Александр Старшинов - Завещание императора
Он замолчал, дожидаясь вопросов. Это всегда было в правилах Афрания: много слушать — мало говорить.
Однако и Тиресий умел так повести беседу, чтобы ненароком вызнать тайное. Потому начал с загадочных намеков и рассказов о вещих снах…
— А еще я знаю, что мой сын сегодня приехал в Эфес, — оборвал намеки Тиресия Декстр. — Наверняка примчался с письмом. Но, вместо того чтобы явиться ко мне, почему-то побежал к Куке. Можно узнать — почему?
— Не примчался, а приплелся, — уточнил преторианец. — А письмо при нем было, адресованное лично мне в руки. Только разбойнички по дороге обобрали Марка и размазали половину воска.
И Кука протянул фрументарию таблички, всем своим видом показывая, что не намерен таиться.
— Нелепое какое письмо… — Афраний пытался разобрать то, что осталось. — Пишет про опасность… Верно, в бреду сочинял.
— Хочешь сказать, напившись?
— Нет, именно в бреду. Или ты не знаешь?
— О чем?
— Выходит, не знаешь. Какие-то темные люди захватили военного трибуна в Антиохии чуть ли не средь бела дня, пытали огнем и едва не убили.
Кука едва не закричал: это Адриан пытал нашего друга! Но Тиресий вовремя пихнул его в бок, и преторианец прикусил язык.
— Что ж это такое… Так он жив? — опомнившись, воскликнул Кука и вздохнул с облегчением.
— Адриан пишет, что жив, и личный лекарь наместника Гермоген ухаживает за нашим товарищем день и ночь. — Слово «нашим» Афраний подчеркнул особо.
— Дело серьезное… — решил Тиресий, — раз понадобился постоянный присмотр медика.
— Нет, нет, нет, — замотал головой Кука. — Старина Гай не может умереть… Как же мы без него?! — Он, кажется, позабыл, что полчаса назад в мыслях уже похоронил Гая. Но второй раз признать друга мертвым было для него выше сил.
— Он выкарабкается, уверяю… Никто лучше Гермогена не знает толк в ожогах, — заверил Афраний.
— И как это случилось? — спросил Тиресий.
— Неведомо. Сказано тебе: какие-то темные люди…
— Или сам Адриан, — набравшись храбрости, заявил Тиресий.
— Это невозможно.
— Возможно или нет — решай сам. Только учти, если ошибешься, твой сын тоже умрет. — Тиресий произнес это равнодушно-чужим голосом, каким всегда оглашал свои предсказания.
Афраний прищурился. Кажется, угроза его задела, хотя он не подал и виду.
— Я не ошибаюсь. Хочешь написать Приску? Через два часа я отправлю Адриану послание, так что, если поторопитесь, можете вместе с ним передать почтарю свои таблички.
— Сей же час… миг… идем писать… — Кука попятился к двери.
— Через час принесем, — пообещал Тиресий.
— Пришли вместе с Марком. А то он будто не знает, что я в Эфесе.
— Мы сообщим… — постарался как можно дружелюбнее улыбнуться Кука.
— Что ты собираешься делать? — спросил Тиресий, когда они вышли от Афрания.
— Первым делом куплю себе парочку запасных фляг, не хочу, чтобы меня где-нибудь забили камнями.
— А если серьезно?
— Пойду сейчас в гостиницу и отправлю Марка к отцу отсыпаться. Что мы еще сможем сделать?
— А по-моему, сначала нам надо написать старине Гаю вот что: Афраний — вот наша страховка. И нечего трусить, наместник нас и пальцем не тронет, Декстр не позволит.
— Как хорошо… — с издевкой воскликнул Кука. — А то я решил… что нам всем теперь одна дорога — к Стиксу. А получается, Афраний — наш спаситель…
— Ну в самом деле, у нас у всех одна дорога — к Стиксу, и это вопрос времени. А ты как будто в это не веришь?
— В Стикс? Верю.
— Я про Афрания…
— Разумеется — нет. Волк не может защитить ото льва.
* * *Сказать, что разговор с Афранием успокоил друзей, было никак нельзя. Напротив, они все больше терялись в догадках. Кука сочинил письмо Гаю Приску, запечатал, после чего поспешил в гостиницу, разбудил Марка и отправил к отцу вместе с посланием. Тиресий уверял, что в его пророческих видениях не имелось намеков, что опасность исходит именно от Адриана. Но Кука, не веривший в защиту Афрания, предлагал в тот же вечер искать покровителя, который сможет перевести друзей в Пятый Македонский легион. Как будто, очутившись под родным значком, они будут защищены от всех бед и несчастий…
— Гений легиона — великая сила… мы ушли от него, он оставил нас… — бормотал Кука.
