Валентин Костылев - Кузьма Минин
Избалованные, чванливые дворяне, бывшие в ополчении, только теперь поняли, что значит народ. Следя за тем, как Пожарский часто подъезжает с Кузьмой то к одному полку тяглецов, то к другому и как простодушно он беседует с ними, дворяне решили, что и воевода, как и они, боится простонародья. Перед их глазами постоянно широкое, усмешливое лицо Минина, сидевшего на коне бодрее и величественнее князя. И многие из дворян, которые познатнее родом, тайно осуждали Пожарского: зачем он, мол, рядом с собой ставит простолюдина, бывшего говядаря, затмевая им самого себя. Они считали это оскорблением для всех господ благородных кровей.
«Господи! Когда же кончится сие позорище?» — вздыхали они.
И как будто в ответ им, под взмахивание руки Кузьмы и под громкое запеванье, ополченцы буйными задорными голосами запевали все новые и новые песни.
Пожарский тоже шевелил губами… Зрение не обманывало: да, он, князь, вместе с черным людом и Кузьмой пел мужицкие песни!..
«Ой, ой, владычица! До чего дожили!»
В Решму из Владимира прискакал гонец от тамошнего воеводы Измайлова. Новость: подмосковные бояре Трубецкой и Заруцкий привели к присяге псковскому самозванцу — вору Сидорке — все казачье ополчение. Минин и Пожарский собрали совет.
Пожарский велел поблагодарить воеводу за известие и передать ему, что вору Сидорке присягнули Заруцкий и Трубецкой, а не казаки. Им не нужен еще новый вор. Довольно с них и прежних воров. Казаки в том не повинны.
В Кинешме ополчение отдыхало. От Юрьевца до Кинешмы дорога оказалась очень тяжелой. Пролегая по нагорному берегу Волги, она пересекалась многими оврагами и речками, выступившими из берегов. Всадники, рискуя утонуть, переправляли на своих конях и пехоту. Приходилось наскоро сооружать паромы, и затем их снова разбирать. Ополченцы по пояс в воде вытаскивали на берег бревна и тесины паромов. Снова складывали их на дровни и везли дальше. Переправы отнимали много времени и сильно утомляли людей.
Поминутно раздавался над головой могучий голос Минина, подхватываемый голосами бурлаков:
Ой, раз, ой, раз!
Еще раз, еще раз!
Взглянись, друг!
Возьмись вдруг!
Да ух!
Большою помехою на дороге стала высокая гора при селе Нагорном, вблизи Решмы. Глинистая почва ее, размякнув, причинила ополченцам немало хлопот. Падали люди; катились вниз кони, ломая себе ноги; застревали на одном месте сани и телеги, приходилось их брать «на руки».
И везде в самые трудные минуты появлялся Минин, и снова:
Ой, матушка Волга,
Широка и долга!
Укачала, уваляла,
У нас силушки не стало!
Взглянись, друг!
Возьмись вдруг!
Да ух!!!
Отдых в Кинешме показался настоящим праздником, да и жители Кинешмы проявили великую заботу об ополчении.
По просьбе Минина они выслали в Плес артели лесорубов, плотогонов и плотников. Нужно было заранее соорудить большие паромы для переброски ополчения на луговую сторону. Начался полный ледоход. Несколько дней пришлось переждать.
Ополчение стало готовиться к переходу в Кострому.
II
Накануне переправы в Плесе, повыше Кинешмы, Минин собрал у себя в избе древних ведунов-знахарей. Мосеев и Пахомов караулили около избы, чтобы никто не входил к Минину. На грязном дощатом столе коптел ночник. Вокруг стола сели три седых, убогих старца и две плесовские вещуньи-старухи. Косматые, темные от грязи, с длинными изогнутыми ногтями, старухи сидели неподвижно, глупо улыбаясь. Старцы, напротив, были угрюмы. Минин стоял посредине избы, о чем-то думал. Знахари ждали. В подполье возились крысы.
— А ну-ка, добрые люди! Что ждет меня впереди? Сподобит ли господь нас, грешных, побить ляхов, очистить Московское государство или нет? И что будет со мной после того?
Минин сел на койку в темном углу, и оттуда донесся его голос:
— Говорите все без утайки, как есть, не бойтесь меня разгневать или испугать. Будет ли благодать божия над нашим великим делом, или суждено и нам погибнуть на поле бранном, не победив врага?
Наступило тяжелое молчание.
Минин нетерпеливо покашливал, опираясь локтем то на одну, то на другую коленку.
Отозвалась худая высокая старуха. Она встала и, подойдя к Кузьме, шепнула:
— Кем хочешь быть?
От старухи пахло погребом. Минин поморщился, отодвинулся.
— Змием… Крылатым змием! — усмехнулся он.
Старуха захихикала, взяла его за руку.
