Всеволод Соловьев - Изгнанник
— Так и есть! Зашел в кабак, нагрузился!.. Вот плюгавый старикашка — и послать-то никуда нельзя… Да еще ну как растерял письма?
— Прикажите, сударыня, ягоды сыпать? — спрашивает Лукерья.
— Э, да чтоб тебя и с ягодами!.. Капитолина Ивановна совсем начинает сердиться.
— Машка, беги, смотри — вернулся ли Сидор?
Машка бежит и тотчас же возвращается.
— Вернулся, сударыня…
— Так что же он не идет?
— Не может…
— Как не может? Отчего не может?
— Стоит и ругается… Я ему говорю, иди, дедушка, барыня зовет! А он мне, не могу, говорит, картуз потерял дорогой, не могу идти к барыне…
— Тьфу ты пропасть, нужен мне его картуз!.. Пьян он?
— Совсем-с, еле на ногах — держится! — не без удовольствия отвечает Машка, предчувствуя интересную сцену.
— Зови его, мерзавца! Тащи его силой, чтобы сейчас был здесь!
Машка исчезает. Проходит несколько минут. Наконец неподалеку от беседки, в которой варится варенье, раздаются голоса — тоненький голосок Машки и хриплое ворчанье Сидора. Вот он появляется, действительно еле держась на ногах, останавливается перед Капитолиной Ивановной и клюет носом.
— Хорош! — презрительно произносит она. — Снес письма?
— Шапку потерял! — отвечает он.
— И поделом тебе, негодный пьянчуга! Что я тебе говорила, чтобы ты не смел в кабак заходить?! «Не зайду с барским поручением». Что же это ты за человек после этого! Никакого стыда в тебе!.. Отвечай, снес письма?
— Шапку потерял! — упорно говорит Сидор, усаживаясь на песок, скрестив ноги, и невинно смотрит на Капитолину Ивановну.
— Уведите его! — приказывает она Лукерье и Машке. Они его не без труда поднимают и тащут от беседки.
Он не упирается и только повторяет:
— Шапку потерял!.. Чер-р-рти!..
Лукерья и Машка, закрываясь рукой, чтобы барыня не заметила, фыркают от сдерживаемого смеха.
Еще с полчаса продолжается волнение Капитолины Ивановны. Она ходит по садовым дорожкам своей медленной, перевалистой походкой, вся красная.
«Растерял письма, негодный пьянчуга! — время от времени повторяет она. — Того и жди растерял!»
Но вот из-за кустов сирени в глубине садика показывается фигура Порфирия Яковлевича. Капитолина Ивановна радостно идет ему навстречу.
— Получил письмо? — издали кричит она ему.
— Как же, матушка, как же, затем и поспешил… Что такое приключилось?
— Ничего не приключилось, здравствуйте… А уж я так боялась, что этот негодный Сидор вам письмо не доставил. Сейчас только вернулся пьян-пьянехонек.
— Это, видно, он на обратном пути. А ко мне пришел трезвый, только крик на всю улицу поднял — я думал уж и невесть что такое у вас. Да что же, матушка, зачем я вам нынче надобен?..
— Ах, отвяжись, отец мой, потерпи малость, что за любопытство!.. Отдохни вот в беседке… там тень — прохладно… А я пойду велю обедом поторопиться… подойдет Анна Алексеевна… Ботвинья у меня нынче, белорыбица такая, пальчики оближешь…
На лице Порфирия Яковлевича изображается удовольствие, и он уходит в беседку, где действительно прохладно, где пахнет горячим вареньем и жужжат осы.
Скоро является Анна Алексеевна, но и ей хозяйка не объясняет причины письменного зова. Скоро она приглашает гостей в столовую, где уже приготовлена закуска и большая миска с зеленью и льдом, да кувшин пенистого душистого кваса для приготовления ботвиньи. Вот Машка вносит блюдо с жирной и белой, как снег, белорыбицей. Порфирий Яковлевич даже облизывается от предвкушаемого удовольствия.
Обед проходит довольно молчаливо, все трое едят с большим аппетитом, изредка затрагивая специальные и тонкие вопросы кулинарного искусства. После обеда подается душистый черный кофе и несколько маленьких граненых графинчиков с наливками.
— Несите-ка вы кофе и наливки в гостиную на круглый стол! — приказывает Капитолина Ивановна Лукерье и Машке. — Там нам будет лучше поговорить о деле… — объясняет она гостям.
Их любопытство, доведенное почти до нуля во время вкусного обеда, внезапно поднимается сразу на тридцать градусов, и им даже становится жарко от этого любопытства.
«Что за дело такое? Капитолина Ивановна даром не напишет. Сколько уж лет ничего подобного не случалось».
Вот они в гостиной за круглым столом. Капитолина Ивановна запирает двери. Любопытство Порфирия Яковлевича и Анны Алексеевны достигает сорока градусов.
