Лев Никулин - России верные сыны
Анеля Грабовская и Катя Назимова вышли на террасу дворца. Высоко над каналом восемь витых мавританских колонн поддерживали своды. Две женщины, прижавшись друг к другу, глядели на озаренную тысячами огней ночную Венецию.
— Ты плачешь? — вдруг спросила Анеля.
Катя не ответила. Ей было стыдно сказать, что все здесь, в этом призрачном городе, чужое, что уже много ночей ей снятся березовые рощи в золотом осеннем уборе, рассыпанные по низине избы, поля, над которыми летает паутина, бабье лето… Скоро там начнутся заморозки, и как хочется дышать прохладным воздухом раннего осеннего утра, воздухом родины…
Она промолчала, и Анеля Грабовская подумала о том, что Катя Назимова грустит все о том же человеке, с которым ее разлучила судьба.
Был девятый час, когда неизвестный, встреченный в библиотеке Дворца дожей, ступил на террасу и, внимательно оглядев все углы, молча поклонился Грабовской. Сюда, на террасу, вела узенькая лестница; на ступеньках сидел Владислав Витович, доверенный человек Грабовской.
Катя знала о тайных связях подруги с итальянскими патриотами. Италия казалась Грабовской такой же несчастной, как Польша, — точно так же разорвано на части австрийцами и французами живое тело страны.
Неизвестный, еще молодой, со странной суровостью в изможденном лице, говорил тихим, глухим голосом, не глядя на собеседницу.
Сначала разговор шел об оружии, которое было куплено в Англии и выгружено где-то вблизи Амальфи. Потом — о Венеции, и тут Катю удивило, с какой прямотой и грустью неизвестный говорил о несчастном городе.
— Республика купеческая показала пример, как владелец золотого мешка, хотя бы и купеческого звания, становится аристократом и тираном не хуже потомков рыцарей-крестоносцев. Политика Венецианской республики была коварной и деспотичной — орудием синьории служили подкуп, кинжал наемного убийцы, яд и пытка. Венецианское государство можно сравнить с разлагающимся трупом. Сенат республики, ее правительство боялись всякого движения, ибо оно могло потрясти или разрушить одряхлевшее тело государства.
— …12 мая 1797 года Большой Совет постановил распустить правительство. Дряхлые, расслабленные старцы, отравленные тщеславием, богатством, негой, безделием, забыли времена великих дожей.
А ведь было время, когда Венеция противостояла турецким завоевателям, великому турку. Двадцать четыре линейных корабля, двенадцать тысяч превосходных пехотинцев и артиллеристов защищали неприступную на своих островах столицу. Было время доблестных флотоводцев Морозини, Дандоло, Альвиани. Падение Венеции началось в 1560 году, когда олигархи отдали Морею и своих единоверцев туркам…
— Вы думаете, что Наполеон совершил благо, уничтожив Венецианскую республику? — спросила Катя.
Вопрос заставил задуматься неизвестного.
— Этот человек как никто умел сочетать благие дела с низменными и жестокими поступками. Политика вынуждала его уничтожать привилегии дворянства в Италии и Германии, конфисковывать церковные земли, провозглашать республиканские вольности, но французы налагали огромные контрибуции, разоряли народ конфискациями. Сотни грязных французских дельцов, проходимцы, спекулянты грабили несчастную Италию. Когда крестьяне сопротивлялись — французы сжигали деревни, расстреливали муниципальных советников… Италия была разорена и ограблена корсиканцем. Совершив все эти преступления, Наполеон писал Директории в Париж: «все спокойно, два миллиона золотом в пути…» Он уничтожил республику патрициев, развращенный и продажный ее сенат, он дал свободу венецианцам для того, чтобы отдать Венецию во власть австрийцам. Венеция была для него только карта в большой игре! И в сущности даже мелкая карта. Что осталось от Венецианской республики? Пятьдесят тысяч нищих?
— Вы венецианец?
— Я — славянин. Я родился в стране, где народ истекает кровью под властью султана. С детских лет я видел неслыханные злодейства, но видел и мужество, самоотверженность, презрение к смерти моих родичей. Четырежды приговоренный к смерти, я бежал из плавучей тюрьмы в Италию. Я сражался за свободу Италии, потому что свободный человек должен сражаться против поработителей всюду, где народ угнетен. Неделю назад мне довелось быть в Болонье. Только в этом городе осталось еще немного огня и энергии. Италия разорвана на части. Турин, Милан, Модена, Флоренция, Рим, Неаполь — все разделено рогатками границ. Модена и Турин во власти иезуитов. Всюду тираны в коронах и митрах! Каждый город, каждое местечко ненавидит своих соседей. Павия ненавидит Милан, Флоренция ненавидит Сиену. И потому страна во власти чужеземцев, и потому торжествует «Divide et impera!» (Разделяй и властвуй!) Англия, Австрия, Франция играют судьбами моей родины. Месяц назад я был в Неаполе. Я ехал морем до Неаполитанского королевства. В Сицилии ждет своего часа марионетка англичан — королева Мария-Каролина… Мюрат, все еще мечтающий сохранить для себя престол, — не худший исход для несчастной страны.
