Андрей Посняков - Разбойный приказ
– Видать, что-то ценное привезли, коль своим не доверяют, – буркнул себе под нос Митька. – Ишь, сторожа выставили. Ну, ладно. – Он повернулся к девчонке. – Пора и спать, утро вечера мудренее.
Мулька неожиданно улыбнулась и потянула парня к своей избенке. Митька хотел было сказать насчет бабкиного предупреждения, но почему-то раздумал. В конце концов, как она узнает-то?
В избе Мулька зажгла огарок свечки – сразу стало словно бы теплее, уютнее. Девчонка скинула телогрею, наклонилась, поправляя овечью кошму на широкой лавке. Митька подобрался сзади, обнял, провел рукой по спине. Девчонка выпрямилась, обернулась – и Митрий крепко поцеловал ее в губы. А руки его уже распускали поясок на Мулькиной длинной рубахе.
– Умм!
Девчонка отпрянула и, с улыбкой сняв одежку, распустила косу…
– Уй, – тяжело дыша, прошептал Митька. – Ты… Ты такая красивая! Краше всех… краше…
Бах!
Резким ударом ноги вышибли дверь, и в Мулькину избенку ворвалось сразу несколько человек, средь которых был и Онисим, и плосколицый Федька.
– Ага! Вот они, полюбовнички! – Размахнувшись, Федька ожег плетью голую Митькину спину. Потом ударил еще, рассекая кожу!
Митрий мужественно терпел боль, обнимая девчонку, – только бы не досталось ей, только бы… Эх, стыд-то какой. Все же дозналась бабка!
– Ну, хватит! – обернувшись, громко сказал он. – Это я виноват – сам пришел. Я перед хозяйкою и отвечу.
– Ты?! – неожиданно загоготал Федька Блин. – Да ты тут ни при чем, шпынь! Хотя, впрочем, сойдешь за компанию. Гы-гы-гы…
Онисим тоже смеялся, мерзкая рожа! Еще и спросил, носом шмыгнув:
– Может, мы, пока хозяйку ждем, с девкой поразвлечемся? Эвон, и раздевать не надо!
Вытянув руку, он ущипнул Мульку за бок.
– А?
В ответ Митька коротко и сильно, как учил Прохор, ударил парня в скулу. Тот только хмыкнул и, дернув головенкой, ударился затылком о притолоку. Отброшенный Федькой Митрий отлетел в противоположную сторону.
– Молодец, – скривясь, похвалил его Блин. – Хорошо лопоухого уделал.
– Да я его… я его… – размазывая по лицу сопли, хорохорился Жила. – Ты, Феденька, мне его дай пытать…
– Вот его-то как раз пытать не за что… Эй! – Федька повернулся к отроку. – Порты надень, не позорь хозяйку.
Быстро натянув штаны, Митька оглянулся на Мульку – та так и стояла, нагая, бледная, а в серых блестящих глазах ее словно бы горело пламя. Митька не вовремя, но подумал вдруг, что Мулька очень походила в этот миг на какую-то святую великомученицу.
– Ну, спымали? – войдя в избенку, проскрипела Свекачиха и, увидев Митьку, мерзко заулыбалась. – Ой, родненький! И ты здесь. Ну и славно, вот и поразвлечемся… Ну? – Опустившись на лавку, она требовательно взглянула на Федьку. – Чего хотел сообщить?
– Онисим, говори! – кивнул Блин.
Онисим откашлялся, утер рукавом сопли:
– С утра еще Феденька меня услал за Мулькой следом…
– Эта Мулька у меня сранья на посад отпрашивалась, мол, родичи дальние на праздник приедут. А я-то и смекнул – откуда у нее родичи, коль полная сирота она? А? Вот и подумалось – а ведь не зря отпрашивается, да настойчиво этак. Может, думаю, просто поразвлечься хочет? Или что другое замыслила? Вот на всякий случай и послал следом Онисима. Онисим, говори – что видал?
– Скажу…
Митрий украдкой перевел взгляд на Мульку: та застыла, словно статуя, про которые писано в греческих книгах.
– Никуда на посад Мулька не пошла, – объяснял Онисим. – По тропке, вдоль реки, к обители побежала. Там, в стене, меж бревнищами, щелка есть, мохом заткнутая… Обернулась дщерь – язм в лопухи спрятался, – потянулась. Оп – и уже обратно пошла, в реке купатися. А я не будь дурак, походил вдоль стены-то, потрогал мох… И отыскал кое-что.
– И что же? – живо заинтересовалась бабка.
– А вот! – вступивший в беседу Федька вытащил из-за пазухи свернутую в трубочку бересту и с поклоном протянул бабке.
– Эвон что! – Свекачиха, развернув бересту, зашевелила губами, грамотная оказалась, к Митькиному вящему удивлению. – Аку-лин… Акулин… Блудливы Очи… приедоху и сказаху… отроков искаху… Ах ты змея!
Поднявшись на ноги, бабка Свекачиха отвесила несчастной девчонке увесистую пощечину. Мулька дернулась, но холопы крепко держали ее за руки.