— Аль полюбил кого? — продолжала она. — Аль неволею хочешь преклонить сердце любимой?
— Хочу лететь в Литву, губить панов.
— А ты, добрый человек, не притворяйся!.. А то не буду.
Кузьма сказал сердито:
— Прочь, убогая! Твои чары пустошные… Иди к девкам, там и гадай.
И крикнул:
— Эй вы, деды, чего заснули?
Все три старца поднялись, подошли к Минину. При свете ночника стали рассматривать его ладони. Потом отошли в сторону, между собой перешептываясь. Один из них достал из-за пазухи какую-то траву, сжег ее, тщательно собрал пепел и подошел к Кузьме.
— Плакун! Плакун! — зашипел он. — Плакал ты долго, выплакал мало. Не катись твои слезы по чисту полю, не разноси твой вой по синю морю. Будь ты страшен злым бесам, полубесам и недругам! А не дадут тебе покорища — утопи их в крови. А убегут от твоего позорища — замкни их в ямы преисподние. Будь мое слово при тебе крепко и твердо. Век векам!
Кончив заклинание, он осыпал Кузьму пеплом.
Подошел другой старец, тихо проговорил:
— Убит огненный змей, рассыпаны перья по Хвалынскому морю, по сырому бору Муромскому, по медяной росе, по утренней заре… Яниха, шойдега, бираха, вилдо!
На смену ему приблизился третий старец. Он спросил Кузьму:
— Что видишь?
— Ничего.
— Ничего и не станется.
— Как так?
— Покорись королю, поклонись московским боярам, не то погибнешь…
— Погибну?! — вскочил Кузьма в удивлении.
— В Костроме сложишь голову.
— Откуда ты знаешь?
— Костромские мы… пришлые люди.
— Кто вам то сказал?
— Филин-вещун на соборном погосте. А чтобы того не было, коли не отступишься и пойдешь дальше, вот выпей из баклажки нашего винца-сырца, и никакая напасть не возьмет тебя.
Минин дал им серебра и вытолкнул всех троих вон за дверь. Вылил в черепок мутную зеленую жидкость и долго при свете ночника разглядывал ее. Покачал головою, нахмурился, пить не стал. Вышел на волю.
Луна. Воздух прозрачен, отчетливо топорщатся кустарники и высятся бугры по ту сторону реки. После прокопченной курной избы и колдунов легко дышится. Внизу шуршат льдины, теснясь у подножья обрыва, Вся река в глухом беспокойстве. Торопливой стаей движутся оснеженные льдины. Вчера совсем было очистилось от льда. Хотели спустить паромы, но вдруг прорвало затор повыше Плеса, у островов, и опять пошло сало.
Минин тихо побрел вдоль берега, вдумываясь в предсказание знахарей. «Кострома? Почему колдуны предрекают гибель не в Москве, а в Костроме?» Минин вдруг остановился. До его слуха долетел голос Романа Пахомова. Заглянул в овраг. Прислушался — хихикающее шамканье знахарки:
— Аль полюбил кого?
— Полюбил, ей-богу, полюбил! Сызнова полюбил — послышался плачущий голос Пахомова. — А она где — и не знаю я… Ей-богу!
— А ты бога не поминай. Заговор дело грешное.
Минин спустился вниз, подошел к знахаркам. Пахомов, узнав его, отскочил в сторону.
— Здешние они… Калякал я тут с ними, — смущенно проговорил он.
— Здешние-то они здешние, — сказал Минин, — а ворожить не умеют… Костромские старички куда лучше. Право!
Старухи зашипели, полезли, размахивая руками, к Кузьме:
— Слушай их больше! Слушай! Знаем мы этих старичков.
— Они не такие, как вы…
— А ты спроси, — прошипела одна из старух. — Откуда они?.. Кто они?.. Почто забрели в Плес!
— Пей, говорим, пей!
— Почто?! Ворожить. Вон и зелие мне дали они, чтобы я пил его… От несчастий.
Старухи беззубо захихикали:
— Вот и пей!
— Что вы! — удивился Минин.
Кузьма сунул в ладони вещуньям монеты.
— Ну, Роман, пойдем. Надо готовиться к переправе.
Вернувшись к себе в избу, Минин вылил из черепка заговорное зелье опять в баклажку. Пахомов по приказу Минина привел к нему Буянова.
— Милый мой, — сказал Кузьма, — объявились тут трое знахарей-шептунов… Слыхал ли о них?
— Знаю. Костромские коновалы они; главного у них звать Гераськой… Коней они у нас тут пять голов загубили травами. Казаки хотели их утопить.
— Возьми баклажку. Здесь отрава. Они ее дали мне. А ты заставь их выпить. А до того пытай: чьи они, кто их послал сюда?.. Зачем?.. А отраву дай! Пускай выпьют! Насильно влей!
