. Он пополз на откос. Пальцы не слушались, из них текла кровь. Обессилел, бросил винтовку, ухватился за ветку лозы, выбрался наверх, поднялся, чтобы побежать, и вдруг упал лицом прямо в лозу. Спину рассек огонь.
«Это смерть», — шевельнулась догадка в глубине сознания. Писарчук еще раз поднял голову. В глазах стояла муть. В этой мути колесом мелькали синие жупаны и одинокие всадники на лугу. «Конец». Он закинул голову, сжал кулаки, зашатался и упал, подгребая под себя снег.
…Десну перешли батальоны богунцев.
* * *
Кто-то с силой открыл двери погреба. Люди припали друг к другу. Ульяна прижимала к себе Мишку. Наталка загораживала их своим телом. Старый Гнат, затаив дыхание, прятал женщин в глубине погреба. Все впились глазами в темноту, туда, где должна была быть ляда, — ее кто-то пытался сорвать с крючка. Снова пришли жупанники? Им еще мало крови, слез, огня? Когда уже все это кончится?
— Не открывайте, не открывайте, — шептала Наталка. Но тот, кто стоял снаружи, был очень настойчив: он дергал за край ляды, стучал кулаками и, наконец, закричал:
— Отзовись, кто жив!
Как гром, прозвучал этот голос в погребе. Мишка плакал, обхватил шею матери, весь дрожал. Мать, чтобы заглушить плач, прикрыла ладонью его рот. Наталка тихим шепотам умоляла мальчика не плакать.
— Да откройте же, дядя Гнат! Это я — Григорий!..
— Григорий!.. Наши!..
Все бросились к лесенке. Хватались руками за перекладины, за ноги того, кто первым добрался к ляде, все вместе открывали ляду и тянулись к Григорию. Он вытаскивал их из погреба, целовал, ставил на ноги.
— А мой Дмитро? — вскрикнула Ульяна.
— Жив, здоров! Сейчас караулы расставляет. Он командиром у нас. Натерпелись, родные?.. — и снова обнимал всех по очереди, незаметно смахивая непрошенные слезы.
— Все глаза проглядели, ожидая вас! Ведь как народ страдал!..
Мишка потрогал пальцами пулеметные ленты на груди у Бояра, опустил голову.
— А я думал — придете, патронов для вас припрятал, а у вас своих вон сколько!..
— Спасибо, Миша, давай их сюда, богунцам они очень нужны!
Мальчик вытащил из-под сарая мешочек с патронами.
— Мы с хлопцами у немцев стянули! — сказал он степенно, как взрослый. Все засмеялись.
— Идемте же в хату! Молодицы, угощайте гостя, — засуетился Гнат.
— После, после! Сейчас все в школу!
Григорий, тяжело вздыхая, смотрел на пожарище и пожимал руку Гнату, приютившему его жену.
По улице ехали подводы с боеприпасами, орудия, санитарные повозки, быстро пролетали всадники, твердым шагом проходили дозоры. Над крыльцом школы уже развевался красный флаг. Люди спешили к школе. На пороге стояли два богунца в походной форме и козыряли каждому боровичанину. В школе и возле нее собирались кучки боровичан, везде были слышны дружеские беседы.
Тут Гордей собрал кружок, там — Шуршавый, а вон там — Дорош рассказывает. В комнате уже успели накурить. Ульяна с Мишкой и Наталка проталкивались к Клесуну.
— Павлуша, а Марьянка?
— Сейчас мать приведет! — он тепло поздоровался с женщинами.
— А мы уже здесь! — послышался голос у дверей. Женщины бросились друг другу в объятия.
— Ишь какая ты богунка! — с легкой завистью сказала Ульяна, оглядывая Марьянку, которая была в шинели и военных сапогах. Ничего в ней не осталось от забитой батрачки. И узнать трудно! Женщины обнялись и отошли в угол, зашептались о своем, интимном. Молодицы допытывались, пустят ли их мужей хоть на часок домой.
— Ты всегда со своим Павлом! После боя как-нибудь да урвете минутку, чтоб повидаться. А мы уже с каких пор своих не видали, — жаловались они Марьянке.
Ульяна внимательно приглядывалась к молодой богунке.
— А на лице у тебя уже есть значки! — хитровато повела черной бровью Ульяна. — Сына родишь, Марьянка!
— Богунец будет!
Женщины счастливо рассмеялись.
Харитина Межова обнимала Павла.
— Здоров, сынок! Как душа моя исстрадалась, детки… Ведь вы завтра дальше махнете?
— Нужно, мама! — Павло впервые назвал Харитину мамой. — Всю Украину освободим от петлюровцев и тогда вернемся домой.
— Конечно, конечно!.. — кивала Харитина, утирая слезы. Мирон в длинной шинели и солдатской шапке ходил среди боровичан.
— Не видали ли вы моего товарища, соседа Гната Гориченко?
— Да где тебя, к черту, узнать! — воскликнул Гнат. Они скинули шапки, долго всматривались друг в друга, потом крепко обнялись.
— Ну, теперь уже пусть пан распрощается с землей! — шептали они. — А Кирей не дождался!… — старики опустили головы.
Дверь широко распахнулась. Богунцы и боровичане почтительно пропустили командиров.
Надводнюк окинул взглядом густую толпу.
— Дмитро! — Ульяна и Мишка бросились ему на грудь.
Толпа снова сомкнулась.
— Кто это рядом с Бровченко, будто знакомый? — спросил Гнат у Мирона.
— Забыл?.. Комиссар Воробьев!.. Золотой человек!..
Воробьев поднялся на парту — крепкий, в шинели, туго стянутой поясом, с биноклем на груди. Поднял руку. В зале стало тихо.
— Дождались? — спросил и умолк. На лице разгладились морщины. Он улыбнулся тепло и ласково, как родной брат.
— Дождались!.. — вырвалось из сотни грудей.
— Дождались!.. — боровичане и богунцы руками, шапками, платками приветствовали победителей.
— Думаете, легко бить врага? Не легко! Но Щорс врагов умеет бить! Он и нас научил, как громить гайдамаков!
— Щорс!..
— Жить ему до ста лет!
— Пусть гремит слава о нем по всей земле!