– А я-то, дура неразумная, думаю-гадаю, кто на меня доносит? Эвон кто! Ну, пригрела на груди змеюку! – Свекачиха еще пару раз ударила девчонку по щекам, после чего с угрозой в голосе пообещала, что уж теперь-то вызнает от Мульки все: на кого шпионила, зачем, с какой целью, чего писала.
– Расскажешь – тихонько помрешь, по-доброму, – увещевала бабка. – Ну а не расскажешь, мы тебя живьем в котле смоляном сварим… – Пожевав губами, Свекачиха обернулась к Федьке: – В яму ее! Пущай посидит, подумает, нагая, с червями да с крысами.
Федька щелкнул пальцами, и холопы сноровисто утащили девку.
– А с этим что делать? – он кивнул на Митьку.
– С этим? – Свекачиха вдруг глухо захохотала, словно бы вспомнила вдруг что-то очень веселое. – А этого мы засолим! Пока же – в подпол его, в клеть!
Засолим? Митька недоуменно захлопал глазами. Послышалось? Пошутила бабка?
Глава 16.
Тонник
Печаль велику имам в сердце о вас, чада. Никако же не премените от злобы обычая своего; все злая творите в ненависть Богу, на пагубу души своей [2].
Серапион, епископ Владимирский. XIII векИванко был крайне рад, что им с Василиской удалось-таки выкрутиться из той щекотливой ситуации, которая могла бы образоваться в случае их поимки монастырскими людьми на «бесовских игрищах» во время Купальской ночи. Отчетливо помнилось все – и купание в ночной росе, и первый поцелуй, и… Юноша мечтательно улыбнулся и покраснел. Нельзя сказать, чтоб Василиска была его первой девушкой, в Москве имелось немало дворов с веселыми девками – жрицами продажной любви, – коих холостое население города и посада отнюдь не чуралось. Не являлся исключением и Иван – хаживал по злачным местам, хаживал, пусть нечасто, изредка, но хаживал. Однако здесь, с Василиской, было совсем по-другому.
Внезапно нахлынувшее на молодого человека чувство оказалось сильным, притягательным и незнакомым. Да-да, незнакомым, ведь продажная и легкодоступная любовь – это ведь и не любовь вовсе, а нечто другое, срамное, стыдное. А здесь… Иванко чувствовал, что и он сам, и Василиска вовсе не стыдились того, что произошло на лугу, во время купания – все сложилось словно бы само собою, и так, что у обоих захватило дух. А это значит… Это значит, наверное, что охватившее молодых людей чувство было обоюдным и отнюдь не сводилось к похоти.
Хотя, чего греха таить, Иван был бы не против повторить эту ночь еще, и не один раз, а много-много. Интересно, а Василиска бы не отказалась? Наверное, нет. Но, тсс… Думать об этом пока рано. Одно дело – согрешить во время всенародного праздника, пусть даже несколько и того, «бесовского», языческого, когда это делали все… ну, почти все, кроме разве что стариков да малолетних детей, и совсем другое – согрешить тайно. Кто ему, Ивану Леонтьеву, эта девушка с толстой темно-русой косой и глазищами, синими, как океан-море? Ни жена, ни невеста. Подружка? Нет, подружек бывает много, а Василиска одна… Любимая! Да, именно это слово и будет самым подходящим для их отношений! Любимая…
Иван перевернулся на спину и, широко раскрыв глаза, заулыбался. Боже, как хорошо, что ты сподобил все, что случилось!
Юноша так и пролежал до утра на широкой лавке в узенькой гостевой горнице и поднялся на ноги, лишь когда колокола церквей забили к заутрене, а в узорчатый переплет окна заглянул первый луч солнца. Смешно прищурив глаза, Иван вышел во двор, к рукомойнику, сполоснул лицо, потянулся, мысленно планируя наступающий день. Перво-наперво следовало сходить на пристань, к баркасникам, благо дружок лоцман обещал замолвить словечко, чтоб хорошо встретили.
Затем вернуться и ждать с докладом Митьку – что-то давно не прибегал парень на постоялый двор, как бы не попал под дурное влияние, не вляпался бы куда-нибудь. Да нет, не должен бы вляпаться, недаром Умником кличут. А что не идет, так на то многие причины есть. Может, пока не улучить момент, не вырваться? Интересно, выйдет ли что-нибудь с Акулином? Посланец ли содомит или так, пустышка? Скорее всего – последнее, хотя Митька, кажется, думает по-другому. Ну вот, пусть и проверяет свою идею!
Да, еще с книгой этой, «Пантагрюэлем»… Судебный старец Паисий обещался как раз на днях вернуть книжку с курьером. А вдруг в это время он, Иван, будет отсутствовать? Следует предупредить управителя двора чернеца Аристарха, пусть, ежели что, ему и оставят книжицу.
Да, и тот странный немец, что так интересовался «Пантагрюэлем» у старика-книготорговца, что ж он до сих пор не зашел? Ведь книготорговец сказал, где искать владельцев книжки. Что же никто не приходит? Изменилась ситуация? Навалились дела? И что такого в этой книжице? Как вернет Паисий, надо будет повнимательнее ее проглядеть…
