Андрей Богданов - В тени Петра Великого
Однако главнокомандующий сознавал сложность развертывания широкой кампании на Крымском полуострове, в особенности с точки зрения поддержания коммуникаций и бесперебойного снабжения соединений. Голицын-политик понимал, что Крым уже выбит из войны и Российское государство получило мощные средства давления на ханство, блокировав его современными крепостями и угрожая неотразимым вторжением. Огромные земли Дикого поля открывались для земледельцев, а экономика ханства была подорвана. Лишенное возможности крупных грабительских набегов, Крымское ханство теряло средства оплаты закупок зерна в Турции.
Справедливости ради следует отметить, что стратегические выводы канцлера были верны. Согласно записям в Боярской книге, массовые раздачи земель российскому дворянству в честь Вечного мира 1686 г. и за Крымские походы превзошли все, что было дано за русско-турецкую войну при Алексее и Федоре, и даже щедрые пожалования за свержение Софьи и Азовские походы при Петре I.[29]
Сроки выдачи беглых крестьян и холопов для 87 городов и земель Белгородской засечной черты, потерявшей оборонительное значение, были к восторгу дворянства увеличены в 5 раз! А в пораженном голодом Крыму начался мор, ужаснувший современников: для спасения своего гибнущего вассала Турция в начале XVIII в. добивалась разрушения степных голицынских крепостей более, чем возвращения Азова.[30] Продолжая свою политику и замкнув блокаду крепостями на Днепре, канцлер имел верный шанс сделать хана «подданным царским», как и ожидали современники.
Уклонившись от лестного предложения получить Константинополь, Голицын и Софья в случае победы Священной лиги желали взять Крым, плюс Азов и Очаков (то есть Дон и Днепр). Скромность российской дипломатии объяснялась тем, что союзники чуть ли не в открытую вели сепаратные переговоры с турками и татарами. Германская империя, получив все желаемое по взятии Белграда в 1688 г., спешила сразиться с Францией, вновь устремившей силы в Германию. Венеция, отступив из Афин, но сохраняя Морею, увидела предел своих военных возможностей. Польша, по обыкновению, прельщала крымчаков совместным ударом по России.
Страх каждой страны крупно проиграть, оказавшись в сепаратных договорах последним, помогал искусным русским дипломатам дезавуировать переговоры одних союзников с помощью других. Но, переступив порог Крыма, Россия автоматически становилась опаснейшим, смертельным врагом Османской империи, позволяла союзникам удачно выйти из войны с одной из мощнейших держав мира. И тогда, стоило начаться затяжным боям или случиться, не дай Бог, неудаче — нападение Польши, Швеции и восстание подвластных России племен можно было предсказать уверенно.
Как и в 1678 г. под Чигирином, государственные интересы требовали остановить наступление после внушительной победы, когда солдаты и офицеры, дворяне свиты и воеводы рвались в бой. Но теперь у Голицына не было полководца, который принял бы на себя обвинения и поношения за исполнение секретного указа. Главнокомандующий в интересах страны поднял ношу, сваленную некогда на Ромодановского.
Разумеется, поступок Голицына не выглядел откровенным самоубийством. Войска подчинились, многие командиры дали расписки, что в Крыму кормов нет и наступление невозможно, хан клялся в верности и заплатил дань. Боярская дума торжественно отметила успешное завершение похода. Превращенная указом царя Федора в регулярно заседающее высшее государственное учреждение, Дума включала немало крупных политиков и полководцев, заслуженных чиновников и генералов, способных понять и оценить мотивы канцлера.
Непоправимый удар был нанесен по планам Софьи и Шакловитого, рассчитывавших использовать триумф над Крымом для коронации правительницы. Но премудрая царевна, подавив отчаяние, обеспечила щедрое награждение военачальников и написала Голицыну упоминавшееся уже ласковое письмо, благодаря Бога за его избавление от опасностей и уверяя в неизменности своей симпатии.
Наталия Кирилловна Нарышкина и ее родственники, женившие царя Петра на Евдокии Федоровне Лопухиной еще в январе и готовившиеся к решительной схватке за власть, также не выразили Голицыну неприязни. Характерно, что такой тонкий знаток придворной конъюнктуры, как Карион Истомин, совершенно прекративший в 1689 г. писать панегирики царевне Софье, хвалил Василия Голицына (вместе с Наталией Кирилловной, царем Петром и его приближенным Борисом Голицыным), причем панегирика удостоилась и жена канцлера.
