Виктор Поротников - Батыево нашествие. Повесть о погибели Русской Земли
Твердислав и Оверьян Веринеич, собрав дружинников, бегом устремились в Нижний город. Гонцу было велено скакать на Соколиную гору и вести оттуда к восточному валу всех, кто может держать в руках оружие.
В Успенском околотке зазвучали тревожные сигналы другой русской трубы.
И наконец загудел растревоженным басом колокол на звоннице Успенского собора, запоздало извещая жителей Рязани об опасности, которая и без того уже стучалась к ним в дома. Отовсюду неслись громкие выкрики на чужом языке, тут и там раздавался звон мечей. Детский плач и мольбы женщин о помощи звучали то явственно, то смутно, смешиваясь с гулом сражения и трубными сигналами тревоги, витавшими над обреченным городом в это хмурое зимнее утро.
Инок Трофим, разбудивший звонаря и вместе с ним поднявшийся на звонницу, увидел с высоты, что улицы Рязани полны татар, которые врываются в дома, волокут упирающихся полуодетых женщин, сражаются с рязанскими ратниками, вставшими заслоном на Большой улице и у Вознесенской церкви. Красные продолговатые щиты русичей были хорошо заметны на фоне белого снега и темных бревенчатых домов. Разрозненные стычки рязанцев с татарами происходили и вокруг Успенского храма, на торговой площади, и по всему Плотницкому околотку. Из детинца и с Соколиной горы бежали на выручку к своим княжеские дружинники и челядинцы, среди них было немало женщин и подростков. Над этим разношерстным воинством посверкивали наконечники копий и выхваченные из ножен мечи. Кто-то из гридней нес багряно-золотистый княжеский стяг с ликом Богородицы.
Однако иноку Трофиму была очевидна вся тщетность усилий рязанцев, пытавшихся одним отчаянным натиском вытеснить врагов из городских улиц. Ему было видно с колокольни далеко-далеко. Инок Трофим, как некий провидец, оказавшийся волею случая над схватками и горестями людей, видел вдалеке множество дымов – это были вражеские становища, окружавшие Рязань. От этих становищ к Рязани двигались густые колонны татарского войска, пешие и конные. Заснеженные просторы полей были покрыты черными полчищами врагов, которые надвигались неотвратимо, как судьба.
Трофим торопливо спустился в свою келью.
Там, на столе, лежала раскрытая книга, на одной из страниц которой чернели записи, отражавшие ход событий с самого начала осады Рязани ордой Батыя.
Трофим обмакнул в чернила заостренное писало и, задержав дыхание, чтобы не дрожала рука, написал: «Сего года 6745-го декабря 21-го дня пала Рязань под натиском безбожных татар».
* * *Поражение тургаудов в сече с рязанцами повергло Бату-хана в растерянность и озлобление, ибо такого еще не бывало. Во всяком затруднении, когда враг стоял насмерть, чтобы переломить ход тяжелого сражения или нелегкой осады, обычно бросали в битву тургаудов как головной отряд. Такой таран из опытнейших батыров всегда доселе оправдывал свое назначение. Тургауды не только неизменно одолевали любого неприятеля, но и несли при этом очень небольшие потери.
И вот передовой отряд тургаудов в схватке с рязанцами оказался в окружении и погиб до последнего человека.
Бату-хан в присутствии жен и советников накричал на своих родных братьев Берке, Шейбана и Тангута, которые, по его мнению, упустили из рук победу, своевременно не поддержав хана Кюлькана, отряды которого уже почти ворвались в Рязань. Досталось от Бату-хана и его двоюродным братьям – Хайдару, Менгу и Бучену, бесславно вернувшимся в тот день от южного вала Рязани. Гуюк-хану разгневанный Бату повесил плеть на плечо – так у монголов выражалось презрение к трусам. Бату-хан полагал, что Гуюк-хан слишком поспешно отступил от восточного вала Рязани, тем самым не дав воинам Кюлькана и Батыевым тургаудам закрепить первоначальный успех.
Предводители монгольского войска покинули ставку Бату-хана рассерженные и раздосадованные. Эти люди считали себя равными Бату по своему рождению. Кое-кто из них полагал, что главенство Бату над общемонгольским войском в этом походе есть результат интриг Ори-Фуджинь, матери Бату, и его дяди Джагатая, уязвленного тем, что верховная власть над коренными монгольскими улусами досталась не ему, а его младшему брату Угэдею.
Сыновья Угэдея, Гуюк-хан и Урянх-Кадан, и вовсе открыто поговаривали, что стоять во главе монголов в походе на Запад более пристало кому-то из них двоих, а не Бату.
Эта скрытая, а иной раз и явная неприязнь среди царевичей-чингизидов часто гасила их рвение на поле битвы, так как честолюбивые родичи Бату желали обогатиться военной добычей, но при этом им не хотелось делиться с Бату славой побед.
