Ирина Измайлова - 1612. «Вставайте, люди Русские!»
— Я обет дала Пресвятой Деве Богородице, что если случится чудо… если то, что мне сказал пленный поляк — правда… если Мишенька жив, то я… то я никогда больше желать его не буду! Не стану и думать о нем. Лишь бы знать, что он живет на этом свете!
Неожиданно для себя Штрайзель рассмеялся. Возможно, это было резко, даже жестоко, но он не мог удержаться.
— По… Послушай, это уж слишком… слишком по-женски! Как же можно давать обет, который никогда не сможешь исполнить?! Не думать, не желать! Да ты только о нем и думаешь, только его и желаешь, Василиса Кондратьевна, или я не умею ни стрелять, ни драться, ни ездить верхом.
— Как тебя зовут? — вновь опуская голову, тихо спросила девушка.
— Хельмут Даниэль. Крестили Даниилом. Патриарх Гермоген крестил.
Она вздрогнула:
— Правда? Ты его видел?! Нашего Владыку?
— Да. В последний час его жизни. Послушай, Василиса, ты поступаешь жестоко. Жестоко и неразумно. Михаил любит тебя.
— Почем ты знаешь? Он сказал?
— Сказал. Но не это главное. Говорить можно все, что угодно. Он любит, я знаю. А ты обманываешь его, себя, да еще и Пресвятую Богородицу! И не стыдно?
— Василиса! Эгей, глянь-ко!
Это позвал свою предводительницу старый казак Прохор. Втроем, вместе с двумя дюжими казаками, они подтащили к камню, на котором сидели Хельмут и Васька того самого раззолоченного поляка, что дрался драгоценной саблей. Оказалось, что тот прикинулся мертвым и пытался уползти в кусты, думая, что разбойники заняты лишь золотом и не заметят его исчезновения.
— Говорит, что он — знатный шляхтич, и за него богатый выкуп дадут! — фыркнул Проша, встряхивая пленного за воротник жупана. — А куда ж мы его денем-то, Василисушка? И с кого будем тот выкуп получать? Может, топором по шее короче?
— Я могу быть интересный вашим воеводам! — проговорил шляхтич, с трудом подавляя злобу и старясь не смотреть в лицо Василисе. — У меня есть богатый родня в Польше. И много золота.
— Такого же, как это? Грабленого? — Васька, усмехаясь, рассматривала пленного. — А на что оно нам и нашим воеводам? Как твое имя?
— Разве это имело значения?
Поляк опустил голову еще ниже, но именно в этот момент Хельмут его узнал.
— Ого-го! — от изумления он едва не свалился с камня. — Да знали бы вы все, кого поймали?! Это… Это ведь сам командир московского гарнизона, пан Струсь! А? Ясновельможный пан? Я не ошибаюсь?
Полковник в бешенстве вскинул на немца горящий взгляд, его губы затряслись.
— И как же это ты, пан, сумел удрать от порученного тебе гарнизона, да еще со свитой и с такими тюками русского добра?! — веселился Штрайзель. — Хотелось бы узнать, что за тайную тропу вы знаете? Очень хотелось бы, потому что мне вот сильно нужно попасть в Москву!
Струсь скрипнул зубами:
— А если я вам скажу, вы меня не убьете?
Хельмут пожал плечами:
— Я не командую здесь. Вот эта ясновельможная пани, русская боярышня, предводительствует теми, кто тебя взял в плен. Василиса, хочешь со мной в Москву, на подмогу Михаилу?
Опять ее лицо до самой шеи загорелось румянцем.
— А думаешь, для чего я здесь? Для чего к Москве добираюсь?
— Думаю, что не ради этих золотых сумок. Ну, а раз так, то лучше бы нам узнать, что за потайной ход ведом пану полковнику.
Девушка стремительно натянула свою шапку и откинула косы с груди на спину, приняв самый воинственный вид:
— Говори. Если скажешь правду, не убьем. В подарок привезем князю Пожарскому.
Поляк вновь опустил голову:
— Русское ядро разрушило старый дом в Китай-городе. Открылся подвал, и в нем — проход под стену Мне донесли наши русские лазутчики. Кое где там приходилось разгребать земля. Но пройти было можно. Я думал пойти за помощь, за помощь, к пану Ходкевичу.
— Ну да, ну да! — кивнул Хельмут. — Со всей свитой и на всякий случай с полными сумками краденого золотишка! Ладно, пан полковник. Ты сейчас же нам покажешь этот ваш лаз, и когда мы там пройдем, то заложим петарду и взорвем ход, чтобы никто больше не выбрался из ловушки и не проник туда. И если твои слова подтвердятся, то ты слышал: пани Василиса обещала, что тебя не убьет.
