Борис Тумасов - Иван Молодой. "Власть полынная"
- А зачем ему детишки, признала бы боярыня!
Радостно было ополченцам. На Угру шли, не рассчитывали живыми воротиться. Ан счастье выпало, Бог пожить ещё даёт!
Проходили через Коломну, люд улицы запрудил, перекликается с ополченцами, знакомцев выискивает:
- Ты, Родя, Кузьму не встречал? Кто-то за Родиона ответил со смехом:
- Ты его, молодка, не жди, твой Кузьма в Калуге другую сыскал, пригожей тебя!
- Ах ты, кобель рябой, твоя жёнка тебя в конуре псиной ждёт!
- Ему, проклятому, и конуры много!
Коломной проезжали, великий князь Иван Молодой броню скинул, шуба нараспашку, шапку соболиную лихо заломил, по сторонам глазами зыркает.
Встрепенулся вдруг, в стременах приподнялся. Показалось, в толпе Глашу заприметил. Коня придержал, а Санька рядом с Иваном Молодым ехал, сказал:
- Поздно вспомнил о Глаше, князь. Нет её уже в Коломне. Постриг монашеский она приняла.
Сник молодой великий князь. Уж как он хотел, чтобы Глаша увидела его! Понял, не хватает её сейчас. Ласки вспомнились, слова добрые, сердечные. Одна она и была у него утеха. Вот Санька вернётся в Москву, Настёна его будет ждать, сын Санька. А кто его, князя, встретит?
Потекут дни, один на другой похожие: сидение в Думе, разборы боярских жалоб, писания дьяков, отъезды в города дальние…
Сейчас пожалел, что не напросился с Холмским в Дикое поле с полком дворянским - разведать, куда хан Ахмат с ордой отправился…
Солнечным днём, когда Москву засыпало первым снегом, звоном колоколов и шумом людским встречал город своих ратников.
От Кремля потянулась церковная процессия во главе с владыкой митрополитом Геронтием, архимандритами, благочинными и иными священниками и дьяконами.
Подошли великие князья Иван Третий и Иван Молодой под благословение митрополита. Отслужили молебен в Благовещенском соборе и по другим церквам, после чего разъехались ополченцы и воеводы по своим землям.
Глава 12
Ветер со Студёного моря завывал, бил в оконца княжеских хором, гнал тёмную волну по Белому озеру.
Великая княгиня Софья поднималась поутру от этого грозного рёва, садилась к столику, прислушивалась. Так ревело и бурлило её море там, в далёкой тёплой Италии.
Софью часто возили к морю из Рима в Неаполь.
Море и небо Италии ласковые, а здесь, в княжестве Московском, всё студёное.
В Белоозере, в княжеских палатах Михаила Андреевича, все ночи горели печи, и их жар ровно растекался по бревенчатым хоромам.
Вот уже скоро три месяца, как великая княгиня Софья с приставленными к ней боярынями и новорождённым сыном Василием нашла приют от ордынцев в Белоозере.
Редкие гонцы от государя уведомляли о стоянии русских полков на Угре. Писал и митрополит Геронтий, успокаивал, что татар остановили и, даст Бог, погонят в Дикую степь, а ей, княгине, покуда в Москву не ворочаться…
Под рёв ветра Софья вспоминала синь италийского моря, белые паруса военных кораблей неаполитанского и венецианского флотов, рыболовецкие судна и рыбаков со своими шумными базарами у причалов.
Но Софья хотя и вспоминала об этом, и сжималось у неё сердце, всё же никогда не пожалела, что приехала на Русь и стала женой великого князя Московского, надежды православного мира, богатству и могуществу которого завидовали многие европейские князья.
Она верила, что Иван Третий отразит нашествие Ахмата и ему не страшны внутренние враги. Он справится с ними, как покорил, подчинил себе гордый и заносчивый Великий Новгород…
Ждала Софья известий из Москвы, чтобы возвратиться в большой, весь из дерева город, имя коему Москва, где живут по своим законам, столь разнящимся от римских.
Живя в Белоозере, Софья иногда выходила на берег, если позволяла погода. Холодные воды волнами накатывались на гальку и ракушечник. Бывало, к берегу приставали рыбаки, выносили из ладей сети, выгружали серебристую рыбу. Чаще всего это была жирная сёмга. Великая княгиня любила её в лёгком засоле. Нравились ей и пироги с сёмгой.
Там, в Риме, во дворце папы римского Софья не знала, что такая рыба ловится в далёкой Руси…
Но есть у княгини тайные мысли. Она не подпускает к ним никого. Даже мужа, государя, Ивана Третьего. Софья пока не готова дать своим замыслам ход. Настанет её час, и тогда о ней, порфирородной царевне Древнего византийского рода Палеологов, заговорят все те, кто совсем ещё недавно не хотел её замечать. Она даст понять, где её истинное место и место её сына, Василия, кому быть великим князем Московским. Весна ещё не вошла в свои права, но днями звенела капель, а ночами снег подмораживало.