Вот почему, когда Бату-хан в гневе приказал, невзирая на ночь, выкатить на лед Оки камнеметы и обстрелять огненосными сосудами рязанский детинец, это вызвало яростное сопротивление со стороны двоюродных братьев Бату. В результате приказ Бату выполняли лишь воины из тумена хана Бури, на которых лежала обязанность охранять осадные машины. Даже когда лед на Оке стал ломаться и камнеметы начали тонуть в реке, никто из ханов-чингизидов не поспешил на помощь воинам хана Бури, которые изо всех сил старались спасать тонущие баллисты и катапульты.
Назначив на следующее утро общий штурм Рязани, Бату-хан доверил верховное начальство хану Кюлькану за его неизменное почтение к нему. Это не понравилось Гуюк-хану и Урянх-Кадану, которые задумали вырвать у Кюлькана славу взятия Рязани.
Ночью братья-царевичи послали полсотни воинов-кебтеулов, чтобы те бесшумно перебили рязанских дозорных на восточном валу. Маскируясь под убитых, воины Гуюк-хана и его брата сумели подкрасться вплотную к русским дозорам. Истребив караульных на валу, кебтеулы проникли в Рязань.
Незадолго до рассвета в станах Бату и Кюлькана воины только начали подкрепляться пищей, чтобы с восходом солнца двинуться на штурм. А в это время тумены Гуюк-хана и Урянх-Кадана уже завязали сражение с русичами на улицах Рязани.
Рязанцы хоть и спохватились слишком поздно, тем не менее не собирались складывать оружие или спасаться бегством.
Глава седьмая. Муки побежденных
Васса пробудилась от яростного собачьего лая. Их кобель с рычанием нападал на каких-то чужих людей, заполнивших двор. Глянув в окно, Васса сумела разглядеть сквозь искажающую толщу фряжского стекла сверкнувшую на замахе кривую саблю. После чего раздался громкий предсмертный собачий визг.
«Татары!» – мелькнуло в голове у Вассы.
Васса бросилась было будить дочь, но Пребрана уже проснулась сама. Она сидела на постели в тонкой исподней сорочице с распущенными по плечам волосами, растревоженная доносившимися со двора звуками.
Мирошки дома не было. Он нес дозор где-то на южном валу Рязани.
– Беда, доченька! – взволнованно проговорила Васса. – Татары в городе! Одевайся скорее!
Пребрана вскочила с кровати и схватила со стула длинные вязаные чулки. Она долго возилась с ними, натягивая их на ноги, поскольку ее руки сильно дрожали.
Между тем на входную дверь обрушились сильные удары – это враги ломились в дом.
– Хватай одежду и беги в огород! – повелела дочери Васса. – Через отцовскую мастерскую беги, а я постараюсь задержать нехристей!
– Матушка, я без тебя никуда! – чуть не плача, воскликнула Пребрана.
– Уходи! Живее! – повысила голос Васса, сдернув с вешалки беличью шубейку и швырнув ее к ногам Пребраны. – Постарайся добраться до женского монастыря. Я все равно найду тебя, коль уцелею! – Васса на миг прижала дочь к себе, затем вытолкнула ее за дверь, ведущую к бане и к Мирошкиной мастерской.
Для встречи непрошеных гостей Васса взяла в левую руку нож на костяной рукоятке, в правую – топор. И притаилась за печью.
Выбежав в заснеженный огород, Пребрана укрылась за баней. Там она надела на себя длинное платье, набросила на плечи беличью шубейку. Торопливо заплетая волосы в косу, Пребрана вся обратилась в слух. Ею владело сильнейшее беспокойство за мать; из их дома доносились гортанные выкрики татар, там что-то с грохотом падало, что-то вдребезги разбивалось… От этих звуков невидимой яростной борьбы у Пребраны холодело в груди. Разум подсказывал ей, что самое лучшее для нее сейчас бежать к подворью женского монастыря, однако ноги девушки не слушались разума.
Неизвестно, сколько времени Пребрана простояла за баней в ожидании, что ее мать вырвется из рук татар и попытается спастись бегством этим же путем, через огород. Дочерние чувства были столь сильны в Пребране, что она не сдвинулась с места, даже когда стих шум борьбы в их доме.
Было слышно, как татары шарят в доме и в мастерской Мирошки, кто-то из татар вышел в огород и заглянул в баню. В огороде на снегу было много следов, поэтому следы Пребраны, ведущие за баню, остались не замеченными для любопытного степняка.
Прижавшись к бревенчатой стене бани, Пребрана молча глотала горячие слезы, неудержимо льющиеся у нее из глаз. Она решила, что мунгалы убили ее мать, иначе она непременно выбежала бы из дома в огород, чтобы по задворкам добраться до спасительных стен монастырского подворья. Страх и одиночество давили на Пребрану, оказавшуюся перед необходимостью принимать самостоятельное решение.
