Тулепберген Каипбергенов - Сказание о Маман-бие
Бледное лицо Аманлыка посветлело, оживилось. Детство убогое, страшное, думал он, глядя на мальчишек. А все-таки у кого истинная воля? У сирот и бродяг, больше ни у кого. Недаром к ним тянулся Маман. Под сиротским небом ему легко дышалось.
Коротышка Бектемир высунул косматую башку из-за спины Аманлыка:
— Аманлык-ага, а вы какой худой… заболели?
— Душа болит, братец.
— А разве вы старик?
Аманлык вздохнул и впрямь точно старец.
— Вот вернется Маман… помолодею. А он едет, братцы, едет.
— Ха! — вскрикнул Кейлимжай беспечно и нахально. — А что нам проку с того, что он вернется? Пускай себе едет…
Аманлык осмотрелся удивленно. Все молчали, даже Коротышка Бектемир. Никто не возразил Кейлимжаю.
— И вам… Вам тоже будет лучше, — вяло проговорил Аманлык, сам себя не понимая.
— Ха! — повторил Кейлимжай. — Сиротам никогда, ни от чего не бывает лучше. А потому нам всегда хорошо, лучше всех!
Необычайно он походил в ту минуту на Убитого Ал-лаяра, неугомонного и бесстрашного. Тем он пугал, но тем и нравился, если не считать, что Аллаяр любил Мамана, а этот двойник не любит никого… И так и не нашелся Аманлык, что ему ответить. Смотрел с оторопелой улыбкой и думал, как будет его бранить Маман за то, что он выпустил сирот из рук.
Аманлык позвал сирот к себе в гости. Велел привести с собой и сирот из соседних аулов, из других родов, всех, кто слушался Кейлимжая и был люб ребятам.
Набралось их порядочно, целая ватага оборванцев и замухрышек; у одних взгляды волчьи, у других — шакальи. Аманлык зарезал единственного своего ягненка и накормил дорогих гостей мясом. За дастарха-ном это сборище выглядело основательней, можно сказать, как у биев.
На этот раз Аманлык говорил, как мог бы говорить Маман, о том, какая гроза нависла над их землей. Надо быть начеку, в трудный час встать хоть с палкой в руках, но не дать прорваться врагу, будь он хан Абулхаир, будь сам дьявол.
Поначалу мальчишки слушали с интересом, но быстро заскучали, зашушукались. Поднялся Кейлимжай, задрал рваный подол бязевой рубахи и стал скрести свой пятнистый от грязи живот обеими пятернями. Мальчишки загалдели.
— Аманлык, дай скажу… — промычал гнусаво полузакрытым ртом Кейлимжай.
— Говори.
— Эй вы, заткнитесь, убью! — Тишина. — Загадываю загадку. Легкую — для дурачков. Кто первый ответит, даст мне щелчок по затылку. А не сумеете, я дам каждому по щелчку. Поняли, дурьи головы? Спраши ваю: муха… какой породы — птичьей или звериной? Какая муха? Домашняя, черная…
Выиграть у Кейлимжая и дать ему щелчка — заманчиво. Заорали все разом, наугад, кто-«птичьей», кто-«звериной», лишь бы поспеть первым. Кейлимжай оскалился, ухмыльнулся, сплюнул сквозь зубы и жестом приказал подставлять затылки. Уговор дороже денег.
Мальчишки молча стали снимать шапки, а он пошел вдоль дастархана, раздавая направо и налево щелчки, твердые, как камень, острые, как гвоздь, от которых одни получатели попискивали, а другие подвывали.
Покончив с этим делом и вздохнув блаженно, Кейлимжай сощурился, как камышовый кот.
— Дуры вы, дуры! Муха — человек. Почему, почему? Потому что в человеке есть птичье, есть звериное Так же и в мухе… Чего выпучились, как лягушки? Когда вы голодные, есть такие отбросы, на которые вы не насели бы? Нету. Кто с вами рядом садится? Муха! Конечно, не всякий человек жрет то, что муха. Одни мы, друг на дружку похожие. Ну и не всякая муха, сказано было — домашняя, черная. Ага… Понятно?
Сироты вразнобой забормотали:
— Вот это да! Загадал…
— Он загадает — почешешься.
— Стой! Слушай! — завелся опять Кейлимжай. — Давай эту… вылетел из меня воробей… Кто начнет? Ладно, я начну. Вы-ле-тел из меня во-ро-бей!
Ребятишки хором дружно отозвались:
— Какой?
— В каждом ухе сорок дырок, вот какой!
Это значило: слушай и внимай, живей угадывай. И снова хор выговорил свой привычный, узаконенный вопрос:
— Сколько у него сыновей, сколько дочерей? Кейлимжай принялся загибать пальцы:
— Одна жена… одна сестра… один конь… одна юрта, и та невозведенная…
Эта задачка была нетрудна. Кейлимжай не успел договорить, как его перебили:
— Аманлык! Семья Аманлыка!