Так что Фламма, явившись к Тиресию в гости, застал центуриона мрачнее тучи, а Куку в полном смятении. Писцу рассказали о письме трибуна и о разговоре с Декстром.
Фламма сделался белее своей новенькой туники и едва не упал — Кука подхватил его и усадил на походную кровать. Тиресий на всякий случай проверил — не толчется ли кто поблизости от их двери. За дверью не подслушивали, но это мало обрадовало.
— Что же делать… — вздохнул Фламма.
— Мы решили перевестись в Пятый Македонский… — сообщил Кука. — Ты с нами?
— Конечно! — воскликнул Фламма, но тут же остыл. — А что это даст?
— Ну… — сделал неопределенный жест Кука. — Сдохнем на пару месяцев позже. А может, и годик лишний протянем… Подальше от Адриана.
— Пожалуй, все это ни к чему, — вдруг сказал Фламма.
— Это почему же?
— Да потому, что ты сам сказал: гонец от Адриана прибыл к Декстру еще позавчера.
— Точно-точно… — поддакнул Кука, еще не понимая, куда клонит Фламма.
— То есть гонец Адриана обогнал юного Марка на два дня, — разъяснил Тиресий. — И что?
— Ну… если Афраний не помчался резать нам глотки. — Фламма замолчал.
— И не предупредил нас ни о чем… — подхватил Тиресий. — То все это дело касается вовсе не нас. И скорее всего — Афраний сказал правду, что Приска похитили какие-то темные люди. Хотя нет… не совсем правду — что за люди, он-то наверняка знает.
— Жаль… — вдруг сказал Кука.
— Не понял — чего жаль? — изумился Фламма. — Что нас не хотят убить?
— Жаль, что мы не вернемся в Пятый Македонский. Я бы снова встал под вексиллум с быком.
— Точно… жаль… — кивнул Фламма. Однако в его голосе не послышалось особой печали.
— Итак, мы снова верим нашему патрону и служим Адриану, — подвел итоги Тиресий.
— Скорее бы в Антиохию — выяснить, что же случилось… — вздохнул Фламма.
— А когда прибудет вексилляция Пятого Македонского? — оборотился Кука к Тиресию. — Соскучился по нашему Малышу… Да и жулика Оклация хотелось бы увидеть, он наверняка будет в первых рядах.
— Это только будущей весной или даже летом, — заверил Тиресий. — Зиму мы проведем в Антиохии.
* * *Никогда еще Тиресию не снились такие сны — каждую ночь — яркие, странные. Сразу и не скажешь — пророчества ему грезятся или мучат кошмары. Снилась пустыня и город на холме — тот самый, возле стен которого в прежнем видении императора чуть не убили. Снились горшки с нефтью и серой, что разбивались о камни и обдавали легионеров едким огнем — вмиг вспыхивала одежда, доспехи раскалялись, кожа слезала, будто шкура с убитой свиньи.
Снилось многое, по многу раз одно и то же. Катафрактарии на покрытых броней скакунах, легкие стрелки, что роились вокруг них, как насекомые вокруг быка на лугу. Бронированные всадники мчались в атаку на построившихся черепахой легионеров, их встречали два ряда копий и туча дротиков… Потом снилась крепость с залитыми битумом камнями, снились заросли пальм и кустарника, столь густые вдоль берегов реки, что дорогу приходилось прорубать топорами. Снилось небо, лиловое от зноя… Снились люди со вспоротыми животами на улицах городов… а потом стали сниться города в руинах, колоннады, опрокинутые на землю, будто сам Вулкан обрушил свой огромный молот и разбил мраморные колонны, как глиняные черепки. Города менялись — но всюду было одно и то же: рухнувшие храмы и дворцы, изувеченные колонны и статуи, погибшие люди.
От всех этих снов не было проку: они никак не могли помочь приготовиться к будущему и вызывали только одно чувство — ужас.
* * *Траян вскоре выехал из Эфеса в Ликию-Памфилию и далее — в Киликию. Пока только император и его свита — дополнительные легионы прибудут позже. Впрочем, основную массу, ударный кулак предстоящей кампании, император рассчитывал сформировать из легионов Сирии. Недаром он направил сюда Адриана — его племянник знает, как должна выглядеть армия, готовая побеждать.
— Право же, Траяну следовало бы послать в разведку кого-нибудь из бывшего славного контуберния, — бормотал Кука, кутаясь в плащ. — Я бы… если бы в разведке был я… то непременно сказал — не стоит тащиться в Киликию в такую погоду… Я бы сказал… апчхи… что Парфия может и подождать до более теплого времени…
С некоторых пор манера разговаривать с самим собой привязалась к Куке, будто чесотка. Он одергивал сам себя, старался говорить неслышно, но все равно время от времени начинал бормотать себе под нос.
