Эдуард Володарский - Вольф Мессинг. Видевший сквозь время
В это время дверь в кабинет отворилась и вошел Мессинг. Он оглядел присутствующих и остановился на пороге. Если бы Берия и остальные увидели в дверях рогатого черта, то, наверное, изумились бы меньше.
– Я выполнил ваше задание, товарищ Берия, – негромко проговорил Мессинг.
– Вижу, гражданин Мессинг, – блеснув стеклами очков, ответил Берия. – Что вы нам еще покажете? Чем еще повеселите? Давайте, дорогой, давайте! Не стесняйтесь! Вы ведь теперь здесь как дома! – Берия улыбнулся, и улыбка эта не предвещала ничего хорошего.
– Дайте мне мысленно какое-нибудь задание, – ответил Мессинг. – Не знаю, развеселит ли это вас, но я постараюсь его выполнить.
Берия долго, молча смотрел на Мессинга, стоящего на пороге, потом сказал:
– Я дал задание, гражданин Мессинг. Выполняйте.
Мессинг закрыл глаза и некоторое время стоял неподвижно, потом открыл их и медленно пошел к книжному стеллажу слева от письменного стола Берии. Приблизившись вплотную, он стал оглядывать ровные ряды книг. В кабинете царила тишина.
Наконец Мессинг отодвинул стекло, закрывавшее книги, протянул руку к одной, потом к другой книге, затем – к третьей… нет, не то. Рука поднялась на полку выше, вновь медленно пошла по корешкам книг, остановилась у одной… у второй и наконец уверенно взяла толстый том с тисненными золотом буквами «ЛЕНИН». Мессинг вынул том, открыл его, стал листать, прочитывая названия статей. И вот он открыл страницу, на которой было написано: «ГОСУДАРСТВО И РЕВОЛЮЦИЯ». Он пролистал еще несколько страниц, ногтем отчеркнул абзац и, подойдя к столу, положил перед Берией книгу.
– Этот абзац вы просили отчеркнуть? Может быть, я ошибаюсь? Это было очень трудное задание, товарищ Берия.
Лаврентий Павлович обалдело смотрел на страницу произведения великого вождя и молчал, в стеклах его очков отсвечивал свет лампы. Наконец он пришел в себя и вдруг спросил:
– Где вы остановились, Вольф Григорьевич?
– Нигде… Меня с аэродрома прямо сюда привезли.
Ну да, ну да… – покивал Берия. – Кем бы вы хотели работать у нас в Советском Союзе? Ваша профессия, как я понимаю, называется артист оригинального жанра?
– Можно и так назвать.
– Вы сами так сказали полковнику Фридману, – улыбнулся окончательно пришедший в себя от шока Берия. – Значит, хотите артистом работать?
– Очень хочу, товарищ Берия.
– Что ж, предоставим вам такую возможность… В Минске будете работать?
– Буду работать где угодно.
– Зачем где угодно? – усмехнулся Берия. – Не зовите беду на свою голову.. где угодно – это опасно! – Берия рассмеялся, и все офицеры, сидевшие за столом, дружно заулыбались.
Двойной смысл сказанного поняли все, кроме Мессинга.
– Я действительно могу работать где угодно, товарищ Берия. Мне не нужно особых условий.
– Минск подойдет? Хороший, красивый город! Столица советской Белоруссии, а?
– Конечно, замечательный город, – согласился Мессинг. – Я готов туда поехать работать.
– И очень хорошо, Вольф Григорьевич. Очень было интересно с вами познакомиться. Очень вы нас… повеселили своими загадочными способностями. Работайте, народ веселите… Но без перегибов, Вольф Григорьевич. Веселить надо, пугать народ – не надо! Думаю, эта наша встреча не последняя, Вольф Григорьевич… И мы здесь подумаем о вашем будущем… Как вы представились, когда границу перешли? Артист оригинального жанра? – Берия, казалось, от души веселился.
– Так, товарищ Берия, артист оригинального жанра.
– Вот и работайте, товарищ артист. Только особо не оригинальничайте! – и Берия шутливо погрозил Мессингу пальцем и снова захихикал.
Офицеры, тоже негромко смеясь и гремя стульями, дружно встали. Берия долго тряс руку Мессингу и заглядывал ему в глаза.
Минск, 1940 годРуководитель Минской республиканской филармонии Борис Аркадьевич Френкель смотрел на Мессинга сердито и говорил тоном, не допускающим возражений:
– Работаем мы бригадами. Ездим по всей республике. Так что у артиста филармонии вся жизнь на колесах, Вольф Григорьевич. Жить будете в нашем общежитии гостиничного типа. На этаже есть общественная кухня. В номере категорически не допускается держать электрические плитки, никакие керогазы и керосинки. Комендант штрафовать будет.
– Почему? – задал наивный вопрос Мессинг.
