Жозеф Кессель - Всадники
Когда Уроз лег, яркий свет фонаря, висевшего в углу, осветил рану во всем ее ужасном состоянии. Запах от нее шел такой, что бача отшатнулся. Зирех шепотом попросила Мокки:
– Попроси у него кипятку и чистых тряпок.
Саис выполнил ее просьбу. Женщина из малых кочевников не имела права отдавать приказы даже слуге караван-сарая.
На неподвижном, суровом лице Уроза лежала маска из пыли, поднятой караваном. Зирех обмыла рану и открыла свой мешочек. Но не успела она сунуть в него руку, как резко отдернула ее. Плетка, с которой Уроз не расставался, хлестнула ее по руке.
– Больше никаких мазей, никаких трав, никаких порошков, – просвистела, почти не разжимая зубов, глиняная маска с мертвыми веками.
Тем же свистящим, почти невнятным голосом Уроз приказал слуге:
– Черного чаю… очень крепкого… очень сладкого… немедленно…
Слуга бегом удалился.
– Мокки… завтра… на заре… перевязать ногу… А теперь… она и ты… вон отсюда.
В коридоре саис и Зирех увидели молодого слугу, прижавшегося к стене: он подслушивал.
– Скажи мне, скажи, – обратился тот шепотом к Мокки, – он не умрет?.. У нас такого еще не было.
– Нет, обещаю тебе, – заверил его саис. – Он очень устал, день был тяжелый… Чай его подкрепит.
– У нас всегда наготове два самовара с кипятком, – похвастался бача.
Они прошли в общее помещение. Там осталась зажженной только одна лампа. Большинство людей и животных уже спали, лежа на чистом полу, на отведенных им местах.
– Хозяин, надо думать, здесь умный, – отметила Зирех.
– О, он… – ответил бача. – Он не намного меня старше. Всем руководит его мать, вдова.
Мокки и Зирех стояли над спящим царством. Сам того не замечая, саис переступал с ноги на ногу, снова стесняясь своего большого роста… Но в эту ночь, в этом большом помещении, полном сонных звуков, смущение Мокки имело причиной не столько его долговязость и неловкость, сколько нетерпение, в природе которого он не решался признаться. Он сделал нерешительное движение в сторону угла, где спали одиночки, и взглянул на Зирех:
– Ну что, пойдем спать?
Та молчала. Мокки вынужден был продолжать. Голос его показался и самому ему фальшивым, когда он произнес:
– Ты, наверное, очень устала… идем.
Зирех впилась ногтями в его руку и, не говоря ни слова, потащила его наружу.
Они вышли во двор. Над входом в дом висел небольшой фонарь. Зирех прильнула грудью к Мокки.
– Мой большой саис, – сказала она, – мой большой саис, весь день я ждала, еле дождалась.
И вдруг отпрянула. В полутьме раздался громкий, решительный женский голос:
– Прекращайте.
Голос, казалось, исходил из стены. Мокки и Зирех увидели над фонарем узкое окно, бывшую амбразуру. При свете сального фитиля в глубине окошка видна была бесформенная масса в черном одеянии и с капюшоном на голове. Видны были только глаза, сверкающие в ночи. Мокки прошептал: —Привидение, Зирех…
– Успокойся, – возразила она ему тоже шепотом. – Это всего-навсего хозяйка караван-сарая, вдова… которой не спится.
Голос из-под капюшона вновь заговорил:
– Блудите, где хотите, но только не у меня… Убирайтесь отсюда прочь!
Мокки торопливо потащил Зирех к воротам. Она обернулась у выхода и сделала тремя пальцами оскорбительный жест, ругнувшись сквозь зубы:
– Холера на твою голову, святоша несчастная, даже ночью не снимающая чадру! Холера на твою голову, старая ведьма, завидующая молодым женщинам, которых еще можно любить.
От резкого холодного ветра у Зирех зуб на зуб не попадал. Мокки распахнул свой чапан, накрыл ее полой и привлек к себе. Его рубашка была такой же рваной, как и платье Зирех. Через дыры в одежде их тела соприкасались. Они пошли куда глаза глядят, то и дело спотыкаясь. Только звезды освещали их путь. Ручей, огибавший караван-сарай, не стал для них помехой. Мокки взял Зирех на руки и, легко перепрыгнув его, оказался на другом берегу. И продолжал нести ее на руках, сквозь густой кустарник. Их царапали колючие ветки, но они этого не замечали. Скоро колючки кончились, и Мокки почувствовал под ногами траву. Полянка оказалась крошечной, длинной и шириной в человеческое тело. Зирех обвила руками его шею, ногами – его талию и сильным толчком повалила его на мох, мокрый и холодный.
