Василий Балябин - Забайкальцы, книга 2
Все время молчавший Гаврило Крюков при последних словах почетного судьи крякнул и, потеребив бороду, обратился к атаману:
— А что же оно будет, ваше благородие, ежели эта власть-то закрепится? К примеру, с нами-то они как поступят?
Атаман оторвал руку от лица, выпрямившись, грустным взглядом окинул стариков.
— Как поступят? — И, покачав головой, невесело усмехнулся: — А так, что наше дело загодя гроб заказывай, знаете, какая у них программа: твое — мое, а ваше — наше.
— Это в каких же смыслах понимать?
— А в таких: заберут у нас все до нитки, из домов переселят в бараки, дадут кому кайлу, кому лопату и заставят уголь добывать да золото комиссарам, а на землю нашу мужиков переселят из Расеи. Вот как будет! А чтоб не допустить до этого, надо нам не сидеть сложа руки, не хлопать ушами, а действовать, восставать против этой власти поганой! — Атаман говорил все громче и громче. Распаляясь во гневе, он уже не замечал, что на левом веке его опять затрепетал живчик, а так и сыпал словами: — Везде, по всей области народ поднимается супротив большевизмы, в вольные дружины записываются люди, все — от мала до велика. Надо и нам не отстать от добрых людей. У нас в Заиграевой человек полсотни вступило вчера в эту дружину. Думаю, господа, что и вы не ударите в грязь лицом, запишетесь в дружину, за этим я вас и пригласил. По этому случаю нам из области даже предписывают…
Атаман смолк; перегнувшись через подлокотник, достал со стола папку, полистал ее и, найдя нужную бумагу, передал Семену:
— Зачитай-ка, Семен Саввич.
Семен пробежал бумагу глазами; прокашлялся, начал:
— «Циркулярно, совершенно секретно…»
— Во! — Атаман предостерегающе погрозил кому-то пальцем. — Чуете, совершенно секретно. — Он посмотрел на Савву Саввича, добавил: — Но я думаю, что люди тут все свои, надежные, как раз те, кому и предстоит постоять за правое наше дело, за казачество. Читай, Семен Саввич, дальше.
Семен продолжал:
— «Атаману Заиграевской станицы. Об организации при станицах и поселках „вольных дружин“ для борьбы с красными бандами большевиков.
Сим ставлю вас в известность, что доблестные войска русской армии под командой походного атамана Семенова успешно громят мятежные шайки большевиков, освобождая от них села, станицы и станции железной дороги. Но мятежники-большевики продолжают свое гнусное дело. Они захватили власть в Чите и теперь стараются распространить свое влияние на всю область, вербуют людей в свои банды. Большевизм — это враг народа, коварный и хитрый. Большевики сулят народу райскую жизнь на земле, а на деле несут ему обман, грабежи и насилия…»
В конце письма предлагалось всемерно помогать войскам белогвардейского атамана Семенова, а в селах и в станицах создавать «вольные дружины» из наиболее надежных и верных Временному правительству казаков, независимо от их возраста. Командование «вольными дружинами» возлагалось на станичных атаманов, а в селах на выборных командиров.
— Вот какое дело, господа, — вновь заговорил атаман, едва Семен закончил чтение. — Имейте в виду, что сначала мы будем действовать тайно, силы накапливать, коней готовить, оружие, какое найдется, шашки точить. Будем держать связь с нашими и в нужный момент выступим. Вот, какие будут ваши мнения?
Старики молчали: уж очень необычное дело свалилось на них как снег на голову. Первым, робко кашлянув, заговорил Агей Травников:
— Это, как я понял, навроде народного ополчения. Только вот не указано, какие года, подлежащие, стало быть…
Агей как мешок развязал, заговорили старики.
— Я так кумекаю, што тут вольножелающие требуются, — сказал один.
— Да и я так же понял, — согласился второй.
— Больше молодых касаемо!
— Из нас-то уж теперь какие воители.
— Вы это что же, господа старики, — заговорил Семен, начиная злиться, — труса празднуете! Эх вы-ы-ы, а еще казаками называетесь. Или вы думаете, что большевики-то с вами шутки шутить будут? Неужели вы не понимаете, что вопрос стоит о жизни нашей или смерти. Тут не препираться, а подниматься надо против большевизма всем от мала до велика, вот что от нас требуется. Давайте вступать в дружину, нечего тут отлынивать, я первый записываюсь в нее, хоть и здоровье не позволяет и увечье это проклятое, но раз такое дело, и я не отстану.
Рука Семена, когда он записал себя в список, нервно вздрагивала, буквы получались неровные, корявые, но на стариков слова Семена подействовали.