Предвидевший победу «петровцев», Истомин уверял князя Василия от имени царей Ивана и Петра, что заслуги канцлера и главнокомандующего обеспечивают ему высокое признание при любой власти. Возможно «петровцы» опасались влияния Голицына на офицерство и чиновничество, не зная, что он давно отказался участвовать в борьбе за власть Софьи. Князь распустил армию по домам, несмотря на угрожающе холодный прием, оказанный ему юным Петром.
Странная на первый взгляд реакция Петра на торжества в честь удачного завершения похода объяснялась тем, что родственники, настраивая его против своих врагов, отнюдь не посвящали юного царя в реальные планы захвата власти. «Петровнам» требовалось не просто потеснить Софью и ее сторонников и отвоевать свою часть управления государством; они желали полностью избавиться от противников.
Это было сложно, поскольку даже лишенная формальных признаков власти Софья продолжала бы выступать от имени единоутробного брата Ивана, оказывая поддержку своим сторонникам в администрации. Выход, впрочем, был апробирован веками — провокация. Судя по тому, что юного Петра не раз пугали мнимыми покушениями, эта идея вынашивалась давно и была осуществлена, когда правительство регентства исчерпало свои задачи.
Заключение
ПЕРЕВОРОТ
Августовской ночью 1689 г. в нескольких стрелецких слободах поднялась тревога. Зачинщики призывали идти в Кремль, разноголосо вещая о какой-то опасности для царской семьи, и раздавали «по рублю денег в бумажке»[31] выглядывавшим из окон воякам в оплату за скорейшее прибытие к царскому дворцу. Люди эти, как позже признали сами «петровцы», были их агентами и раздавали деньги Нарышкиных.[32] «Сполох» кончился ничем — потолкавшись в Кремле, немногочисленные стрельцы разошлись по домам.
Между тем в Преображенском разбуженному среди ночи Петру сообщили, что московские стрельцы восстали в пользу Софьи и идут его убивать. Пережитый ужас проснулся вновь. Бросив беременную жену и мать, Петр в одной рубахе ускакал в Троице-Сергиев монастырь. Семье это не повредило: Наталия Кирилловна Нарышкина спокойно собралась и отправилась со двором вслед за сыном. Дальнейшее известно. По уже отработанному в 1682 г. сценарию под Троицей было собрано изрядное ополчение, к которому примкнули солдаты и изъявили желание присоединиться стрельцы. Царь Иван был поставлен перед выбором между сестрой, якобы готовившей покушение на жизнь брата, и «правым делом» Петра. Софью к Петру не допустили, чтобы избежать малейшей возможности прояснения дела и, кто знает, — примирения.
Козлами отпущения были сделаны Федор Шакловитый и несколько десятков более или менее случайных лиц, под страшными пытками признававшихся во всем, чего желали палачи, но так и не сообщившими сколько-нибудь ясной картины «заговора». Да это было и не нужно — «вины» казненных были объявлены по всей стране без упоминания о Софье, так что создавалось впечатление, что новые власти старательно выгораживают члена царского дома.
Единственный, кто выдержал пытки и опроверг все обвинения, заставив осудить себя на смерть без вины, был Сильвестр Медведев, голову которого патриарх Иоаким получил за свое участие в перевороте. Если Шакловитый был казнен спешно, то Медведева мучили целый год и, ничего не добившись, казнили на Лобном месте, как Степана Разина, в назидание вольнодумцам.
В «верхах», поспешивших склониться перед торжествующими «петровцами», пострадали немногие. Князь Василий Голицын со своим взрослым сыном и помощником боярином Алексеем Васильевичем были лишены чинов, имущества и сосланы с семьями в Яренск, затем в Мезень, потом еще дальше, в Пинежскую волость. Против Голицыных возбуждались многочисленные судебные дела, враги преследовали свергнутого канцлера со звериной ненавистью много лет, но остается фактом, что осужден он был в сентябре 1689 г. без следствия и разбирательства дела.