Приехал в Коломенский монастырь молодой великий князь, у ворот с коня соскочил, отдал повод Саньке.
Монастырь маленький, бревенчатый. Князь лишь в калитку вступил, как навстречу игуменья направилась. Перекрестила. Видать, догадалась, зачем он приехал, скорбно поджала губы.
Молодой князь сказал:
- Мать Варвара, не обижу и грех свой знаю.
- Зачем явился? Во искушение не вводи, она только недавно чин приняла, покой в её душу пришёл.
- Я, мать Варвара, лишь погляжу на неё и уеду. Игуменья чуть помедлила:
- Пройди, княже, в мою келью. И помни, грешно обиды ей чинить. Её обидишь, Божьему человеку раны нанесёшь.
И удалилась. А князь в келью игуменьи направился. Келья маленькая, несколько метров в длину и несколько в ширину. Сел на лавку, осмотрелся. Столик у оконца, в углу образ Пресвятой Богородицы, написанный красками по доске. Лампадка на подвесах тлеет.
Не успел глаз от иконы оторвать, как едва слышно скрипнула дверь, и вошла она, Глафира, в монашеском одеянии. Спросила тихо:
- Что привело тебя сюда, княже, зачем?
Иван в очи ей заглянуть намерился, но за приспущенным капюшоном не увидел их.
- Тебя проведать. Душа болит. Я ведь, Глаша, ничего не забыл.
- Поздно ты вспомнил, князь. Я Богу себя отдала. Не в укор тебе говорю. Раньше надобно было думать, а ты меня на расправу государю отдал… Прощай и прости меня, вины мои не суди.
У двери кельи обернулась и промолвила:
- Молись за меня, княже…
Покинул монастырь молодой князь и, уже отъехав, оглянулся. Но ничего, кроме стен бревенчатых и такой же бревенчатой часовенки, не увидел.
Обратной дорогой ехали, молчал угрюмо. Не заговаривал и Санька, следовавший позади…
Это был поединок. Короткий поединок взглядов.
Однажды молодой князь Иван заглянул в детскую комнату, где в плетённой из лозы кроватке лежал его маленький брат Василий.
Обычно приглядывавшей за ним боярыни в комнате не было. Князь остановился около кроватки и долго смотрел на брата.
Василий был на удивление серьёзным ребёнком. Никто никогда не слышал, чтобы он плакал или смеялся. Он только начинал своё первое хождение и, даже падая, не звал на помощь.
Иван усмехнулся. Ужели и он был таким маленьким, спал в такой же лозовой кроватке и за ним приглядывала какая-нибудь боярыня?
Но когда он подрос, то был предоставлен сам себе. Может, оттого, что долго болела мать?
Не вспомнил, когда судьба свела его с Санькой. Наверно, их дружбу связывала страсть к голубям, каких на заднем дворе водилась тьма.
Их голубиная дружба враз закончилась, когда Иван стал великим князем Иваном Молодым, а Саньку причислили к дворянам и началась его служба…
В последние годы князь Иван к голубям не наведывался. Так, иногда, поднимет голову к небу - летают. И снова мысли овладевают им…
Смотрел молодой великий князь Иван на маленького Василия и думал, какую жизнь он проживёт? Станут одолевать его свои заботы, волнения и тревоги. Счастлив ли будет?
Иван хотел отойти уже от кроватки, как вздрогнул от голоса Софьи. Она стояла совсем рядом. Стоило Ивану протянуть руку - и вот оно, её тело, горячее, жаркое.
- Что, великий князь Иван, приглядываешься? Их взгляды встретились: Софьин - напряжённый, князя Ивана - виноватый.
От великой княгини исходил призывный запах - запах молодого тела.
Иван чувствовал: протяни руку - и Софья не устоит.
И молодой князь отпрянул, словно очнулся:
- На брата гляжу, на будущего великого князя Василия.
- Так ли уж?
- Воистину, великая княгиня Софья Фоминична. Софья уловила в его голосе нотки насмешливости.
Ответила теперь уже спокойно:
- О каком великом князе речь ведёшь ты, Иван? В Московском государстве два великих князя: Иван Васильевич, государь, и ты, Иван Молодой.
- То так, Софья Фоминична, но жизнь и судьба человека непредсказуемы. Всё в воле Господа.
- Ты, князь Иван, истину сказываешь: пути Господни неисповедимы, как говорят кардиналы в Ватикане.