— Пиши меня, — заявил Томилин и забасил на всю горницу — Оно и года-то у меня уж не такие, штобы воевать, да што поделаешь, приходится.
— Ничего-о, старый конь борозды не испортит, — поддержал Томилина Савва Саввич, — зато уж ежели таких молодцов полк набрать, так он дороже дивизии будет теперешних казачишек.
— Да уж от нас большакам спуску не будет.
— Волком взвоют красюки.
— Меня запиши, — попросил Лука Герасимов.
Еще записалось два пожилых казака, и тут произошла заминка. Семен строго взглянул на Крюкова и, уже нацелившись карандашом на бумагу, спросил:
— Твоя очередь, Гаврило Кузьмич, ну, чего молчишь?
Крюков в ответ лишь почесал в затылке да поглядел на хозяина:
— Ты как, сват, запишешься?
Савва Саввич ухватился за бороду, пугливо оглядевшись вокруг, остановился взглядом на Крюкове:
— Да ты в уме, сват Гаврило?! Да вить мне уж тово… за семьдесят, какой же я вояка? — И зачастил скороговоркой: — Этого ишо не хватало, я и так помогаю воинству нашему. Вы-то ишо не у шубы рукав, а я уж пятнадцать казаков набрал да отослал к Семенову и пять што не лучших коньков подседлал им, не пожалел. И сыновей пошлю, не охну. А вот ты, сват Гаврило, пока што тово… в стороне жмешься.
— Это я в стороне? — вскипел в свою очередь Крюков. — Да я на это дело все, што есть у меня, до последнего баракчана отдам, лишь бы супостатов прогнать. Все равно оно прахом возьмется, ежели большаки одолеют, а уж за сыновей прятаться не буду, как другие-прочие.
— Пиши, Сенька! — крикнул Семену Савва Саввич. Он даже усидеть не мог на стуле, вскочил на ноги, лицо его, лысина в момент стали густо-красными, а поперек лба вспыхнула голубая жилка. — Пиши и меня, раз такое дело, — повторил он и кинул на Крюкова победный взгляд, — а упрекать меня не придется, сват! Не придется!
После этого Гавриле Крюкову ничего не оставалось делать, как записаться.
Все длиннее становился список дружинников, но когда очередь дошла до смирнехонько сидевшего Антипа, он отвел глаза в сторону, пробормотал смущенно:
— Я-то и не прочь бы, да вить мое-то дело особое, — ежели воевать, скажем, куда же тут кинешься: дома ребятишки мал мала меньше, нужда. Парня вот отправил, сами знаете, к Семенову, а самому-то никак не подходимо.
— Не то говоришь, Антип, ох не то! — напустился на него Савва Саввич. — Али тебе все равно, чья возьмет? Не-ет, мил человек, в случае, ежели тово… красные осилят нас, так они и тебя не помилуют за Костю-то, теперь тебе вся статья в дружине быть. А нужды чего тебе бояться, раз ты с нами заодно, завсегда поможем тебе и хлебом, и коня справим, и все, что потребуется…
— Поможем!
— И о бабе твоей с ребятишками позаботимся, решайся, Антип.
— Вместе громить красюков будем, — басил Томилин, — записывайся смелее.
«Черт меня дернул затесаться в эту компанию, — клял себя в душе Антип. — Нам-то чего большевиков бояться. Вот Костю-то зря отправил в эту гвардию ихнюю, свалял дурака».
Но сказать об этом, отказаться от записи не хватило у Антипа смелости.
— Пиши, — уныло сказал он Семену, подумав при этом: «Запишусь, чтобы отвязались, анафемы, а там видно будет».
После Антипа запись пошла быстрее. Когда все записались, Савва Саввич отправился на кухню, распорядиться насчет угощения, а его соратники-дружинники занялись подсчетом, кому чего не хватает, какое у кого имеется оружие и что надо приобретать в первую очередь. Тут же избрали себе и командира — басовитого Христофора Томилина.
ГЛАВА II
На совместное заседание Забайкальского Совета народных комиссаров и облисполкома Жданов пришел одним из первых.
Заседание собралось в том же доме, где помещался низвергнутый «Народный совет».
Неприятное впечатление произвел на Жданова этот дом сегодня. Множество комнат в нем, где совсем еще недавно взад и вперед сновали чиновники, пулеметными очередями трещали пишущие машинки, а за многочисленными столами сидело не менее сотни всякого рода служащих. Теперь же лишь в двух комнатах работали штабные казачьи писаря, все остальные пустовали; в раскрытые двери видно на столах, на полу разбросанные листы бумаги, обрывки газет, битое стекло, абажуры без лампы, сломанные стулья. Ветер врывался в разбитые окна, шелестел бумагами.
