Наталья Нестерова - Жребий праведных грешниц. Возвращение
Василий протянул письмо. Марьяна читала долго, снова и снова.
– Марьяночка! – не выдержал Василий.
– Видишь, как славно, – подняла Марьяна лицо, враз посеревшее. – У тебя два сына. Поздравляю!
– Не нужны они мне! Что б они сдохли вместе со своей матерью!
– Не смей так говорить! – повысила голос Марьяна. – Следи хотя бы за своей речью, если не умеешь следить за мыслями.
У нее часто прорывались учительские интонации. Она умела держать в кулаке отчаянных лоботрясов. И в то же время была нежной и ранимой женщиной.
– Не прав, извини! – повинился Василий. – Но…
– Но, – перебила Марьяна, – в жизни бывают непреодолимые обстоятельства. Смерть – это непреодолимое тяжелое обстоятельство, а рождение детей – радостное. Ты вызовешь в Москву Галю Ковалеву, женишься на ней, будешь воспитывать детей. Ты наверняка подумал с гордостью: у Мити один сын, а у тебя сразу два. Я тебя знаю. Тут нечего обсуждать, Вася!
– Есть что обсуждать! И ты меня знаешь – правда, ты меня чувствуешь, как… неважно, про протезы не будем. Ты моя единственная жена, сейчас и навсегда, другой мне не надо и не будет! Если ты сейчас скажешь, что бросишь меня, я порву письмо, и гори все синим пламенем! О Гале и этих… детях государство как-то позаботится, оно у нас большое и доброе. Мы с Егоркой тоже как-то перебьемся. И ты как-то. И всем будет плохо! Очень плохо и очень долго! Второй вариант. Ты не бросишь меня. Я распишусь с Галей. Я их пристрою, я уже знаю куда.
– Василий, это невозможно!
– Все для меня возможно, если ты меня не бросишь.
– Какой-то нелепый разговор.
– Нелепый? Смотри! – Василий разорвал письмо, сложил половинки, чтобы рвать дальше.
Он прекрасно знал адрес Фроловых в Казахстане, но Марьяну его действия привели в смятение:
– Немедленно остановись!
– Ты не бросишь меня, нас с Егоркой?
– Я не могу!
Василий порвал письмо на четыре части, потом на восемь…
– Хорошо! – сдалась Марьяна.
– Что «хорошо»?
– Не знаю! Прекрати уничтожать письмо!
– Повторяй за мной. Василий, я тебя не брошу. Я буду верной женой, пусть не расписанной, невенчанной, даже пусть не верной… Что-то я запутался. Желательно все-таки верной. Марьяночка?
– Буду.
– Скажи: даю слово, клянусь!
– Даю слово.
За ужином Егорка видел смурые лица брата и Марьяны, но был настолько переполнен впечатлениями от фильма «Партизаны в степях Украины», что говорил без умолку. Хотя киношные партизаны не походили на настоящих, а фашисты на фашистов, и хрупкие актрисы, как пушинку, держали автомат у плеча и легко, не качаясь, поливали из стороны в сторону, Егорка бы в восторге от фильма. Без его трескотни за столом царила бы гнетущая тишина: Василий и Марьяна по складу характера относились к тем людям, что переживают молча.
Она попыталась остановить его ежевечерний уход в ее комнату:
– Вася, переночуй у себя, пожалуйста!
– Нет! Ты дала слово!
Они называли свою близость «наше дело». В ту ночь «дело» было по-особенному нежным, и страстно-надрывным, и паническим, и восхитительным. Василий уснул и не слышал, как Марьяна плакала.
Галю с детьми он встречал в конце ноября, когда Москву засыпало снегом. На вокзал взял с собой Егорку – тащить поклажу, сам-то на протезе по тропинкам в сугробах передвигался неуверенно.
Она вышла на перрон. Шинель без петлиц, голова повязана клетчатым платком. Не узнал бы, если б не носик – поросячий пятачок. В руках два кулька из ватных одеял, перевязанных веревкой.
– Васенька! Здравствуй!
– Привет! Еще багаж есть? Это мой брат Егор, он возьмет.
– Чемодан и узел.
– Дотащишь? – повернулся к брату Василий. – Или мне узел за спину?
– Дотащу. Здасьте! А там, в одеялах, дети? Во примочка! Они мои племянники? Они меня дядей звать будут? Умереть и не встать – дядя Егор!
– Хватит болтать, – скомандовал Василий, – пошли!
К трамвайной остановке он шагал первым, за ним Галя с детьми и Егор с чемоданом и узлом. Чтобы как-то скрасить неловкость вызывающе грубого молчания брата, пока ехали в трамвае, Егорка расспрашивал Галю. Почему дети молчат, они не померли? Покушали и спят? А чего покушали? В каком смысле грудью питаются? А, понял!
Василий смотрел в окно, Галя, полуобморочная от волнения, кое-как поддерживала беседу с Егоркой. Беседе внимал весь вагон.
Василий привез Галю с детьми к Пелагее Ивановне. Егорка уже здесь бывал. Впервые увиденная настоящая отдельная московская квартира с люстрой под потолком, с бархатными шторами в проемах дверей, с буфетами-трельяжами и стульями с гнутыми спинками произвела на него впечатление царского замка.
– Вот и мы, – сказал Василий Пелагее Ивановне. – Вы хотели меня с семьей? Извините, получите!
– С утра жду, проходите! Веничком снег с обуви струсите!
У них получилось говорить в рифму. Только стихов сейчас не хватало.
Пелагея Ивановна суетилась, провожая Галю с детьми в спальню. Василий сел на диван в гостиной – сколько прекрасных часов он провел здесь, слушая Гаврилу Гавриловича. Хотелось вернуться в прошлое и одновременно – уйти, сбежать, удрать – к Марьяне. Она сейчас в школе. Из-за Егорки, с которым занимается до обеда, работает только во вторую смену. Ей пришлось потерять в зарплате и выдержать бой с директором, вплоть до увольнения в середине учебного года. Марьяна директора победила. Она умница, она справится.
– Вася! Вася! – звала Пелагея Ивановна. – Иди ж посмотри на сынов! Ах, славные! Как же их различить-то?
– У Константина глазки круглее и ближе к носику, – отвечала Галя, – у Владимира глазки подальше и губки выпуклее.
Он смотрел на сыновей: два членистоногих с непропорционально по отношению к масштабу тела, большими головами, покрытыми темным пушком. Руки и ноги – как живые веточки, в промежности – явное свидетельство половой принадлежности. Не маленькое свидетельство, опять-таки, если брать, например, размер ладони.
Смотрел и ничего не чувствовал, никакого родительского зова. Пелагея Ивановна рассказывала, что Гаврила Гаврилович умирал от счастья над народившимися сыновьями. Наверное, мужчине, у которого есть дело жизни, цель, мастерство и умение, следует заводить потомство в преклонном возрасте. Галя стояла навытяжку, будто сдавала молчаливому судье заданный урок.
Девочка из крохотного смоленского городка, райцентра, практически села. Она умудрилась семь классов окончить и курсы санитарок. Призвали на войну, за мастерство, ловкость рук в госпитале повысили до медсестер. У нее кавалеров было! Только отмахивайся. Запала на этого – почти Героя Советского Союза, выдержанного, строгого, хоть и безногого инвалида. Отдала ему свою девичью честь. Сколько раз спрашивала? Сотню раз спрашивала: «Ты любишь меня?» Отвечал положительно. Выписался, адреса не оставил, обещал писать, но не писал. Беременность обнаружилась. Это ведь надо было пережить: стыд, страх, демобилизацию и долгий путь в Казахстан – по адресу в истории болезни Васи. Приехала к Фроловым, живот авиационной бомбой вперед торчит. А куда ей ехать? Ее родина под немцами. А на родине кто? Мать больная, жива ли, две сестры и брат. Фроловы не выгнали, за то спасибо. Но все время на дистанции: сами кушают – две тарелки, ножи-вилки по сторонам, она, Галя, отдельно питается. Не по-человечески, оскорбительно. Хотя, конечно, тысячу спасибо им! Помогли детское приданое собрать: распашонки-пеленки, одеяльца. Из роддома привезли, кормили, себе отказывали, с продуктами было плохо.
Она мечтала, что, сойдясь с Васей, все ему расскажет, выплачется, он ее приголубит, похвалит за мужество. Вот он, Вася, смотрит на сыновей как на червяков.
– Васе-е-енька! – протянула, как позвала на помощь. – Ненаглядный мой!
Повернулся к ней, перестал на детей таращиться:
– Галина, нам нужно поговорить!
Ее никто не звал полным именем. Галка, Галчонок, Галинка… Только не официальное – Галина!
– Сегодня подельник, – чеканил Василий, – в среду я приеду, мы отправимся в ЗАГС, оформим наш брак и зарегистрируем детей. Ты будешь жить здесь, Пелагея Ивановна оформит нашу прописку, свою комнату мне придется сдать. Далее. Пелагея Ивановна – подарок небес. Если ты вздумаешь устраивать бабские склоки, обижать эту женщину, то вылетишь отсюда на попечение и милость государства. Я буду помогать материально… насколько смогу.
Галя чутко уловила его эмоциональное заикание и встряла с вопросом, самым главным:
– Вася! Ты любишь меня?
– Нет! – ответил он быстро и честно. – Когда мы с тобой… прошло меньше… полтора года?…как будто столетия. Есть женщина, на которой я мечтал жениться, теперь не могу. Эта женщина мой идеал.
– А я не идеал? – икала, сдерживая слезы Галя.