Аманлык недоверчиво-недоуменно оглядывался. Кажется, Бектемир вскочил и опять закричал: вылетел из меня воробей, а хор опять ответил ему: какой? Гости дорогие продолжали увлеченно играть. Кейлимжай хохотал во все горло и кривлялся, точно юродивый.
Аманлык схватил его за руку, повернул к себе лицом:
— Ты что же, хочешь посмеяться надо мной, над моим хлебом?
Сироты мгновенно смолкли и уставились на них. Кейлимжай вырвал руку, но драться не стал, даже не отпихнул Аманлыка.
— Кто над кем смеется-то? Уж не ты ли над нами? Когда придет враг, кого ты кинешься оборонять? Свою жену? Свою юрту, хотя и невозведенную? А мы? Тебя? Твою семью, твое имущество? А вот… видел? На-ка, выкуси! Мы мухи… Нам все едино… Мы будем траву косить для коней этих самых врагов, если нас досыта накормят. Что касается твоего хлеба, не бойся, внакладе не будешь. Эй, едоки! Сослужим честную службу. С этой минуты до завтрашнего обеда будем делать, что велят. Накормят завтра на дорожку — ладно, нет — и так уйдем. Командуй, хозяин. Идти за дровами? Или тебя таскать на горбу? Может, поднять твою белую юрту, даренную за красивые глаза? Или помыть ноги твоей жене?
Аманлык за голову схватился, чего с ним прежде в жизни не бывало.
— Уходите все! Все уходите!
Мальчишки толпой повалили наружу, оставляя за собой облака пыли со своих лохмотьев.
8
Спозаранок в аул прискакал гонец — Айтуган-есаул из рода кунград. Держался он странно: с коня не сошел и озирался так, точно высматривал, вынюхивал что-то и боялся, что его схватят.
Мурат-шейх, чуя недоброе, поспешно вышел к нему. — Шейх наш, — проговорил гонец с наглостью холуйской, рассчитанной на безнаказанность, — если вы истинно веруете в бога единого… отдайте нам хотя бы тело Рыскул-бия!
— Господи! Что такое? В толк не возьму…
Шейх наш, если вы духовный отец, будьте им для всех и каждого и не делите нас на любимчиков и пасынков.
Что за бред, милый мой… Что случилось?
Айтуган-есаул перебил:
— Подумайте, крепко подумайте… и не проспите, почтенный отец мой!
С этими словами он вздыбил пляшущего на коротком поводу коня, пришпорил его и ускакал.
Ночью прибыл другой гонец — от Айгара-бия, и дело разъяснилось. Сорвав со стриженой головы меховой треух и утерев им мокрое от пота лицо, гонец поведал, что сталось с Рыскул-бием. Схвачен и уведен тайно верными и ловкими людьми Абулхаир-хана. Хан самолично обещал Рыскул-бию вознести его на гору славы и самолично грозил загнать его в мышиную нору позора, но старец не дрогнул. «Натравить половину народа на другую половину — все равно что отрубить себе руку, лучше отрублю!»-вот его слова. «Поучиться у черных шапок стойкости и терпенью…» А это слова Айгара-бия.
— Пальцем о палец не ударю против рода Рыскул-бия, — сказал Мурат-шейх. — Станут нас избивать — промолчу. Позарятся на добро, пусть берут, что хотят. А не поймут наших слез, пойду с протянутой рукой по их земле… Авось очухаются!
Неожиданно гонец Айгара-бия спросил, всех удивив:
— А как здоровье нашего знаменитого прославленного друга?..
Он не поверил сгоряча, что Маман-бия покамест не видели. Велено было гонцу передать Маман-бию привет и почтенье, и еще кое-что, деликатное, не для праздного уха, а именно то, как уехал из ставки Абулхаир-хана русский офицер Гладышев, запомнить слово в слово, что Маман-бий ответит. Где же он? Где другие послы? Разве Мурат-шейх не наряжал джигитов и биев встретить своих избранников, столь заслуженных и достойных? Абулхаир-хан, как говорят, встречал их у самого Орска…
Мурат-шейх всполошился. Разумеется, он посылал джигитов, свежих лошадей и всякой снеди, а также дары наместнику Неплюеву в Орск, после того как вернулся с севера возвеличенный русскими Хелует-шейх-Мурат-шейх ожидал, что Маман-бия и послов, по обыкновению, опередит в пути Длинное Ухо, обгоняющий ветер. И тогда выведет он навстречу свой род и другие роды, вопреки всем распрям и раздорам. Что же случилось? Едва уехали из аулов Мансур Дельный и урядник Филат Гордеев — как отрезало. Молчит Длинное Ухо, непонятно почему. Возможно ли, чтобы заткнул его Абулхаир-хан? Неужто Абулхаир перехватил всех посланцев и все послания? Не верится, а похоже…
Мурат-шейх наскоро собрался, взял с собой Сейдуллу Большого и отправился к Гаип-хану, как только рассвело.
Гаип-хан оказался в отъезде. Он гостил у кунградцев.
Узнав это, Мурат-шейх печально понурился: так и есть… Наперед ясно, чем занят Гаип-хан. Исчезновение Рыскул-бия — лишь свежий повод для его усердия.
