Людмила Третьякова - Рассказы веера
«Судьба графини Любови Ивановны, хорошо памятной всем петербуржским старожилам, слишком выдается из обычного порядка, чтобы не остановиться на ней», – вспоминала свои встречи и знакомства с приметными людьми мемуаристка А.И. Соколова, нередко писавшая под псевдонимом Синее Домино.
Начнем, однако, с того времени, когда Любовь Ивановна, урожденная фон Кроль, не была графиней и не принадлежала к высшему свету. Но и родилась она отнюдь не в простой семье. Ее дед, потомок немецких переселенцев, был возведен в дворянское Российской империи достоинство Павлом I, отец, генерал-майор, отличился в войну 1812 года, а при Николае I внес свой вклад как инженер-путеец в строительство первых в стране железных дорог.
Естественно, Любовь Ивановна, генеральская дочь, выросла барышней, знающей манеры обхождения, языки, а также была очень красива, что вкупе давало надежду на счастливое во всех отношениях замужество.
Вступление мадемуазель Кроль, опустим для удобства частицу «фон», во взрослую жизнь ознаменовалось традиционным для девушки ее круга событием – она была представлена ко двору. Это, помимо всего прочего, давало шансы сделать хорошую партию: на кого же, если не на молоденьких дебютанток, устремлялись пристальные взоры женихов, искавших себе пару в Зимнем и Аничковом дворцах?
Однако у Любови Кроль все случилось далеко не так, как у Наташи Ростовой, встретившей, как известно, свою любовь на первом же балу.
Здесь мы должны предупредить читателя, что никаких подробных сведений о том, как для девицы Кроль разворачивались события дальше, не сохранилось. Оно и понятно: такого рода факты не фиксируются в камер-фурьерских журналах, отражавших внутреннюю жизнь императорского дворца. Скандал же с Любовью Кроль невозможно было утаить. Но мемуаристы описывали его в меру своей осведомленности, оттого и дают случившемуся разную интерпретацию.
Одни писали, что Любовь Ивановна была «лишена девства» императором Николаем I. Упомянутая нами А. И. Соколова, называя Кроль «выдающейся красавицей», дополняет, что «почтивший» девушку своим избранием государь «довольно щедро, как говорила стоустая молва, заплатил ей за свое довольно кратковременное увлечение». Другие уверяли, что девушка сама прилагала немалые усилия, желая обратить на себя внимание импозантного богатыря Николая Павловича.
Позже мы увидим, что Любовь Ивановна в нужный момент использовала именно первый вариант ее «падения» как, безусловно, более драматичный. При этом она утверждала, что это произошло «ранней юностью», в семнадцать лет, однако слова «жертвы» несколько расходятся с ее биографическими данными. Кроль родилась в 1829 году. Начало «истории» с императором относится к 1849-му, то есть когда ей было двадцать, что не соответствует тогдашнему понятию «ранняя юность».
Применительно к женщине цифры нередко приобретают особое значение: семнадцать и двадцать лет разделяет нечто большее, чем три единицы. И если знать наперед черты характера нашей героини, трудно отделаться от мысли, что Любовь Ивановна не слишком убивалась по поводу того, что «девства» ее лишил не какой-нибудь дурашливый кузен или ничтожный прапорщик, а все-таки император российский – этот факт очень лихо будет ею пущен в дело.
Возможно, именно Николай I и подыскал девушке жениха: генеральская дочь Любовь Кроль сочеталась браком с генеральским сыном Михаилом Пенхержевским, корнетом лейб-гвардии Уланского полка.
...Замужество госпожи Пенхержевской оказалось недолгим. «Болезнь мужа, на лечение которого она ничего не жалела, истощила все средства преданной жены, погребение и первое время вдовства довершили разорение, и, оправившись от первого пароксизма горя, Любовь Ивановна очутилась без гроша в кармане, не имея ровно ничего впереди», – довершает печальный рассказ Синее Домино.
Странно читать эти строки. Неужели за два неполных года – с 1853-го по 1855 – этого супружества две генеральские семьи обнищали настолько, что не могли оказать содействие вдове, оставшейся с крошечным сыном на руках – наследником двух отнюдь не безызвестных в Петербурге фамилий? Чем же вызвано такое жестокосердие к той, которая выше характеризовалась «преданной женой»? Едва ли мы теперь об этом узнаем, хотя трудно отделаться от мысли: надо очень постараться, чтобы вызвать к себе столь нехристианское отношение самых близких людей.
