Дзиро Осараги - Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах
— Ну-ка, покажи ваш регистрационный журнал, — приказал Накамура.
Все трое пришельцев были крупного телосложения. По тому же, каким грозным голосом отдал распоряжение Накамура, видно было, что шутить они отнюдь не намерены и в случае малейшего несоответствия в обращении спуска не дадут. Управитель, не слишком раздумывая над тем, кто эти нежданные гости и откуда, словно зачарованный, принес журнал регистрации постояльцев. Накамура открыл журнал, и все трое принялись изучать вписанные разными почерками имена и фамилии, начав с последней, еще не до конца заполненной страницы.
На шестом имени от конца друзья остановились. Запись в журнале гласила: «Эйкити Ханноя, 26 лет, проживает в Эдо, квартал Кодзимати, третий околоток, а также при нем Кинсукэ, 34 года».
— Это они! — ткнул Накамура в строчку пальцем с выступающими крупными костяшками суставов.
— Да, судя по почерку, тут руку приложил не мещанин. Не иначе, тот самый! — дружно закивали Исэки с Оокой к вящему недоумению охваченного тревогой управителя.
— Ну, где они тут у тебя? На втором этаже с задней стороны, что ли?
— Так… так точно-с…
— С той стороны на втором этаже еще постояльцы имеются?
— Нет, только эти двое…
— И что ж, они оба теперь у себя, наверное?
— Никак нет-с, один-то недавно куда-то ушел, а второй там. Ежели чего надо, я тотчас ему доложу.
— Нет уж, брат, докладывать не стоит. Веди-ка нас прямиком туда!
Все трое, не спрашивая разрешения, стали подниматься по отполированным до зеркального блеска ступенькам деревянной лестницы. Наверху внутренняя галерея дома выходила во дворик, затененный кроной могучего литокарпуса. Должно быть, осенью ветер заносил палые листья под навес галереи, огибающей весь двор.
Трое друзей, преодолев лестницу, крались по дощатой галерее. А в это время на противоположной стороне дворика полускрытая перилами дама в легком халатике-юкате, должно быть, только что после ванной, любовалась садом. При появлении трех самураев она вскинула голову и удивленно взглянула на пришельцев, явив белое прелестное личико. Поскольку дама порядочно изменила внешность, а Накамуре и Исэки сейчас было не до женщин, они не обратили на постоялицу никакого внимания, хотя то была, конечно, их попутчица с корабля.
Когда тревога миновала и дама поняла, что ее никто так и не узнал, она, склонив голову, преспокойно продолжила наблюдение, укрываясь за раскидистыми ветвями литокарпуса. От зеленой листвы, озаренной лучами заката, яркие отблески играли понизу бумажных стен сёдзи на втором этаже.
Не успел управитель промолвить: «Вот тут…» — как Исэки подскочил к сёдзи и одним рывком отодвинул створку. Кинсукэ Лупоглаз, что-то писавший в это время, быстро обернулся, с удивлением воззрившись на обладателя длинной тени, которая легла на татами вместе с отблеском заходящего солнца.
— Вам, наверное, не сюда, — сказал Кинсукэ, вытаращив, по обыкновению, глаза и не выпуская из рук кисти. Он подумал, что незнакомец просто ошибся дверью.
Однако трое бесцеремонных гостей, не поздоровавшись и не проронив ни слова, решительно проследовали в комнату. Тут Кинсукэ смекнул, что дело принимает скверный оборот, и порядком оробел. На физиономии у него отразилось тревожное недоумение. Управитель, приведший трех самураев, тоже был преисполнен опасений, ожидая, что сейчас начнется что-нибудь страшное, и предусмотрительно оставался на галерее, с внешней стороны сёдзи.
— Мещанин! — проронил Исэки.
При этих словах Кинсукэ, зажав в руке письмо, которое он как раз начал писать перед появлением злополучных пришельцев, вскочил и стремглав бросился к окну. Исэки протянул руку, чтобы его задержать, но не успел — Кинсукэ кувырком скатился по навесу крыши первого этажа и на глазах преследователей рухнул на землю. Накамура выскочил за ним, съехал по крыше, гремя черепицей, и, спрыгнув вниз, придавил к земле Кинсукэ, который собрался уже бежать, запихнув в рот и судорожно разжевывая недописанное письмо, отчего все лицо его перекосилось в гримасе отвращения.
— Я его держу! Скорее сюда! — крикнул Накамура.
— Идем! — донеслось со второго этажа.
Кинсукэ еще некоторое время трепыхался, пытаясь вырваться, но Накамура живо выкрутил ему руки за спину и связал сыромятным ремешком из оленьей кожи, снятым с темляка меча.
— Помилосердствуйте, сударь! — возопил Лупоглаз.
— Заткнись! — ответствовал рассвирепевший самурай.