Глава 7. Михаил Федорович
Москву взяли в тот же вечер, 24 августа 1612 года от Рожества Христова. Однако взять польский гарнизон, засевший в каменных палатах, оказалось куда труднее. Поляки еще верили в какое-то чудо: сперва ждали, что вернется гетман Ходкевич, потом надеялись на войско короля Сигизмунда, который и правда, попробовал было вновь вторгнуться в Царство Московское, однако же к Москве не сумел и подступиться.
Четыреста польских обозов, что привез с собою Ходкевич, достались ополченцам, и в гарнизоне начался уже по-настоящему свирепый голод. Тем не менее, ляхи не решались сдаться, сомневаясь в милости победителей, к которым сами никогда не бывали милостивы.
Ни Пожарский ни Минин не хотели губить людей, посылая на штурм последних «лисьих нор», как прозвали ополченцы убежище поляков. Никому не пришло в голову и обстреливать белокаменные палаты из пушек — во-первых, было их жаль, во-вторых, не сей раз ничего не стоило разрушить стоявшие вплотную храмы, и в-третьих — в этом не было уже никакой нужды — все понимали, что дни завоевателей сочтены.
В конце концов захваченный в плен полковник Струсь принялся писать грамоты осажденным, призывая их лучше отдаться на милость победителей. И те наконец поняли: никто им не поможет.
28 октября остатки измотанного голодом гарнизона сдались.
К этому времени победителей уже мало занимала судьба побежденных. Гораздо важнее было Московскому Царству избрать себе нового Государя. Чтобы раз навсегда изжить смуту.
При обсуждении возможного выбора вновь едва не возникли распри. Но светлый дух одержанной победы усмирял людскую злобу.
Собор состоялся, и после недолгих споров выбор пал на сына Митрополита Филарета, долгое время томившегося в польском плену, но чудесным образом спасенного. Монахи Чудова монастыря свидетельствовали, что незадолго до своей кончины Владыка Гермоген называл имя Филарета как будущего своего приемника. Это ли оказало воздействие, либо была другая причина, но Филарет действительно был избран Патриархом Всея Руси. И вскоре оказалось, что ему предстоит возложить царский венец на голову своего юного сына — Михаилу Федоровичу (в миру Филарет был некогда боярином Федором Романовым) шел в 1613 году только шестнадцатый год.
Посланные к избраннику Вселенского Собора гонцы рассказывали потом, что юноша ни за что не хотел соглашаться занять опустевший Московский престол, с рыданием убежал от послов и готов был скрыться, лишь бы ему не предлагали такой сокрушительной славы и такой немыслимой ноши.
Однако гонцам удалось убедить Михаила Федоровича очень простыми словами:
— Некому более, боярин, некому! Отринешь Волю Божию, вновь смута грянет. Вновь войны начнутся, самозванцы власть возьмут. Не пережить Руси нового Смутного времени, не выстоять. Спаси, сделай милость!
И тогда испуганный мальчик вдруг, будто по мановению свыше, превратился в мужчину и, не раздумывая более, отправился с послами в Москву.
На первую встречу с молодым государем были приглашены все воеводы Нижегородского ополчения. А если кого-то впопыхах забыли, князь Дмитрий Михайлович напоминал о том, и приглашения тотчас высылались.
Михаил Шейн, так и звавшийся Михайло Стрельцом, хотел было избежать представления царю: он ожидал нового назначения в одну из отвоеванных у врагов крепостей, залечивал полученную возле Серпуховских ворот довольно серьезную рану, а еще готовился к двум свадьбам сразу. В Свято-Троицком монастыре его благословили взять в жены Василису Бутурлину, которую благочестивый старец Дионисий, ласково усмехаясь в бороду, разрешил от ее безумного обета, а его верный друг Хельмут Шнелль, которого только он да князь Пожарский знали как Хельмута фон Штрайзеля, собирался весною взять в жены его мать Алёну Елисеевну.
Все это никак не вязалось с торжественной церемонией в кремлевских палатах, да, к тому же, новый кафтан, в котором Михайло собирался под венец, еще не был готов, а ничего иного, в чем не стыдно было бы предстать перед государем, у Шейна не было.
Однако, когда к терему его матери подкатили сани, из них вышел сам князь Дмитрий Михайлович и с поклоном пригласил воеводу поехать ко двору с ним вместе, слов для возражений более не нашлось.
— А Хельмута позвали? — уцепился Михаил за последнее возражение.
— Он уже там, — охотно ответил князь. — В карауле сегодня его полк, да государь и сам помнит об «огненном гонце».
Кремль походил в этот день на широкую ярмарочную площадь, столько людей собрались перед Успенским собором, откуда должен был показаться после венчания на царство молодой государь, перед царскими палатами, просто во дворах, по которым в этот день вереницами бродили разряженные стрельцы — то ли несли караул, то ли тоже хотели обязательно увидеть царя.
