Юрий Хазанов - Горечь
Но потом позволили всё-таки вернуться в столицу и снова заняться литературными переводами. Только ни в коем случае не под своей фамилией, а под редкой русской — Петров, которую сами с трудом для него придумали. Однако не сразу бдительные издательства начали заказывать Юлию работу даже под личиной добропорядочного Ю. Петрова, и какое-то время ему помогали в этом друзья…
Много позже его подросший сын Александр (бывший Санька) в хорошо составленной и прокомментированной им толстенной книге об отце под названием — «Я всё сбиваюсь на литературу… Юлий Даниэль. Письма из заключения, стихи» написал в одном из своих комментариев, что «…на помощь отцу приходят друзья: Булат Окуджава и Давид Самойлов», которые «одалживали ему для переводов свои имена…»
Мои знаменитые коллеги тут ни с какого бока, «aber, — как говорилось в одном малоприличном еврейском анекдоте, — mir ist обидно…» Да, обидно, что моё скромное участие в этой помощи оказалось забытым. И я бы не стал об этой мелочи вспоминать, если подобный случай был бы единичным. И в этот ряд, уж если на то пошло, не могу не включить другой пример обидной «забывчивости»: как на презентации упомянутой только что книги, при перечислении многочисленных друзей уже давно покойного к тому времени Юлия, ведущие вечера — его сын и обе супруги, с кем мы продолжали видеться и кто были свидетелями давнишнего восстановления наших отношений, — опять «забыли» мою фамилию.
Было и ещё несколько поводов — о некоторых я упоминал раньше — для… если не обиды, то для недоумения…
Но хватит, чёрт возьми! Что я разошёлся? У всех, в конце концов, могут быть свои понятия о «преступлениях» и «наказаниях», о прегрешении и возмездии, о максимализме и либеральности, о злопамятстве и прощении; о своей и чужой греховности или непорочности…
Извините за невольный всплеск эмоций и разрешите снова вернуться на четыре десятилетия назад…
Наша первая встреча с Юлькой в Калуге прошла — словно и не расставались. Мы с Риммой заявились к нему в двухкомнатную квартиру, где его соседом был официант гостиничного ресторана, через кого Юлька заказал нам номер в гостинице и через кого те, кому было нужно, могли, наверное, получать необходимые им сведения. Мы обнялись, уселись за стол, разложили привезённое с собою, и я, чуть ли не вместо первого тоста, прочитал… меня вдруг повело… прочитал несколько строк из стихотворения, написанного к собственному дню рождения незадолго до этой встречи. Называлось оно «Малая исповедь».
…Как давно, пройдя сквозь тьму,
Всё порвал я с пуповиной!
А теперь к себе — к тому —
Я хочу прийти с повинной.
Я годами жил во лжи —
Лгал себе, односельчанам;
Громоздились этажи
На фундаменте песчаном…
Крал ли я? Отвечу: крал —
Радость у себя, у ближних,
И в ладонь просящих клал,
Вместо жалости, булыжник;
Предал многих? Всех, как есть,
И себя со всеми вкупе…
Юлька прервал меня.
— Хватит, — сказал он. — Не надо. Давайте лучше выпьем…
Мы выпили.
Но, чтобы оправдать всё-таки слово «нервный», употреблённое Юлькой по отношению ко мне на судебном процессе, я, улучшив момент между пятой и шестой рюмкой, прочитал ему своё четверостишие:
Я не приверженец нудистской школы,
Хоть мне не чуждо плоти торжество…
Но знаю только: если нервы голы,
То это хуже, чем без ничего…
ГЛАВА 7. Почти всё о моём брате: любовь, поднятие целины, агентурная деятельность; суждения и мысли о самом разном… Малеевка — ещё один подмосковный Дом «созидания». Новые знакомства. «До свиданья, мальчики» — здравствуй, Боря Балтер
1
Почувствовал: времени в обрез, а значит — пора всерьёз обратить на него внимание и рассказать о нём побольше. А ещё лучше — попросить его самого поведать о себе и поместить его сочинение в этой главе, выдав за своё. Тем более: имею на это полное право, ибо ровно шестьдесят лет назад он сделал то же самое со мной… О ком говорю? О родном брате. Так что мой акт плагиата всего-навсего немного запоздавшая месть.