– Потому что пожароопасно. В прошлом году соседнее рабочее общежитие дотла сгорело. Трое слесарей трамвайного депо сгорели. Так что прошу учесть, товарищ Мессинг… Сказали, что вы человек непьющий?
– Нет, я не пью.
– Это просто замечательно. Это просто так чудесно, что даже не верится! У нас в филармонии есть общественный сектор борьбы с пьянством. Так что обязанности мы возложим на вас. Лекции там провести разок в месяц, наглядная агитация в виде стендов, плакатов, ну, прочее… Вы человек холостой?
– Да, я холостой.
– Это плохо. В филармонии много девушек, так сказать, незамужних… молодых, красивых… Так что моральный облик придется блюсти в чистоте. У нас тут с этим строго.
– С чем строго? – искренне не понял Мессинг.
– Ну вот, мы еще и дурачиться будем, товарищ Мессинг. С моральным разложением строго! Советский человек с этим делом – ни-ни! После загса пожалуйста, хоть… ну да чего это я? В общем, я понятно сказал… учитывая, что вы еще к тому же и беспартийный…
Вновь, как и все предыдущие годы, жилищем Мессинга стал гостиничный номер.
Небольшая, метров пятнадцать, комната вмещала платяной шкаф, маленькую горку для посуды, стол, кровать с никелированными спинками и полку с книгами. В углу примостился маленький столик с керосинкой. На керосинке в чугунной сковороде жарилась яичница с мелко нарезанной колбасой. На столе, в ожидании ужина – чистая тарелка, нож и вилка, стакан и бутылка минеральной воды. Мессинг стоял у керосинки, наблюдая, как жарится яичница.
В дверь постучали, и не успел Мессинг что-либо ответить, как она открылась и вошел невысокий толстый человек в шлепанцах, темных шароварах и вязаной кофте поверх рубашки. Волосы его были всклокочены, на мясистом носу угнездились очки в роговой оправе. В руке мужчина сжимал бутылку.
– Добрый вечер, Вольф Григорьевич… ах, как вкусно пахнет! Такая закуска пропадать не должна, потому я и явился к вам с главным продуктом, без которого такую замечательную закуску есть нельзя. – Мужчина поставил на стол бутылку водки.
– Я ведь уже говорил вам, Илья Петрович, что не пью.
Но я-то потребляю… но в одиночестве не идет, подлая! А все наши коллеги, сами знаете, сейчас на концерте – мы с вами на всю общагу одни кукуем, – возразил Илья Петрович.
Мессинг, не отвечая, достал из горки еще одну тарелку, нож с вилкой, рюмку и еще один стакан. Илья Петрович, потирая руки, тут же уселся за стол.
Мессинг, разрезав яичницу пополам, поднес сковородку к столу, половину яичницы положил Илье Петровичу, половину – себе. Илья Петрович налил в рюмку водки, улыбнулся:
– Ваше здоровье, голубчик! Душевно рад. – Илья Петрович ловко опрокинул рюмку, крякнул и стал быстро закусывать.
Мессинг молча ел, поглядывая на гостя.
– Мой номер должен был идти предпоследним в концерте, черт бы их драл! – мрачно буркнул Илья Петрович. – Репертуар сократили, меня выкинули… А ведь у меня политическая декламация! Стихи о советском паспорте! Хотите почитаю?
– Спасибо, Илья Петович, не надо… – продолжая есть, ответил Мессинг.
Но Илья Петрович, не слушая, вскочил и буквально зарычал:
Берет – как бомбу, берет – как ежа,
Как бритву обоюдоострую,
Берет, как гремучую в двадцать жал
Змею двухметроворостую…
– Илья Петрович, дорогой, помилуйте… – прижав руку к сердцу, проговорил Мессинг.
– Что, не впечатляет? – упавшим голосом спросил Илья Петрович.
– Очень впечатляет, – заверил Мессинг.
Нет, не впечатляет, я же вижу… – совсем огорчился Илья Петрович. Налил себе еще и выпил, поковырял вилкой яичницу, но есть не стал. – Конечно, я понимаю… надо лирику какую-нибудь… борения страстей… любовь… – Илья Петрович налил себе еще и снова выпил одним махом. – А вот это вам нравится?
Он сгорбился за столом и стал читать тихо, но внятно, с каким-то надрывом, казалось, сейчас зарыдает:
Вечер черные брови насопил.
Чьи-то кони стоят у двора.
Не вчера ли я молодость пропил?
Разлюбил ли тебя не вчера?
Не храпи, запоздалая тройка!
Наша жизнь пронеслась без следа.
Может, завтра больничная койка
Успокоит меня навсегда.
Может, завтра совсем по-другому
Я уйду, исцеленный навек,
Слушать песни дождей и черемух.
Чем здоровый живет человек.
Позабуду я мрачные силы,
Что терзали меня, губя.
Облик ласковый! Облик милый!
Лишь одну не забуду тебя!
Он читал, едва шевеля губами, и слова падали, казалось, в самую душу.