Прямо перед носом у Кинсукэ, подняв клешни, боком просеменил «бэнкэев краб». Исэки и Оока с мечами в руках выбежали во двор. Во всех комнатах сёдзи стали раздвигаться: соседи, шумно обмениваясь замечаниями, наблюдали сцену задержания злополучного постояльца. Кинсукэ упорно молчал. Ему было стыдно: он понимал, что все смотрят на него как на грабителя или гнусного мелкого воришку-вымогателя.
— Вы как с человеком обращаетесь?! Что я такого сделал? — завопил наконец пленник с апломбом истинного эдокко,[99] акцентируя согласные, но его выступление было оставлено без внимания. Накамура с подоспевшими товарищами поставили его на ноги и подтащили к возвышавшейся неподалеку сосне.
— Вы бы пошли взглянуть на его барахло, — сказал Накамура каким-то особо значительным тоном.
Исэки и Оока немедленно снова отправились на второй этаж, но вскоре вернулись с огорченным видом и доложили, что в комнате ничего обнаружить не удалось.
— Обознались вы, господа хорошие! Обознались! За что вы меня так?! — продолжал вопить Кинсукэ.
— Молчать! — осадил его Накамура. — Где твой напарник?
— Напарник?
— Тебя как зовут?
— Ки… Кинсукэ.
— Ну, где тот тип, Ханноя или как там его?
— Хозяин-то? Да тут недалеко отошел по делам.
— Ага, значит, скоро вернется!
Кинсукэ понял, что дал маху, и впервые действительно пал духом. Хаято Хотта, назвавшийся Эйкити Ханноя, отправился на другой постоялый двор, где у него была назначена встреча с Пауком Дзиндзюро. Могло статься, что они оба решили пробираться в замок, а если так, то кто ж его знает, когда он вернется… Да если бы Хаято и вернулся вскоре, едва ли он справится с тремя противниками и сможет помочь Кинсукэ…
— А ну, отвечай! — приказал Исэки, грозно уставившись на пленника. — Чего молчишь?!
— Да я же говорю, он вот-вот вернется… Так, пошел город посмотреть, вот и все…
— Этот молодчик, завидев нас, похоже, что-то проглотил, — напомнил Оока.
Кинсукэ порядком струхнул. Недописанное письмо, которое он только что проглотил, было первым докладом, адресованным Хёбу Тисаке.
— Ну, так что это ты сожрал, а? Почему ты, чуть нас завидел, стал эту бумагу заглатывать? Говори!
— Ох! — выдохнул Кинсукэ, еще больше выпучив глаза. В этот миг он вдруг заметил нечто совершенно неожиданное. Среди прочих зевак, высыпавших на галерею, тихонько привалившись к столбу, как ни в чем не бывало сидел Паук Дзиндзюро, покуривая трубку. Из ноздрей у него вились сизые струйки дыма. И с каким же выражением он смотрел на происходящее?
Всем своим видом Дзиндзюро являл полное равнодушие, показывая, что, как и для всех остальных зевак, эта суматоха для него — всего лишь подходящий повод развеять дорожную скуку.
Кинсукэ был порядком напуган при виде столь полного безразличия. Что там у Паука на уме? Неужели он решил бросить напарника на произвол судьбы? На лице пленника появилось несчастное выражение. Дзиндзюро издали равнодушно созерцал эту удрученную физиономию, не проявляя ни малейшего намерения вмешаться в события.
Между тем трое самураев, не получив никаких улик и ничего не добившись, явно начали терять терпение.
— Упрямый попался молодчик. Едва ли он в чем-нибудь признается, если на него не нажать как следует, — заметил Исэки, злобно косясь на пленника.
Взявшись за меч в ножнах, к темляку которого был привязан Кинсукэ, он стал вращать рукоять, все туже закручивая ремешок.
— Ну как? Понял, каково тебе придется? Может, все-таки лучше выложить все начистоту?
— Да о чем вы, сударь? За что же мне такие муки, когда я ничего знать не знаю?!
— Говори! — рявкнул Накамура, а Исэки стал поворачивать меч, стягивая ремень.
— Ой-ой-ой! — взвыл Кинсукэ.
— Этот Ханноя, что записался мещанином… Небось, он шпион Киры. Ну, говори, так, что ли?!
— Ох, нет, что вы!..
— Ах, ты запираться!
Вокруг было полно зевак. Трое приятелей, войдя в раж, были полны решимости добиться своего и не собирались покинуть поле сражения, пока не услышат что-то достоверное.
Кинсукэ стонал с искаженным от боли лицом.
— Ну как? А теперь что скажешь?
— А-а-а!
Терпеть долее эти муки у Кинсукэ не было сил. Однако если бы даже он во всем признался, что будет потом?.. Да к тому же, как видно, Паук Дзиндзюро и впрямь решил бросить его на произвол судьбы… Во всяком случае, пока что Паук преспокойно смотрит, расколется он наконец или нет — разве не так?