О том, что сделал он, я когда-то рассказывал, но вкратце повторю. На дворе стоял 1951-й год (если помните такой). Я был ещё бедным студентом, пытающимся выбиться в небогатые литераторы, и только-только начал подрабатывать переводом стихов для газет и журналов. А какие там нужны были стихи — сами можете догадаться: о борьбе за мир, о вселенской победе ленинско-сталинских идей, о… Хватит и этого… И ещё был спрос, как, в общем, и сейчас, на стихи «дАтские», то есть к определенным датам (и событиям). А летом того года такое событие как раз было: Берлинский фестиваль молодёжи. В Радиокомитет, в редакцию вещания на Индию и Юго-Восточную Азию, где работал тогда мой брат, среди прочих писем прислали стихи, посвящённые фестивалю. Автор — индийский поэт Чаттопадхайя, писал по-английски. Брат предложил мне их перевести и сунуть куда-нибудь в газету. Деньги были нужны — я собирался в Пятигорск, в гости к нашей родственнице, отдохнуть там после учёбы, работы (в своём же институте — лаборантом на военной кафедре) и особенно после разрыва с Марьяной, с кем мы прожили около шести лет… Разрыва — по моей вине, нелепого, сопровождавшегося тяжёлыми объяснениями, которые чуть было не привели к трагической развязке. (Об этом тоже было уже рассказано.)
Своё переводное творение я осмелился отнести в редакцию «Литературной газеты» на Цветном бульваре, где оставил его густоволосому сотруднику Никите Разговорову. Перед своим отъездом узнал, что оно будет напечатано, и, уезжая, попросил брата позвонить в газету и, если всё в порядке, получить за меня гонорар и выслать в Пятигорск. Что он, спасибо ему, сделал, и я получил по нормально работающей в те годы почте и газету, и гонорар. С трепетом развернув её, углубился в сладостное чтение незабываемых строк, четырежды призывающих:
Вперёд, вперёд, вперёд, вперёд,
Над нами синий небосвод,
А перед нами светлый мир,
Мир счастья и свободы…
Насладившись звучанием стиха, я взглянул на подпись: «Перевел с английского…» Но что такое? Опечатка?.. Или… Или это шутка такая? Почему подписано «Е. Хазанов»? Моё же имя пока ещё начинается с «Ю»!.. Ай да братец! Ай да молодец! Позарился на мою славу?.. Хорошо хоть деньги прислал…
Перед тем, как показать номер газеты нашей родственнице Марусе, я чернилами исправил «Е» на «Ю», сказав, что случилась опечатка — это у них часто бывает. Но ведь все пять миллионов тиража не исправишь! А брату в тот же вечер я позвонил с почты, и он объяснил, что поменять инициал пришлось по двум причинам (ни одна из которых не показалась мне достаточно уважительной): во-первых, ему предложили внести два исправления (незначительных, утешил он меня), а во-вторых, при заполнении бланка на гонорар данные брались с его паспорта. Гонорар, оказавшийся больше, чем я ожидал, пролил некоторое количество бальзама на мою душевную рану, но всё равно я долго не мог утешиться. А когда, уже в Москве, кто-то из знакомых предположил, что моё подлинное имя, по-видимому, не Юрий, а Ефим, мои терзания возродились с новой силой…
И вот теперь, шестьдесят лет спустя, я предлагаю брату Жене, чтобы он сам написал для моей книги всё, что пожелает, о себе, но с одним маленьким условием: его опус будет напечатан не от его имени, а от имени автора — то есть в третьем лице: не «я — Женя», а «он — Женя». Но, чтобы хоть как-то утешить его, обещал раскрыть карты и не обинуясь признаться перед читателем, чьим пером (компьютером) созданы строки, которые он прочтёт ниже.
Что и делаю…
Зачем мне всё это понадобилось? Я не пытаюсь ни мудрить, ни изгаляться понапрасну; и это не изощрённый вид мести за прошлое, не способ удовлетворения писательского тщеславия. (Его почти уже не осталось.) Просто я понял, что тема для сочинения под названием «Мой брат НЕня» (последнее слово — не ошибка!) настолько сложна и требует такого количества добавочных раздумий, разъяснений, умозаключений, гипотез и медитаций, что будет более приемлемым и верным именно такой способ изложения…
Итак, «писать я начинаю — в башке бедлам и шум, — писать о чём, не знаю, но всё же напишу…»
Этот симпатичный стишок, застрявший в мозгу с незапамятных времен, тоже можно посчитать плагиатом, если выдам его за свой. Но я этого не сделаю. А чей он, уже не помню: где-то, определённо, прочитал — в какой-то книжке для, или про, детей.
МОЙ БРАТ НЕНЯ
«НЕней» мой брат Женя называл себя сам, когда находился в достаточно нежном трёхлетнем возрасте. Будучи на целых шесть лет и четыре месяца менее «нежным» по возрасту, я сочинил про него тогда трогательный рассказ под названием «Мой брат Неня», где воспевал его удивительное умение отличить вальс «СёпЕна» от всех других вальсов, мазурок, скерцо, прелюдий и фуг, которые наша мама, по старой ещё памяти, продолжала играть на рояле.