Он поднял голову, глаза его широко открылись и блеснули мрачным огнем.
— Я был свидетелем казней и злодейств, которые совершались в Неаполе после ухода французов… Преступная королева Мария-Каролина, родная сестра Марии-Антуанетты, казненной французским народом, мстила за сестру и за свое недолгое изгнание…
Он с содроганием продолжал:
— …под палящим солнцем, на барках, отведенных далеко на рейд, в крови и грязи умирали на моих глазах благороднейшие граждане Неаполя, их жены и дети… Они молили дать им воды — палачи бросали им тряпки, смоченные в морской воде… Адмирал Нельсон, слава Англии, и распутная леди Гамильтон после завтрака выходили на мостик и любовались казнями патриотов. Корабль Нельсона стал плавучей тюрьмой, местом казней. Реи корабля гнулись под тяжестью тел. Тысячи людей были повешены по приказу знаменитого флотоводца. И когда-нибудь этому палачу англичане поставят памятник!
Он умолк… Кате было страшно слушать этот рассказ. Вокруг была тихая ночь, в свете луны вставали мраморные фасады дворцов Гримани, Вандрамин. Точно серебряные лепестки вспыхивали в водах канала, потревоженных ударами весел. Не умолкала музыка, — наемные певцы распевали серенады под окнами дворца, где жил австрийский комендант Венеции граф Черни.
— Завидую силе вашего духа, — сказала Грабовская. — Жить так, как живете вы, — всегда в опасностях, в тревогах, не зная, где приклонить голову, — сегодня в лачуге рыбака, завтра в горной хижине пастуха, всегда между жизнью и смертью, в опасении предательства… и без веры в то, что вы увидите свет свободы. Я скажу вам правду: мне трудно верить, что мы увидим лучшие дни. Кто знает, что несет нам будущее? Боже, как коротка жизнь человека!
— Но если нет веры в победу света над тьмой, то для чего же жить? — сказал неизвестный. — Некоторые мои друзья покинули Италию, они искали мира и тишины — одни в Швейцарии, другие устремились за океан, в Америку… Быть вечным изгнанником?..
И он прочитал стихи Данте о горьком хлебе изгнания.
— Я счастлив на моей земле и не хочу иной судьбы, ибо не могу быть счастливым, когда несчастен мой народ.
На этом кончился разговор в одну венецианскую ночь, и долго еще помнила Катя Назимова тихий голос неизвестного, опущенные веки его глаз, суровое, как бы высеченное из камня, его лицо.
Все же либо это посещение не осталось тайной для графа Черни и его шпионов, либо у австрийской тайной полиции были свои счеты с Грабовской, но случилось то же, что и в Вене: адъютант графа Черни осведомился, долго ли думает графиня оставаться в Венеции.
Впрочем, она еще раньше решила уехать.
Может быть, следовало вернуться в Париж, там был дом в парке Монсо, владения вблизи Тура. Витович говорил, что расстроенное состояние следует поправить продажей этих владений. Война еще не кончена, но какой бы оборот ни приняли события, имение во Франции можно продать, а для этого надо ехать в Париж.
Рассудительный Витович советовал избрать временной резиденцией какой-нибудь город в Пруссии, не слишком отдаленный от тех мест, где решались судьбы Европы, и там ожидать окончания военных действий.
…Отечество! Любовь к отечеству, разъединенному, угнетенному отечеству — этим чувством были проникнуты речи неизвестного. Из любви к родине он ежечасно рисковал жизнью. И слушая эти страстные, пламенные речи, Катя Назимова думала о том, что ей, русской женщине, суждено странствовать на чужбине и, может быть, кончить свои дни среди чужих людей, на чужой земле. Что соединяет ее с капризной, вздорной, честолюбивой искательницей приключений Анет Лярош-Грабовской?
Катя вспоминала свой несчастный брак с Августом Лярошем. Она думала о своем печальном вдовстве и одиночестве. Неужели она. Катя Назимова, будет доживать свой век в недостойной роли компаньонки богатой дамы?
![Дмитрий Виконтов - Родиться в Вифлееме [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