...Пробыв вдовой менее года, Любовь Ивановна вновь надела на себя узы Гименея, выйдя замуж за некоего господина Голубцова. Молодожены по каким-то причинам переехали в Киев. Новый супруг был чиновником 6-го класса. К нему относились разного рода начальники отделений, делопроизводители в учреждениях – «людишки, пишущая тварь», как оскорбительно характеризовал их грибоедовский Репетилов. Конечно, можно было дослужиться и «до степеней известных». Однако долгое ожидание этих степеней не входило в планы Любови Ивановны. Жизнь от двадцатого до двадцатого числа каждого месяца, когда муж приносил смехотворное, по ее мнению, жалованье, казалась мерзкой и унизительной.
Синее Домино оправдывает моральные страдания Любови Ивановны тем, что второй ее супруг был «человеком уже пожилым, полюбить которого она не могла». Платон Платонович Голубцов на самом деле родился лишь годом раньше своей прекрасной супруги, а «полюбить она не могла» по причине все того же проклятого «двадцатого числа».
Да и вообще кажется, что свое пребывание в Киеве Любовь Ивановна расценивала как некую передышку. Ей следовало отдохнуть в статусе «мужней жены» от всякого рода неприятностей, все взвесить, обдумать и снова ринуться в наступление на блистательную Северную столицу. Она видела себя там и только там: в благоухающем тепле особняка, в туалетах, достойных ее красоты, в окружении элегантных, родовитых, спокойно-добродушных от сознания своей исключительности людей.
...Из Киева Любовь Ивановна с сыном Александром бежала стремительно и даже, возможно, тайно, лишь запиской уведомив Платона Платоновича, что между ними все кончено. Так бывает – женщина взглянет на себя в зеркало, и как раз этот момент, а вовсе не бесполезное выяснение отношений, решает все. Любовь Ивановна не сомневалась: она попусту теряет время – драгоценное время! Ей уже двадцать восемь, а она все еще «госпожа Голубцова».
* * *
В Петербурге у беглянки оставались младшая незамужняя сестра Александра и старший брат Николай. На него-то Любовь Ивановна и возлагала надежды в своем устройстве на берегах Невы.
Но, как это часто бывает, вскоре после приезда она поняла, что переоценила возможности брата – у того и собственные дела были далеко не блестящи.
Николай Иванович, поняв, что не склонен к военной службе, сменил мундир корнета на сюртук, устроился – благо имя отца еще было на слуху – в ведомство путей сообщения, но и тут его надолго не хватило. Поскитавшись по присутственным местам, он вдруг почувствовал тягу к литературным занятиям и вышел в отставку.
«Вольные хлеба», как известно, дело ненадежное, особенно в отсутствие Божьего дара. Увы! Господин Кроль, человек не без способностей, вот этим-то Божьим даром и был обделен.
Как почти всегда бывает в подобных случаях, он об этом не догадывался и пошел по проторенной дорожке – стал писать стихи:
...Умышленны теперь их сделалися встречи,
Им захотелося друг друга разгадать,
И искренность сама просилася в их речи.
Ну и так далее. Слушая «встречи – речи» брата, Любовь Ивановна с неприятной для него откровенностью морщилась. Редакторы, к которым носил свои вирши Кроль, – тоже. Денег новое занятие не приносило. В доме повеяло голодухой. Любовь Ивановна ходила в овощные лавки Апраксина двора, долго присматривалась и в конце концов нагружала свою корзинку позеленевшей, предназначенной к выбросу картошкой и листьями капусты, обобранными с кочанов.
Бродя меж телегами, корзинами, ящиками по засыпанному лузгой от семечек Апраксину двору, Любовь Ивановна своей красотой, одеждой, хоть и поношенной, выделялась среди толпы и слышала в свой адрес немало неприличных предложений. Случалось, что какой-нибудь ухарь в воняющем псиной армяке не на шутку цеплялся к ней. Тогда Любовью Ивановной овладевало бешенство, ее саму пугавшее: не дай Бог ей сейчас в руки нож! Обидчик обычно отступал, матерно выругавшись, и беззлобно гыкал: «Ишь, курва гладкая, брыкается, наших не признает. Понятие о себе имеет! Голь – а туда же: нос дерет!»
Иногда Любови Ивановне до смерти хотелось творогу, который когда-то с изюмом и медом подавали в родительском доме. Тогда она отправлялась в молочный ряд, останавливалась у каждой торговки и пробовала товар, обычно лежавший в больших мисках. Но, обойдя всех, ни у кого творог не покупала.