Нежный мир спустился на них, а потом они неясно почувствовали, что в их отношениях что-то переменилось. К взаимной симпатии и сказочному наслаждению прибавились еще доверие, уверенность, плотская дружба. Их счастье было безоблачно.
Холод вывел их из состояния блаженства. Они пытались ему сопротивляться. Тепло их тел, сплетавшихся в экстазе, было так велико, что оно согревало их долго. Зирех нежно гладила грудь Мокки, натыкаясь пальцами на дыры в его рубашке. Сейчас желания ее были утолены, и впервые в жизни она познала чувство, объектом которого была не она сама. Дотрагиваясь сквозь рваную одежду до этой кожи, она прикасалась к царящей в мире несправедливости.
«Почему, – размышляла Зирех с такой болью в душе, что голова у нее начинала кружиться, – почему люди сделали так, что лучший из них ничего не имеет, кроме этих лохмотьев, тогда как другие…»
Зирех вдруг сказала очень спокойно:
– Эта лошадь должна принадлежать тебе.
Мокки больше думал о легких движениях ее пальцев, чем о произносимых ею словах, и потому мирным голосом ответил:
– Джехол станет моим только в случае, если Уроз умрет.
– Почему это? – спросила Зирех.
– По завещанию, – сообщил Мокки.
– По какому завещанию? – удивилась она. – Расскажи-ка мне. Я должна все знать.
Мокки рассказал, где и как Уроз продиктовал свою волю. Пока он рассказывал, Зирех, чтобы лучше слышать, отстранилась от него. Когда рассказ окончился, оба они почувствовали, что холод буквально обжигает их отделившиеся друг от друга тела.
И они одновременно встали. Зирех стояла на своем:
– Мертвый он или живой – это не имеет значения. Мы найдем способ увести лошадь.
– Без завещания меня отдадут под суд, – не согласился с ней саис.
– А почему тебя вдруг станут арестовывать? – повернулась она к нему.
– Этого коня, достойного Пророка, знают все, – воскликнул Мокки.
– Все? Где это его знают все? – спросила Зирех.
– Да везде. И в Меймене, и в Мазари-Шарифе…
Она рассмеялась нежным смехом:
– Для тебя вся страна сводится к этим твоим захудалым степям.
Но смех ее вдруг резко оборвался. Зубы ее отбивали дробь от холода. Мокки опять прикрыл ее полой своего чапана.
– Афганская земля очень большая, она широкая и длинная, – продолжала Зирех. – И каждая долина – это все равно, что отдельная страна… Так что, мой большой саис, мы можем до конца своих дней бродить из края в край и жеребца твоего никто не узнает.
– Нет… прошу тебя, без завещания я бы никогда не избавился от страха, – по-прежнему не соглашался саис.
Зирех погладила ему руку, как успокаивают испуганного ребенка.
– И бумагу мы тоже возьмем, – пообещала она.
– А на что мы будем жить? – вполголоса спросил Мокки.
– Ты будешь зарабатывать на скачках, – был готов ответ у Зирех.
– Но ведь бузкаши проводятся только у нас, – попытался возразить Мокки.
Зирех опять засмеялась и провела ладонью между тканью и согревающим ее плечом.
– Опять ты про свои степи, – ласково сказала она. – Кроме бузкаши существуют и другие скачки. А на этом скакуне такой всадник, как ты, всегда будет победителем…
Она помолчала мгновение и закончила так:
– Там, перед чайханой, ты был прекрасен, как принц…
Вспомнив об этом, она снова обмякла от желания, но сумела удержаться. Потом, потом… когда они будут одни, когда смогут распоряжаться собой… когда станут хозяевами коня.
– Вернемся, – предложила она.
Мокки обнял Зирех, и пока они шли из кустов, пока он переносил ее через ручей и пока шли к караван-сараю, она шептала ему:
– С таким конем, чтобы не вызывать подозрения, нам нужна хорошая одежда. Ты сильный. Я ловкая. Мы сможем зарабатывать каким-нибудь ремеслом. И будем откладывать каждый афгани. На одежду мы быстро заработаем. И тогда…
Тут Зирех так сильно прижалась лбом к его мускулистой груди, словно ей захотелось проделать в ней для своей головы нишу.
– И тогда, тогда, слушай, саис, – продолжала она, и в голосе ее послышалась интонация, с какой признаются в давней и страстной мечте. – Слушай меня. Если отсюда идти туда, где заходит солнце, то через много дней дойдешь до Хазареджата. Это горный край, и на его плоскогорьях царит свобода. Там нет таких дорог, по которым можно ездить на колесах. Посередине там есть луга неописуемой красоты. Я никогда их не видела, но знаю о них, знаю.
Тут в темноте появились неясные очертания караван-сарая.