Капитолина Ивановна усаживается в кресло, подвигает к себе чашку кофе, лицо ее принимает особенно серьезное и строгое выражение. Порфирий Яковлевич и Анна Алексеевна так и впиваются в нее глазами.
— Звала я вас нынче, — наконец начинает хозяйка, — по большому делу, хотела посоветоваться с вами, — говорит она вполголоса и с некоторым таинственным оттенком.
— Что такое, матушка, что такое?
— А то, други мои, что старые дела наши, о которых мы так полагали, что они померли и забыты, наружу всплывают. Знаете ли, кто у меня вчерась вот здесь, на этом самом месте сидел?
— Кто такой… кто?
— Горбатов Борис Сергеевич, покойного генерала Горбатова братец, тот самый, который за четырнадцатое декабря в Сибирь сослан был…
Анна Алексеевна всплеснула руками, а Порфирий Яковлевич промычал:
— Вот как!..
— Да, вот как! И как бы вы думали, зачем он ко мне пожаловал?
— Ну, известно зачем! — сказал Порфирий Яковлевич. — Так это тогда он Прыгунова подсылал? Я, признаться сказать, так и думал.
Капитолина Ивановна усмехнулась.
— Большой мудрости не было догадаться! Да-с, пожаловал ко мне сам своею персоною и требует: подавай ему Сашеньку да Петрушку…
— Ну и что же вы?
— Само собою, то же самое — умерли, нет их, похоронены. Так ведь он не верит. Отыщу, говорит, брат, умирая, просил…
Порфирий Яковлевич усмехнулся.
— На смертном одре раскаяние, видно, взяло…
— Видно что так, отец мой, и вот теперь этот самый Борис Сергеевич Горбатов, богач, каких немного в русском царстве, желает разыскать своего незаконнорожденного племянника и озолотить его.
— Чудны дела твои, Господи! — прошептала Анна Алексеевна.
— Так-с! — протянул Порфирий Яковлевич. — Вот ведь какое дело… Как же вы, почтеннейшая Капитолина Ивановна, думаете, что же теперь?
— Что же теперь? — повторила Капитолина Ивановна. — Умерла наша Сашенька, умер Петруша, похоронили мы их на Ваганьковском, я еще в прошлом месяце к ним на могилки ездила да панихиду служила. И если господину Горбатову так уж надобно, и словам моим он не верит, так мы ему и доказательство смерти представить можем. Ведь так, Порфирий Яковлевич?
— Можно, без сомнения можно, — ответил Порфирий Яковлевич.
— Ну вот на том я вчера и порешила и совсем было успокоилась. А нынче утром, как встала, так и берет меня сомнение. Горбатов-то мне — знаете ли что? — хорошим человеком показался!
— Да, говорят, таков он и есть, слухом земля полнится, — сказал Порфирий Яковлевич.
— Вот то-то оно и есть, не в богатстве счастье, а мог бы быть наш Петруша и богатым, дядя ему большую бы дорогу открыл… Проснулась я — и все раздумываю. Почем знать, может быть, и впрямь от этого доброго дяди было бы Петрушино счастье, думаю… Одно слово — смущение! И так Горбатов дела этого не оставит. Прыгунову не удастся, другого найдет, вверх дном все перевернет, с деньгами, сами знаете, песчинку в море найти можно…
— Ну, нашу-то песчинку как сыскать! — глубокомысленно проговорил Порфирий Яковлевич.
— А ты что же молчишь, мать моя? — обратилась Капитолина Ивановна к Анне Алексеевне.
— Да что же, матушка, смутили вы меня, как есть совсем смутили… Страх берет, ведь и я тут немалую роль сыграла, ведь у меня все в доме было. Вы вот теперь говорите: с деньгами все можно — оно так и есть — верно. А что, коли Горбатов до суда дойдет, ведь этак мы все поплатиться можем вот как!..
— Так ты уж трусишь, Анна Алексеевна?
— Как не трусить, как не трусить!.. Вишь ты, какое дело! Правда-то, говорят, не рано, так поздно всплывает, вот она и всплывает. Ах, матушка, совсем, совсем вы меня смутили…
Анна Алексеевна даже отодвинула от себя рюмочку с наливкой и сидела, хлопая глазами. Порфирий Яковлевич заговорил:
— Пугаться нечего! Как ни повертывай дело, а никаким манером ничего он разузнать не может. Какие там доказательства… Нет, это верно, бояться нечего…
— Конечно, бояться нечего, — сказала Капитолина Ивановна. — А только вот что пришло мне в голову… Говорю я вам — хороший человек Горбатов и простой человек, даром что богач и важный барин. Ни чуточку он не похож на наших князей да графов, совсем простой. Не открыться ли ему, а там пусть как знает?.. Сдается мне, бояться нам его нечего и именно в таком разе нечего бояться, если мы ему начистоту всю правду скажем.
Порфирий Яковлевич и Анна Алексеевна сильно задумались, и несколько минут продолжалось молчание. Затем Порфирий Яковлевич поднял голову и проговорил:
